Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Разве кто-нибудь поверит, что удивительные речи в исторических повествованиях непременно достоверны, а не приспособлены красноречивым и мудрым писателем к определенным людям, эпохе и обстоятельствам. Речи, посредством которых авторы учили нас ясно излагать мысли, быть мудрыми. Учили тому, что в человеческой природе является главным ее свойством, что достойно похвалы, что - порицания, и прочим премудростям. Разве историки не наставляют в общем? Если мы касаемся, так сказать внешней стороны предметов, то не всегда поэзия тяготеет к общему (tendit ad universalia). Так Пиндар, Симонид, Алкей и другие лирики прославляли заслуги отдельных людей, даже современников (не буду утверждать, что за плату). Упомяну авторов элегий и им подобных, которые воспевали в стихах, главным образом, предметы своей любви. И, напротив, Ксенофонт представил Кира гораздо более замечательным человеком, чем тот был в жизни. Я уже не говорю об Эзопе, который слагал сказки в прозе. Почтительное благоговение испытываю я перед Гомером и Вергилием, которые много об этом писали.
Теперь же я сравню историю с философией тех, кто грозит нам ссорой, из которых ни один истинный и признанный философ не может сравниться: ни греческий - с Гомером, ни римский - с Вергилием и даже Саллюстием и Ливием, и ни с какими иными историками. Насколько я себе представляю, историки в своих высказываниях демонстрируют большую серьезность, большее здравомыслие, большую гражданскую мудрость, чем философы в наставлениях. Осмелюсь утверждать, что из истории проистекает глубокое знание природных вещей, которое другими приведено в систему, глубокое понимание нравов и всей прочей премудрости. И так как мы показали превосходство историков над философами, то теперь, перейдя к религии, заметим что и Моисей (нет более значительного и мудрого писателя, чем он) и Евангелисты (нет ничего мудрее написанного ими), непременно должны называться историками. Но поскольку мы рассматриваем исторические свидетельства о язычниках, оставленных нам язычниками же, то подобно тому, как мы делали выше, так и здесь наконец, ту часть, в которой испытываем затруднение, подкрепляем свидетельством Квинтилиана, который утверждает: "Следует и знать и обдумывать не только одни эти наставления, но гораздо более те достопамятные изречения и великие деяния славных мужей, о которых древность сохранила воспоминание - Право же, столь многочисленных и великих по значению свидетельств не отыщем нигде, кроме как в нашем городе. Разве может научить твердости, верности, справедливости, самообладанию, презрению ко всякого рода страданиям и смерти лучше, чем Фабриции, Курии, Регулы, Деции и Муции и бесчисленное множество других героев. Насколько греки сильны наставлениями, настолько же римляне — примерами, что гораздо важнее. Когда усмехаются: «Где же польза от истории?» - мы на основе рассуждений и на конкретных примерах доказываем, насколько больше пользы от истории, чем от философии.
Посему поговорим о пользе истории. Следует, чтобы во власти историка помимо удивительного и умноженного многими талантами умения писать, было многое другое, без чего он не сможет оправдать свое звание: для того, чтобы разобраться в событиях, ему необходимы мастерство, острый ум и рассудительность (solertia, acumen, iudicium). Но сколь немногие принимали участие в тех событиях, которые они описывают. Те, кто действительно были очевидцами событий, обычно не ладили между собой, если поддерживали разные борющиеся стороны. Впрочем, то же самое можно сказать и о союзниках в политической борьбе. В самом деле редко одно и то же событие описывается одинаково несколькими авторами: некоторыми из них с пристрастием или неприязнью, некоторыми - необстоятельно, при помощи только тех сведений, которые историк знал, не зная же, хотел казаться знающим или не желал выглядеть несведущим; частью-необдуманно, так как историк с легкостью доверяет любого рода сообщениям. Имея отношение к данному событию, историк вряд ли может осмыслить его целиком. Разве для достижения такого рода истины ему не требуется тщательность и тонкое чутье - не меньшее, чем юристу для раскрытия преступления и вынесения приговора или медику для определения болезни и ее лечения? Затем, когда ты будешь опираться не на чужое, а на собственное суждение, когда будешь открыто заявлять свою точку зрения, сколько старания и усердия придется приложить, чтобы доказать, как Тимаген и Дикеарх в описаниях деяний Александра, как Ксенофонт в истории деяний молодого Кира, как Оппий Гирций в истории деяний Цезаря, что ты не оказываешь благосклонность той партии, в которой состоишь. Нет надобности в данный момент говорить о тех, кто описывал собственные деяния, или о тех, кто пересказывал, приукрашивая, истории, написанные другими: но, если угодно, скажу, что они не могут быть названы настоящими историками. Наконец, сколь необходима для этого занятия убежденность и постоянство. В любом случае, когда пишешь о своей или непосредственно ей предшествовавшей эпохе - о современниках или их родителях и родственниках - ты не имеешь права руководствоваться чувством неприязни, зависти и страха, с другой стороны, не можешь позволить себе выражать благосклонность, давать волю честолюбию, прислушиваться к чьим либо пожеланиям, искать чьего либо расположения, подчиняться чьему-либо приказанию. Вследствие этого несомненно, что историков мы должны поставить выше поэтов и философов.
Петрарка.
Книга песен
(Перевод Е. Солоновича)
Земля и небо - в безмятежном сне,
И зверь затих, и отдыхает птица,
И звездная свершает колесница
Объезд ночных владений в вышине,
А я - в слезах, в раздумиях, в огне,
От мук моих бессильный отрешиться,
Единственный, кому сейчас не спится,
Но образ милый - утешенье мне.
Так повелось, что, утоляя жажду,
Из одного источника живого
Нектар с отравой вперемешку пью,
И чтобы впредь страдать, как ныне стражду,
Сто раз убитый в день, рождаюсь снова,
Не видя той, что боль уймет мою.
***
О высший дар, бесценная свобода,
Я потерял тебя и лишь тогда,
Прозрев, увидел, что любовь - беда,
Что мне страдать все больше год от года.
Для взгляда после твоего ухода
Ничто рассудка трезвого узда:
Глазам земная красота чужда,
Как чуждо все, что создала природа.
И слушать о других, и речь вести -
Не может быть невыносимей муки,
Одно лишь имя у меня в чести.
К любой другой заказаны пути
Для ног моих, и не могли бы руки
В стихах другую так превознести.
2. «О монашеском досуге».
Покинув нечестивый Вавилон,
Приют скорбей, вместилище порока
Я из бесстыдных стен бежал далеко,
Чтоб длительней был век мой сохранен.
Я здесь один. Любовью вдохновлен
Пишу стихи, рву травы у потока,
Мечтаю вслух, парю умом высоко,
Гляжу вперед и лучших жду времен.
3.«О знаменитых людях»
Античная стена, кого боится
И чтит поныне мир, припоминая
Протекшие века и глядя вспять;
Гробницы, где почиют, отдыхая,
Останки тех, чья слава будет длиться,
Пока не кончит мир существовать;
Все, что могло от тленья убежать,—
Все от тебя целенья ранам ждет!
О верность Брута, доблесть Сципионов,
Как сладок будет вам расцвет законов,
Когда до вас молва о них дойдет!
И, первый мужества оплот,
Фабриций наш как радоваться станет!
Он скажет: «Рим в величье вновь воспрянет».
(LIII, перевод А.Эфроса)
Микеланджело Буонаротти (пер. А. Вознесенского):
Когда я созидаю на века,
Подняв рукой камнедробильный молот,
Тот молот об одном лишь счастье молит,
Чтобы моя не дрогнула рука.
Так молот Господа наверняка
Мир создавал при взмахе гневных молний.
В Гармонию им Хаос перемолот.
Он праотец земного молотка.
Чем выше поднят молот в небеса,
Тем глубже он врубается в земное,
Становится скульптурой и дворцом.
Мы в творчестве выходим из себя.
И это называется душою.
Я – молот, направляемый Творцом.
Дата: 2019-02-02, просмотров: 357.