Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Доклад А.И. Осипова,
профессора Московской Духовной Академии на VII Пленуме Синодальной Богословской комиссии РПЦ 19 февраля 2001 г.
В настоящий момент по вопросу отношения к ИНН в церковной среде четко обозначились две взаимоисключающие друг друга точки зрения. Они всем хорошо известны и здесь нет нужды излагать их. Остановлюсь на непосредственной задаче. Она, как мне представляется, имеет три главных аспекта. Первый — это оценка характера дискуссии, развернувшейся по вопросу принятия ИНН. Второй — выявление причин, породивших создавшуюся ситуацию. Третий — возможные пути разрешения данной проблемы.
I
Характер дискуссии, возникшей в связи с ИНН среди духовенства и мирян, в церковных и околоцерковных средствах информации, свидетельствует прежде всего о том, что он далеко не всегда может быть отнесен к категории того христианского рассуждения, без которого, по учению святоотеческому, не может быть никакой добродетели. Об этом свидетельствует реакция на послание Святейшего Патриарха и Священного Синода по данному вопросу и выступления ряда авторов, разъясняющих позицию священноначалия нашей Церкви. Спокойный тон этих заявлений, призывающих именно к христианскому рассуждению, был встречен в определенной части нашего духовенства и мирян откровенно негативно.
В настоящее время ведется уже широкая агитационная компания по неприятию позиции Синода и требованию от церковного руководства выступить с осуждением ИНН как неприемлемого для православного верующего. Обсуждение того, насколько оправданы такие требования с вероучительной стороны, не входит в задачу настоящего сообщения. Здесь отметим другое, не менее серьезное. Во-первых, сам характер этих выступлений отличается категоричностью суждений, резкостью в обличении других точек зрения; во-вторых, позиция их преподносится широкому кругу верующих как учение Церкви в последней инстанции. Все это трудно назвать церковным обсуждением вопроса, требующего совместного братского рассмотрения с кротостью и благоговением (Петр. 3;15). Напротив, вызывает ассоциации с теми историческими эпохами, которые отмечены появлением расколов, сект и т. п.
К сожалению, этот пафос исходит не только от неофитов, не знающих правил церковных и никогда не державших в руках отцовДобротолюбия , но часто и от тех, кто по самому призванию своему должен прежде всего заботиться о мире церковном. Речь идет об отдельных монашествующих лицах и монастырских братиях, некоторых духовниках и священнослужителях. Их настроенность, в которой нет самого главного — духа смирения, вызывает особую тревогу. "Ибо — пишет Апостол, — надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные " (1 Кор. 11; 19). "Но если между вами зависть, споры и разногласия, то не плотские ли вы? и не по человеческому ли обычаю поступаете? " (1 Кор. 3, 3).
Такова атмосфера, сложившаяся на настоящий момент по проблеме принятия ИНН во многих приходах и монастырях, городах и весях. И это — серьезное свидетельство о духовном состоянии нашего монашества, священства, богословия и богословов, всей нашей Церкви. Споры об ИНН — не досадное недоразумение в церковной жизни, совсем не случайное в ней явление, но симптом внутренней болезни, вовремя не определив которую, можно потерять многое.
II
Что это за болезнь? Каковы причины, породившие как названные, так и многие другие проблемы в нашей Церкви?
Болезнь, по существу, одна — обмирщение, все более глубоко поражающее церковную жизнь. И самое опасное в ней — это ее оправдание как необходимого этапа на пути возрождения Церкви.
Причин же много. Назовем некоторые из них.
Всем понятно, что самым важным звеном в жизни Церкви является монашество. Оно — средоточие Православной Церкви, ее душа, ее основная духовная сила. Из него формируется епископат и все церковное управление, оно обладает преимущественным пастырским авторитетом, оно действительно соль Церкви. Монашество как ничто другое определяет духовное лицо Церкви. Поэтому первое и главное, о чем должно говорить — это об условиях духовной жизни в монастырях.
Что вызывает тревогу сейчас? Отмечу лишь немногое.
1. Искусственный рост числа открываемых монастырей. Их открывают в настоящий момент не по желанию и просьбе ищущих строгой духовной жизни, а, как правило, лишь по причине того, что на этом месте до революции был монастырь (Кстати, до революции монастыри открывались не спешно. Сначала по благословению архиерея создавалась община, которая лишь по прошествию достаточного времени духовного и материального становления и после заключения специальной комиссии Синода получала статус монастыря. Так, знаменитая теперь Дивеевская обитель получила статус монастыря только через 73 года после ее основания). Насколько серьезна такая причина, говорить не приходится. Погоня за количеством монастырей, в которые, особенно в новые мужские, принимают, практически, каждого желающего, приводит к явной деградации их духовного качества. В монашеском одеянии в настоящее время оказывается большой процент людей психически неполноценных, малограмотных, богословски необразованных, ничего не понимающих в духовной жизни, церковно неподготовленных, просто маловерующих. Тем не менее, поскольку монастырям требуются насельники и священнослужители, этих людей и принимают, и рукополагают. Можно себе представить, чему научат они народ Божий.
Конечно, не только они повинны во многих идеях, чуждых церковному учению, но распространяющихся по нашей земле. Одной из иллюстраций современного научения может явиться, например, распространяющееся убеждение, что пластиковые карточки с штрих-кодовыми номерами есть печать антихриста и что отказ от ИНН приравнивается к величайшему духовному подвигу. В "Русском Вестнике" (2000, №№ 43–45) автор статьи "Можно ли избежать ИНН" пишет: "Наступает такое удивительное время, когда люди и без иных заслуг перед Христом одним отказом от номеров войдут в Царствие Небесное. И, напротив, принявшие "печать" с сатанинской символикой лишатся спасения, невзирая на все прошлые заслуги перед Церковью". Отказавшихся от ИНН автор ставит в Царствии Небесном выше первых христианских мучеников.
2. Ситуация еще более осложняется тем, что такое множество новых монастырей не имеет и не может иметь надлежащих духовных руководителей. Это приводит жизнь многих насельников, включая и священнослужителей, к самым печальным последствиям, избежать которых могут лишь весьма немногие. Они либо полностью теряют стремление к духовной жизни, превращаясь по духу, настроению и образу жизни в совершенно мирских людей, внося соблазн в окружающий мир; либо занимаются самодеятельной духовной жизнью и подвигами, приводящими их, как правило, к мнению о себе, тщеславию и прочим болезням души. Отцы не случайно говорили: "Если увидишь юношу, по своей воле восходящего на небо, удержи его за ногу и сбрось оттуда, ибо ему это полезно".
3. Из этих "юношей" немало рождается тех псевдо- и младостарцев, которые требуют безусловного подчинения себе от всех, обращающихся к ним за духовной помощью и советом. Они не ведают, а большей частью и не хотят знать, что практика послушания была редким явлением даже в лучшие в духовном отношении времена, когда были истинные святые наставники. Однако и святые всячески избегали, за исключением очень узкого круга учеников, требования беспрекословного послушания себе от приходящих к ним. В лучшем случае они давали совет, но никогда не приказы, ибо обладали действительным смирением и видели себя худшими самих вопрошающих. "Юноши" же, копируя образ отношения святых старцев к своим послушникам, тем самым губят и свои, и чужие души. Об этих так называемых старцах с горечью пишет святитель Игнатий Брянчанинов: "… душепагубное актерство и печальнейшая комедия — старцы, которые принимают на себя роль древних святых Старцев, не имея их духовных дарований: да ведают [они], что самое их намерение, самые мысли и понятия их о великом иноческом делании — послушании, суть ложные, что самый их образ мыслей, их разум, их знание суть самообольщение и бесовская прелесть…" (5, 72). Чувство власти, конечно, очень импонирует ветхому человеку и потому практика подчинения, господства, требования себе беспрекословного послушания расползается по церковному пространству, разрушая духовную жизнь отцов и детей и угрожая целостности бытия самой Церкви. (Не случайно Священный Синод в заседании от 29 декабря 1998 года вынужден был принять специальное Суждение об участившихся в последнее время случаях злоупотребления некоторыми пастырями вверенной им от Бога властью "вязать и решить " (Мф.18, 18)).
4. В Русской Поместной Церкви на данный момент мужские монастыри, практически, стали смешанными. В них много женщин всех возрастов, несущих различные послушания. И совсем не по приказу какой-то богоборческой власти оставлена одна из самых святых истин Отеческого Предания, а по причине бытовой необходимости. Но не слишком ли дорого обходится Церкви такая помощь? Никто, думаю, не сомневается в том, что она порождает массу негативных последствий, стимулирующих возникновение многих болезней в церковной жизни.
Это лишь некоторые из проблем и касаются они только монашества по той причине, что монашество, как ничто другое, имеет исключительную значимость в жизни Церкви. Есть целый ряд и других факторов, обусловивших сложившуюся ситуацию в Церкви. Прежде всего, это проблема духовного образования. Тот факт, что значительная часть нашего духовенства не имеет за собой ни одного класса духовной школы, говорит сам за себя. Из этого источника Церковь может получить что угодно. Но существует и множество других проблем. Здесь вопросы и соборного управления на епархиальном уровне, и подготовки кадров, и практики принятия в членство Церкви (крещение), и множество духовных, канонических, литургических и иных проблем церковной жизни. Очевидно, что промедление в их рассмотрении самым негативным образом сказывается на всей Церкви и способствует возникновению в ней новых болезней. Но сейчас об этом нет возможности говорить подробно.
Нельзя не упомянуть и некоторые внешние причины, в определенной степени также повлиявшие на возникновение интересующей нас проблемы.
Это и стратегическая идея государства установить максимально полный контроль за своими гражданами, и провокации антихристианских кругов (особенно в отношении числа зверя), понимающих, чем и как можно смутить верующих, и надеющихся "сразу убить двух зайцев": произвести раскол в Церкви и ослабить ее влияние на общество; и их желание на почве этих вопросов столкнуть Церковь с государством; и мечта выставить христианство как религию глупцов, которых легко "поймать" и заставить делать что угодно, вплоть до борьбы со своею же Церковью, и, конечно, подсознательная идея человека достичь цели наиболее простым образом. В последнем случае речь идет о достижении спасения, но не внутренним путем очищения своего сердца от страстей, а внешней борьбой с разными врагами.
Чем характеризуется вера во Христа? Прежде всего тем, что она ищет исполнения заповедей Христовых и боится осквернить сердце свое их нарушением, вменяя ни во что различные страхования бесов, их внешние знаки, печати, числа и прочую магию. Ибо "идол в мире ничто " (1 Кор, 8, 4). Напротив, внешняя вера именно их всюду ищет, их страшится и этими страхами живет, как будто Христос не приходил и не освободил верующих в Него от всех сил вражьих. Но нетрудно понять, что если даже Сам Бог не может спасти человека без личного, волевого согласия самого человека, то тем более никакой антихрист не может погубить человека без его сознательной веры зверю.
Но, повторяю, главные причины сегодняшней смуты, конечно, во внутреннем состоянии Церкви. Верующий народ в значительной степени руководствуется в своей жизни советами духовников. А они бывают разные. Наряду с трезвыми и осторожными в своих суждениях и выводах, есть и такие, которые хотя и искренни и благочестивы, но слабо разбираются в вопросах веры и по незнанию и непониманию легко могут ошибаться; есть, конечно, и психически неполноценные, и в самомнении пребывающие; в большинстве же случаев — это батюшки, просто не рассуждающие, поскольку ответ (неважно какой) они уже получили у своего старца, забыв при этом, что даже святые могли ошибаться и потому во многих вопросах, особенно в вопросах вероучения, никак нельзя ограничиваться только авторитетом, а требуется и собственное изучение и братская помощь. (Процитирую из указанного выше постановления Священного Синода: "Напомнить православной пастве о том, что советы духовника не должны противоречить Священному Писанию, Священному Преданию, учению Святых Отцов и каноническим установлениям Православной Церкви; в случае же расхождения таковых советов с указанными установлениями предпочтение должно отдаваться последним. В связи с этим обратить внимание на слова преподобного Симеона Нового Богослова о том, как должны строиться отношения между духовным чадом и духовником: "Молитвами и слезами умоли Бога послать тебе бесстрастного и святого руководителя. Также и сам исследуй Божественные Писания, особенно же практические сочинения Святых Отцов, чтобы, сравнивая с ними то, чему учит тебя учитель и предстоятель, ты смог видеть это, как в зеркале, и сопоставлять, и согласное с Божественными Писаниями принимать внутрь и удерживать в мысли, а ложное и чуждое выявлять и отбрасывать, чтобы не прельститься. Ибо знай, что много в эти дни стало прельстителей и лжеучителей". Это было сказано тысячу лет тому назад, тем большее значение оно имеет сегодня.
III
И последний вопрос: имеются ли средства разрешения ставшей перед нами проблемы? По-видимому, первое и необходимейшее — это незамедлительное обращение Высшей церковной власти к решению вопросов внутренней жизни Церкви. Одним из шагов в этом направлении являются бесстрастные, благожелательные, совместные и церковно авторитетные обсуждения этой проблемы. Но возможно ли все это? Если да, то еще есть духовная жизнь и богословие в нашей Церкви и есть на что надеяться; если же нет, то никто и ничто нам не поможет, и мы разорим Церковь собственными руками. Единственное средство сохранить ее и познать истину — это иметь любовь между собой. Ибо истина только там, где истинная любовь.
БОГОСЛОВИЕ И "БОГОСЛОВСКИЙ ВЕСТНИК"
Возрождение своего печатного органа — событие, значительное для Московской духовной академии. И не потому лишь, что это необходимо и естественно для высшей школы, но и как знак Промысла Божия, вновь обращенный к званым сказать в наше скудное духом и растерявшееся в мировоззренческих сомнениях время простое и действенное слово о Христе распятом и воскресшем. Долго, 70 лет, не было этого знака. Но осознана ли причина столь продолжительного молчания голоса Призывающего? И если "о временах и сроках" всегда говорить трудно, то осмыслить истоки умолкания "Вестника" совершенно необходимо. Ибо без понимания их кратковременным и бесполезным может оказаться и его возобновление. Не оценив правильно прошлого, невозможно правильно ориентировать и наше настоящее в будущее.
Закрытие "Богословского вестника", произошло, конечно, не просто в силу политических событий, по злой воле определенной темной силы. В мире на всех уровнях бытия действуют незыблемые законы Творца, отражающие Его первосущное Бытие. И если Им утверждается вся вселенная и всякое бытие (Деян. 17, 28), то, естественно, отступление от Него грозит распадением, смертью, тлением. Это — самый фундаментальный, первичный закон и жизни человеческой. Поэтому, когда видим мы господство "зверей полевых" и "хищных птиц" (Иез. 39, 4), мерзость запустения, стоящую на месте святом (Мф. 24, 15), то ясно: произошла духовная катастрофа. Звери и птицы бывают разного порядка: где тирания и рабство, где плутократия и свобода все страстям и мерзостям человеческим — по болезням и хищники. И непобедимы они до тех пор, пока не исцелены сами болезни. "Ибо, где будет труп, там соберутся орлы" (Мф. 24, 28). Закон духовный состоит не в "ветхой" формуле: "Око за око, зуб за зуб" (Лев. 24, 20), но в Откровении первичности закона любви, осуществленного в полной мере на Кресте. Бог никому не мстит (наказывает), но подает средства исцеления тому, кто еще способен к жизни. Мертвых (часто "благоденствующих") Он не касается, они сами по закону смерти погребут друг друга (Мф. 8, 22) в свое время. И то, что происходило с Церковью Русской, подтверждает незыблемость этого духовного закона.
Мысль эта, являясь одной из аксиом религиозного опыта и Откровения, оказывается, однако, часто слишком тяжелой и неприемлемой для сознания, оценивающего предреволюционную эпоху в русском богословии и религиозно-философской мысли (и не только в них) едва ли не как высочайший взлет в их истории. В этом неприятии есть своя логика, своя правда, но только не церковная. И основная причина несовпадений двух правд и двух логик состоит в том, что Церковь и "мир" имеют совершенно различные и, по существу, взаимоисключающие критерии в оценке всех явлений жизни.
Чем характеризуется так называемый "мирской" критерий? Апостол Иоанн Богослов дает исчерпывающий ответ на этот вопрос в своем первом Послании. Он пишет: "Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего" (1 Ин. 2, 15–16). Под "миром" апостол подразумевает не человечество, не общество и государство, но дух и направление жизни человека и общества, противоположные евангельским. Мирской критерий, таким образом, вполне очевиден: хорошо для человека то, что удовлетворяет его похоть плоти, что приносит материальные блага, что питает его гордость (власть, слава).
В чем заключается неправда этого критерия? В том, что он совершенно не видит перспективы вечного существования человека, первичности для него духовных благ и потому замыкает смысл его жизни и всю его деятельность в круг ценностей исключительно биологического существования, "выживания", ограниченного рамками мгновения земного бытия. Мирской критерий, естественно, столь же близорук как и сам "мир", призывающий человека не к спасению, а к наилучшему устройству на тонущем корабле его жизни. Отсюда и восхищение "мира" творчеством и идеями, которые подчас действительно гениальны в своей посюсторонней области и в силу этого особенно способны создать иллюзию вечности смертного бытия и возможности бесконечного им наслаждения, но которые быстропреходящи и конечны для каждого человека, как и сама его жизнь, а потому и оставляют открытым главный вопрос — о их вечном смысле для него.
Для Церкви мирской критерий совершенно неприемлем. Она оценивает любую человеческую деятельность не с точки зрения приносимых ею земных быстропреходящих наслаждений, выгод и преимуществ, но с точки зрения вечности. "Душа не больше ли пищи, и тело — одежды?" — говорит Господь. "Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?" " Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и это все приложится вам" (Мф. 6, 25; 16, 26; 6, 33).
Критерий церковный прост и разумен: ценно и имеет на земле смысл для человека только то, что способствует приобретению им вечных ценностей, открытых Евангелием Господа Иисуса Христа. И данный критерий приложим ко всем без исключения сторонам человеческой деятельности: к науке и культуре, экономике и политике, философии и богословию, государственным делам и повседневным житейским заботам. Каковы эти ценности? чтобы не говорить о них в отдельности, достаточно указать на то, что все они сосредоточены в высшей духовной Реальности, именуемой Богом, Который, по христианскому Откровению, есть любовь. Апостол Иоанн Богослов передает великую истину: "Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем" (1 Ин. 4, 16). Откровение, таким образом, говорит, что наиболее совершенной и адекватной формой познания человеком Бога является познание Его внутри себя (Лк. 17, 21): "Бог есть любовь"! Бог, следовательно, есть не Объект, подающий человеку Свое "объективное" благо, как это представляется всеми нехристианскими политеистическими и монотеистическими религиями. Он и не Субъект, осознающий себя в личности человека (или "блаженно" растворяющий ее), как это понимают религии пантеистические (например, в веданте: "я — Брахман"). Он — Объект-Субъект, являющийся полнотой искомой "объективной" истины и, нераздельно, совершенной красотой, светом, радостью внутренней жизни человека в его беспредельном богоуподоблении. И в этом осуществляется предельная доступность Бога человеку: не через "бессердечное" рассуждение познается Он, а через чистое любо-зрение (любовь-зрение[1]) или цельное любомудрие, в котором, кстати, заключается и существо православной философии в отличие от философии западной, рациональной.
Итак, величайшей и конечной ценностью, составляющей совершенный смысл жизни христианина, является любовь. Только совершаемое по любви, а не по исканию наслаждений, богатства, власти, славы является безусловно ценным, прекрасным и доставляет человеку полноценное, вечное, неотъемлемое благо. Но какова эта любовь и как она приобретается человеком?
Кратко отвечая на эти вопросы, можно указать лишь на самое главное. Во-первых, существо истинной любви открыто нам во Христе, в Его полагании души Своей за друзей, за человечество (Ин. 15, 13). Именно эта жертвенная, агапическая любовь, явленная миру на Кресте и составляющая для нас существо всеблагого Бога, делает и человека, богоподобного в ней, совершенным. Во-вторых, любовь эта не спонтанно возникающее чувство и так же исчезающее, но приобретаемое свойство души человека, ведущего правильную духовную жизнь. Точнее сказать, эта любовь есть действие Духа Святого в душе (Рим. 5, 5), предочищенной от страстей деланием заповедей Евангелия и покаянием и стяжавшей истинное смирение. Основной задачей духовной жизни человека и должно быть, по словам преподобного Серафима Саровского, "стяжание Духа Святого Божиего". Об это стяжании учит "наука из наук", " художество из художеств", "истинная философия" — аскетика. Стяжавшие Духа Святого, как, например, преподобные Сергий Радонежский, Серафим Саровский, праведный Иоанн Кронштадтский, то есть приобретшие любовь в своем сердце, могли уже безошибочно оценивать и самые различные деяния человеческие, могли точно излагать и изъяснять истины христианские. Они становились своего рода живыми носителями совершенного критерия истины. Преподобный Симеон Новый Богослов произнес о них замечательные слова: "Если Он умно воссияет в твоем сердце или в уме, как молния или как великое солнце, то что Он может сделать душе озаренной? Не просветит ли ее и не даст ли ей точно познать Того, Кто Он есть? Ей, воистину так бывает и так совершается, так открывается благодать Духа, и через Него и в Нем — и Сын со Отцом. И (таковой человек) видит Их, насколько возможно ему видеть, и тогда от Них тому, что касается Их, он неизреченно научается и вещает, и всем другим то описывает, излагая богоприличные догматы, как все предшествовавшие святые отцы учат. Ибо таким образом они божественный символ сложили"[2].
Преподобный Исаак Сирин говорит, что "душа видит Истину Божию по силе жития"[3]. Эту силу жития великие святые засвидетельствовали с полной очевидностью в многоразличных дарах Духа Святого, явленных через их деяния, научения, многие чудеса. Их опыт богопознания остается поэтому наиболее достоверным и детально описанным критерием в оценке всех явлений духовной жизни, и особенно в различении истинной любви от ложной.
Вне этого основополагающего критерия Священного Предания Церкви, сознание впадает в хаос и жизнь полностью дезориентируется, поскольку субъективные и волюнтаристские оценки становятся господствующими и истина начинает подменяться мнением, добро — полезностью, красота — эстетизмом, любовь — эгоизмом.
В результате происходит полное стирание граней между истиной и заблуждением, добром и злом, красотой и безобразием, правдой и ложью… между Христом и Антихристом.
Подобное смешение света со тьмой (2 Кор. 6, 14–15) является самым опасным для сознания и совести человеческой, поскольку способно незаметно, тонко погубить душу. Смешение же критериев церковного и мирского всегда приводило к самым негативным последствиям в жизни и Церкви, и общества.
По "мирским" стандартам Русская Православная Церковь в XIX–XX столетиях была мощной и процветающей. За это говорит как великое число храмов и монастырей, духовных школ, верующих и духовенства, огромное материальное богатство, великолепие богослужений и церковных мероприятий, так и бурное развитие научно-богословской и религиозно-философской мысли, церковно-издательской деятельности, активизация связей с инославными и т. д. Соответственно оценивается и общий духовный уровень в России. Начало XX века называют не иначе, как эпохой "русского религиозного возрождения"[4].
Иная оценка дореволюционного состояния Русской Церкви дается с точки зрения духовной: в Поместной Русской Православной Церкви есть отдельные островки духовной жизни. Находятся редкие подвижники, но в основной массе верующих — почти одно внешнее благочестие. Один из лучших знатоков монашества в России святитель Игнатий (Брянчанинов) (+1867) следующим образом характеризует духовный уровень этого цвета Церкви в свое время: "Состарившееся, изветшавшее древо нередко бывает покрыто и украшено густым покровом зеленых листьев, еще выражает объемистым стволом крепость и здравие; но внутренность его уже истлела: первая буря сломит его"[5]. Игумену Антонию (Бочкову) он прямо пишет: "О монашестве я писал Вам, что оно доживает в России, да и повсюду, данный ему срок. Отживает оно век своей вместе с христианством. Восстановления не ожидаю. Восстановить некому… В современном монашеском обществе потеряно правильное понятие об умном делании. Прежде умное делание было очень распространено и между народом, еще не подвергшимся влиянию Запада. Теперь все искоренилось"[6]. В другом письме он пишет: "Мнение Ваше о монастырях вполне разделяю. Положение их подобно весеннему снегу… снаружи снег как снег, а под низом его повсюду едкая весенняя вода; она съест этот снег при первой вспомогательной атмосферической перемене. Важная примета кончины монашества — повсеместное оставление внутренного делания и удовлетворение себя наружностью напоказ… За такое жительство, чуждое внутреннего делания, сего единого средства к общению с Богом, человеки делаются непотребными для Бога, как Бог объявил допотопным прогрессистам. Однако Он даровал им 120 лет на покаяние"[7]. (Письмо это было написано в 1863 году, то есть времени на покаяние новым "прогрессистам" оставалось полстолетия. Но теперь уже очевидно, они им не воспользовались, и наступил "потоп". Учтут ли этот урок их потомки?) Своему брату Петру Александровичу святитель Игнатий пишет с полной откровенностью: "Судя по духу времени и по брожению умов, должно полагать, что здание Церкви, которое колеблется уже давно, колеблется страшно и быстро. Некому остановить и противостать… Что посеяли, то и жнут! Последнее можно сказать о духовных журналах и о преподавании закона Божия…"[8].
Святитель Феофан Вышенский в одном из своих писем утверждал с не меньшей определенностью: "Руководителя подходящего трудно найти. Сразу положиться ни на кого нельзя. Остается, все искушающе, добрая держать"[9].
Очень показательна оценка святителем Игнатием духовного уровня современных ему академий. "Сбывается, — писал он, — слово Христово: в последние времена обрящет ли Сын Божий веру на земле! Науки есть, академии есть, есть кандидаты, магистры, доктора богословия (право — смех! да и только); эти степени даются людям… Случись с этим богословом какая напасть — и оказывается, что у него даже веры нет, не только богословия. Я встречал таких — доктор богословия, а сомневается, был ли на земле Христос, не выдумка ли это, не быль ли, подобно мифологической! Какого света ожидать от этой тьмы!"[10]
Несколько ранее, но фактически то же самое говорил преподобный старец Серафим Саровский Н. А. Мотовилову: "Мы в настоящее время по нашей почти всеобщей холодности к вере святой в Господа нашего Иисуса Христа и по невнимательности нашей к действиям Его Божественного о нас промысла до того дошли, что почти не понимаем слов Священного Писания. Некоторые говорят: это место непонятно, потому (что) неужели апостолы так очевидно при себе Духа Святого чувствовать могли? Тут нет ли де ошибки?… Не было и нет никакой… Это все произошло оттого, что мало-помалу, удаляясь от простоты христианского ведения, мы под предлогом просвещения зашли в такую тьму неведения, что нам то кажется неудобопонятным, о чем древнейшие христиане до того ясно разумели, что в самых обыкновенных разговорах понятие о явлении Бога между людьми никому из собеседующих не казалось странным"[11].
Приведенные авторитетные высказывания наших святых отцов свидетельствуют, что они оценивали состояние Церкви, и в частности уровень богословской науки своего времени, не с позиции внешних успехов и формальных достижений, но лишь с одной точки зрения — того, что дается ими человеку в достижении цели его жизни — спасения. Успехи внешние и свет религиозного просвещения, уводящие при этом христианина от цели, есть, по их решительному заключению, тьма. И под богословием они вместе со всеми древними отцами понимают в первую очередь не сумму определенных знаний и "умовую", по выражению святителя Феофана, веру, доступную, по слову апостола, и бесам (Иак. 2, 19), но науку опытного богопознания, проистекающего из правильной христианской жизни, очищающей и преображающей душу человека, делающей ее жилищем Духа Святого. Богослов не тот, кто говорит о Боге уже известные истины, а тем более изобретает новые, но тот, кто таинственно и реально видит Бога. Таковым является, по слову Христову, чистый сердцем (Мф. 5, 8). Преподобный Иоанн Лествичник выразил подобное понимание богословия Церковью кратко и ясно: "Совершенство чистоты есть начало богословия"[12]. Эта мысль повторяется всеми святыми отцами.
Что характеризует писания действительных богословов-боговидцев? Замечательная их верность Священному Преданию Церкви, то есть пути и опыту богопознания, осуществляемому изначала в Церкви, хранимому в ней и передаваемому из поколения в поколение. Творения этих богословов-подвижников потому представляют собой наиболее совершенный, даже в формальном отношении, критерий в оценке многоразличных идей и мнений, возникающих в изобилии в истории человеческой мысли и культуры в целом. По этому критерию должно оцениваться и так называемое научное богословие, которое может быть богословием лишь в том случае, когда строится на началах Священного Предания, а не по стихиям мира сего (Кол. 2, 8). Иной аскетический опыт, пренебрегший чистотой исходных принципов богопознания, приводит, естественно, к иным результатам и построению иной богословской науки. Но Бог — один, и духовные законы жизни, как и законы мира эмпирического, едины, поэтому расхождения в принципах духовной жизни и результатах духовного опыта (например, между православными подвижниками всех времен и такими католическими аскетами, как Франциск Ассизский, блаженная Анджела, Игнатий Лойола, и др.) свидетельствуют об отступлении новых аскетов от этих законов, от истины. Плюрализм в данном случае невозможен: истина интолерантна. Неудивительно отсюда, что этот мистический[13] опыт западных аскетов и оценен православными подвижниками, и в частности русскими (св. Игнатий Брянчанинов, Феофан Говоров, преп. Амвросий Оптинский и др), как путь прелести, заблуждения. Этот ложный путь и явился источником и основанием для развития того схоластического, рационалистического богословия, которое привело к фактически полной потере живого Христа в научном богословии, и стало скорее инструментом охлаждения и часто гибели души, нежели средством укрепления в ней веры и решимости жить по Евангелию[14].
Проникновение схоластического, оторванного от корней древней христианской аскетики богословия в русскую мысль активно началось с открытием духовных школ: Киевской, Московской и других академий, семинарий и т. д. Русские же монастыри, бывшие с самого начала мощными источниками просвещения народа и указывавшие путь действительного образования (воссоздания "прежде падшего образа") человека, постепенно были вытесняемы из жизни и, по удачному выражению И. В. Кириевского, так и остались нашими "несбывшимися университетами". Наступившая эпоха Петра I, продолжающаяся и по сей день, — эпоха господства сил, упорно борющихся с христианским пониманием жизни, явилась эпохой все большего отступления русской мысли во всех ее направлениях, включая и религиозное, от начал православного мировоззрения, все большего умаления церковного начала в нашей Церкви[15].
Отступление это к концу бытия государства Российского приобрело масштабный характер. Этому особенно способствовала пропаганда западной концепции свободы, которая захватила все слои русского общества, все сферы мысли, не исключая богословия и философии. И поскольку острие этой свободы составляет духовный и моральный произвол, не имеющий, естественно, ничего общего с христианской свободой, в стране начался бурный процесс разрушения "всех и вся", разрушения и того смысла в философии, и той цели в богословии, которые только и делают оправданным их существование, — это поиск и указание вечного смысла жизни. К сожалению, наши многие талантливые и могучие мыслители той эпохи внесли свой вклад, и часто большой, в разрушение святоотеческого критерия жизни[16], на фундаменте которого лишь мог сотять и строиться дом богословия, могла развиваться здоровая, самобытная русская мысль, как это прекрасно показали А. С. Хомяков, И. В. Киреевский и их сподвижники. Однако этот камень был отвергнут новыми строителями. Наступила эпоха русского религиозного вырождения[17].
Многие хорошо видели это. Вдумчивый и проницательный протоиерей Георгий Флоровский очень точно охарактеризовал духовное существо нашего "ренессанса". В своих "Путях…" он писал: "О современной русской религиозной философии привыкают говорить, как о каком-то очень своеобразном творческом порождении русского духа. Это совсем неверно. Напротив, замена богословия "религиозной философией" характерна для всего западного романтизма, в особенности же для немецкой романтики. Это сказывалось и в католическом спекулятивном богословии романтической эпохи. И в русском развитии это один из самых западнических эпизодов "[18] (выделено нами. — А.О.). Он указал и на причину этого срыва в русском духовном развитии. "Умственный отрыв от патристики и византивизма был, я уверен, главной причиной всех перебоев и духовных неудач в русском развитии", - пишет он во вступлении к своей книге и тут же говорит о пути возрождения: "И только через возвращение к отцам может восстановиться в нашем церковном обществе та здоровая богословская чуткость, без которой не наступит искомое православное возрождение"[19].
Ректор Московской духовной академии епископ Феодор (Поздеевский) в том же духе выражает убеждение всех тех, кто видел, от чего все дальше уходит и куда идет русская богословская наука. Оценивая появление серии книг религиозно-философской библиотеки, издававшейся М. А. Новоселовым, он писал: "Впечатление получается у прочитавшего все эти выпуски, особенно если он знаком с духом и направлением нашей современной, так называемой ученой богословско-философской мысли, такое, как будто в мутную воду вдруг пущена струя чистой ключевой воды или в душную атмосферу — струя светлого, чистого воздуха…Несомненно, благодаря тому, что нами забыты сокровища богословствования святых отцов, и замечается теперь такой упадок продуктивности богословской мысли. Куда зайдет по этой дороге наша богословская мысль — угадать нетрудно. Когда утерян критерий истины и нет уже руководства святоотеческого, блуждание возможно и широкое, и свободное…"[20].
Если обратиться непосредственно к "Богословскому вестнику", то нужно отметить, что он не явился, к сожалению, исключением, среди многих других источников нашего просвещения, в общем процессе духовной девальвации основополагающих христианских ценностей жизни. Отец Павел Флоренский, самый одаренный и яркий редактор этого журнала (1912–1917 годы), вспоминал в 20-е года о богословских журналах: "О русском Православии писали мало… В журналах писалось небрежно и иногда невесть что"[21]. В "Богословском вестнике" он и сам, по его словам, вынужден был нередко помещать то, что было чуждо Православию и не соответствовало его убеждениям[22]; хотя и его мировоззренческая платформа, основным ядром которой являлась идея христианско-платонического синтеза, была очень широка, что не могло не отразиться на общем направлении журнала в те годы.
Последний же редактор "Вестника" профессор М. М. Тараеев уже не только порывает со святоотеческим наследием в богословии, но и прямо обвиняет отцов в "сплошном гностицизме" и их резко отрицательном влиянии на богословие и жизнь нашей Церкви[23]. Для журнала наступила окончательная духовная смерть, за которой, естественно, последовала и смерть физическая.
Какие задачи в первую очередь ставятся перед возрождаемым "Богословским вестником"? Основная цель — быть органом богословия в изначальном, святоотеческом смысле этого слова; богословия, открывающего искренне ищущему человеку — христианину существо Православия. Другими словами, цель журнала — напомнить современному верующем "забытый путь опытного богопознания". Отсюда вытекают и его главные задачи:
Во-первых, публикации переводов святых отцов; творений русских святых и подвижников благочестия, в основном не издававшихся у нас ранее; агиографических архивных материалов.
Затем, публикации работ, исследований и статей по наиболее актуальным проблемам научно-богословского, церковно-практического, исторического, религиеведческого, религиозно-философского характера и др., отвечающих основному направлению журнала.
И, естественно, будут рецензии, критика, библиография.
Основная же методологическая установка журнала, говоря словами С. Н. Трубецкого, "состоит не в том, чтобы плодить возможно большее количество вопросов… но, скорее, в том, чтобы по возможности способствовать к уменьшению их"[24].
[1] Об этом видении "чистыми чувствами" Христа воскресшего поется в первом тропаре канона величайшего праздника Церкви — святой Пасхи: "Очистим чувствия и узрим неприступным светом Воскресения Христа блистающася…"
[2] Преп. Симеон Новый Богослов. Божественные гимны. Сергиев Посад, 1917. С. 85.
[3] Преп. Исаак Сирин. Слова подвижнические. Слово 45. Сергиев Посад,!911. С. 183.
[4] Например, Н. Зернов так и назвал свою книгу — "Русское религиозное возрождение XX века". Париж, 1974.
[5] Епископ Игнатий (Брянчанинов). Соч. Спб. 1905. С. 496.
[6] Епископ Игнатий (Брянчанинов). Письма к Антонию Бочкову, игумену Череменецкому. М., 1875. С 25–26.
[7] Там же. С. 22–23.
[8] Леонид Соколов. Епископ Игнатий Брянчанинов. Приложения. Киев, 1915. С. 250.
[9] Епископ Феофан (Говоров). Собрание писем. Выпуск пятый. М., 1899. С. 90.
[10] Епископ Игнатий (Брянчанинов). Письма к разным лицам. Выпуск II. Сергиев Посад, 1917. С. 78–79.
[11] Беседа преп. Серафима Саровского с Н. А. Мотовиловым "О цели христианской жизни". Сергиев Посад, 1914. С. 33.
[12] Преп. Иоанн, игумен Синайский. Лествица. М. 1873. Слово 30, гл. 20. С. 306.
[13] Термином "мистический" в данном случае обозначается неверный, мнимый духовный опыт в отличие от опыта действительного богопознания, опыта спасения. В настоящее время употребление этого термина приобретает особенно принципиальную значимость, поскольку в том широком его значении, охватывающем добро и зло, истину и ложь, Христа и Велиара (2 Кор. 6, 15), в котором он уже привычно употребляется в философской и богословской литературе, он особенно легко и незаметно вводит в сознание разрушительную идею тождественности по существу аскетических путей всех религий. (См., например: Э. Светлов. У врат молчания. Брюссель, 1971. С. 80–81: "Следуя по пути, проложенному созерцанием, индийские брахманы приходили к тому же, к чему приходили все мистики, в какое бы время и в каком бы народе они ни жили. Яджнявалкья и Будда, Плотин и Ареопагит, Мейстер Экхарт и Григорий Палама, каббалисты и Николай Кузанский, Яков Беме, Рейсбрук и множество других ясновидцев Востока и Запада… Все они, как один, свидетельствуют, что ТАМ… нет ни добра, ни зла, ни света, ни тьмы, ни движения, ни покоя… В священном мраке, скрывающем основу основ, они ощутили реальность Сущего, АБСОЛЮТА. СТРАШНАЯ, непереносимая тайна!…Эту Бездну трудно даже назвать "Богом"… За пределами всего тварного и ограниченного мистическому оку открылась Реальность, которую Лао-Цзы называл Дао, Будда — Нирваной, каббалисты — Энсофом, христиане — Божественной Сущностью (usia, Божеством)").
Эта теософская идея, совершенно обесценивая уникальную значимость Жертвы Господа Иисуса Христа и Его Откровения в деле спасения мира и уничтожая фактически само понятие Истины в религии, лишает тем самым человека даже мысли о возможности роковой ошибки в наиболее сложной и ответственной области жизни — духовной, превращая его таким образом в слепую игрушку своей мечтательности, гордыни и часто откровенно демонических сил.
Аскетическая, литургическая, гимнографическая и вся та письменность на русском (славянском, церковнославянском) языке, авторами которой являются люди духоносные, не употребляет термина "мистический", когда говорит об истинной святости, духовности, богообщении, хотя и употребляет много греческих слов без перевода. Одной из причин этого является та простая мысль, что язык дан для смешения их. Ибо в последнем случае люди потеряют "человеческую" связь друг с другом и с самой жизнью, тенденция к чему все очевиднее нарастает в богословии, философии и в целом в гуманитарной сфере современной мысли. Но смешение понятий в области духовной, отсутствие взаимопонимания в ней страшнее, чем в любой другой, ибо эта область является фундаментом всех других, основой самого бытия человеческого.
[14] В качестве одной из иллюстраций того, к чему приходит богословие, оторвавшееся от Священного Предания Церкви, от его пути опытного богопознания, можно привести выдержку из одного (из двух главных) доклада на VII Асамблее ВСЦ, сделанного профессором богословия женщиной-пресвитерианкой из Южной Кореи на основную тему Ассамблеи "Прииди, Дух Святой, обнови все творение". Вот несколько заключительных строк из этого пленарного доклада: "Для меня образ Святого Духа проистекает из образа Квань Инь. Ее почитают как богиню сострадания и мудрости религиозные женщины Восточной Азии. Она — БОДХИСАТВА, просветленное существо. Она может входить в нирвану в любое время, когда пожелает. Ее сострадание ко всем живым существам заставляет ее оставаться в этом мире, чтобы дать возможность другим людям достигать просветления. Ее сострадательная мудрость исцеляет все формы жизни и дает им силы плыть к берегам нирваны… Возможно, это могло бы стать также и женским образом Христа Перворожденного среди нас, Того, Кто идет впереди и приводит с Собой других?
Уважаемые сестры и братья, с энергией Святого Духа сломаем же все стены разделенности и "культуры смерти", разделяющие нас. И давайте участвовать в Политэкономии жизни от Духа Святого, борясь за нашу жизнь на этой земле… Сильный ветер Святого Духа дует нам в лицо. Будем же приветствовать Ее (так в тексте! Пер.), вступая в Ее дикий ритм жизни (так в тексте! Пер.). Прииди, Дух Святой, обнови все творение. Аминь!" (Документы VII Генеральной Асамблеи Всемирного Совета Церквей. Канберра, Австралия, 1991…)
Такого рода и подобные им синкретические идеи, активно звучавшие на этом всехристианском форуме (здесь были представлены более 300 церквей и деноминаций), с очевидной тенденцией их развития в экуменическом движении явились причиной официального выступления представителей Православных и Ориентальных Церквей на данной Ассамблее с особым заявлением. В нем, в частности, отмечалось: "Склонность к игнорированию базиса (речь идет о богословской основе ВСЦ, текст которой гласит: "ВСЦ является содружеством церквей, исповедующих Господа Иисуса Христа Богом и Спасителем, согласно Писанию, и потому стремящихся исполнить их общее призвание во славу единого Бога Отца, Сына и Святого Духа". — А. О.) создала в работе Всемирного Совета Церквей некоторые опасные тенденции. Во многих документах ВСЦ мы не находим утверждения, что Иисус Христос есть Спаситель мира. Мы наблюдаем возрастающий отход от библейски обоснованного христианского понимания:
а) Триединого Бога,
б) спасения,
в) благой вести самого Евангелия,
г) человека как сотворенного по образу и подобию Божию,
д) Церкви, а также иных вероучительных вопросов".
[15] Иван Аксаков, приведя выдержки из Табели о рангах Петра I, приравнявшей священнослужителей к соответствующим светским чинам, заключает: "Это уже целое мировоззрение, включавшее самую Церковь в состав государственного правительственного механизма… Результатом — настоящее состояние Церкви, при мысли о котором болезненно сжимается сердце" (И. С. Аксаков. Соч. М., 1886. т.2. С.434).
[16] Достаточно указать хотя бы на представителей так называемого "нового религиозного сознания" в этот период, у истоков которого стоит В. С. Соловьев.
[17] Еще А. Кошелев в свое время с горечью писал А. Хомякову: "Мы сделали из веры покойные кресла… и в них посиживаем… Это зло, по-моему, вреднее, опаснее самого неверия, ибо оно ему корень". Действительно, вера, ставшая предметом интеллектуальных упражнений и спекуляций в "покойных креслах", а не подвигом жизни, вреднее самого неверия, ибо, полностью охлаждая душу, вырождая ее, создает в то же время яркую иллюзию "религиозного возрождения".
[18] Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1981. С. 492.
[19] Там же. С. XV, XVI.
[20] Богословские труды, сб. 28. М., 1987. С. 309–310, примеч. 8.
[21] Там же. С. 309, прим. 5.
[22] Там же. прим. 6.
[23] М. М. Тареев. Новое богословие. — Богословский вестник, 1917, № 6/7, 8/9; Церковь и богословие. — Богословский вестник, 1917, № 10/12.
[24] С. Н. Трубецкой. Собр. соч. М. 1908. т. 2, С. 1.
Нравственность и духовность. Фрагмент лекции "Искажения христианства"
Мы должны понимать и различать между собой нравственное и духовное. Эти вещи совсем разные — нравственность и духовность. Они взаимосвязаны между собой, да, конечно, и они часто определяют друг друга, но это просто разные вещи.
В чем же различие между ними? Нравственность — это верное наше отношение к окружающему миру, в первую очередь — к окружающему миру, природе, ко всему творению Божию. Каково оно, это правильное отношение? Укладывается в золотом правиле: не делай другому того, чего не желаешь себе.
Нравственность связана с определенными действиями человека. Ведь меня же никто не назовет безнравственным оттого, что у меня бывают кое-какие мысли, ну, не совсем нравственные. А кто знает, какие у меня мысли? Никто не знает. Я вот скажу только о нравственных мыслях, а о безнравственных не скажу. Когда мы пытаемся оценить те или иные проявления человека, т. е. характер, поведение, мы оцениваем их по его действиям. И мы называем нравственным какого человека? Того, который не обманывает, не прелюбодействует, не убивает и т. д. Как видите, мы оцениваем деятельность, поведение, творчество человека с точки зрения тех норм, которые очевидны. Которые можем увидеть, услышать, заметить, и, в зависимости от этого, называем человека нравственным или безнравственным. Например, находят у него соответствующие открытки и говорят: ну, понятно, какая тут нравственность! Или какие фильмы он смотрит, какие книги читает. То есть оценка его нравственности основывается на том, чем он интересуется. Это то, что относится к нравственности.
Но вы уже поняли, что это не относится к духовности. Я могу внешне быть человеком очень нищелюбивым, человеколюбивым, я могу подавать деньги нищим, когда просят, я могу делать благотворительные акции или переводить деньги через банк, и т. д., и т. п. Вопрос: что же я делаю — добро или зло? С точки зрения морали — бесспорное добро. Вот тут-то мы и увидим, что такое духовность. Никто не знает, зачем я это делаю, а мне нужно это для того, чтобы мне в Думу пройти. Я направо и налево перечисляю деньги: надо придать вес своей личности, глядишь — по телевизору покажут. Никто не знает, что во мне и что руководит мною — тщеславие, расчет или гордыня. Мною могут руководить мотивы совсем не человеколюбия, совсем не исполнения Заповедей Божиих о любви к ближнему, совсем не милосердие, а вещи, не только им противоположные, а подчас и безобразные, отвратительные. Но никто об этом не знает. Это во мне, в моем духе. Ведь внешне я могу быть просто святым человеком, внутри же — исполненным гордыни, исполнен тщеславия, презрения к людям. Более чем достаточно встречается у нас таких фактов, когда мы с удивлением говорим: "Такой человек, такой человек! Как он мог это сделать?" Прорывается, прорывается иногда, когда этот "святой сатана" вдруг показывает свой рог. Троньте вы этого "нравственного" человека, попробуйте покритиковать его — и он вам покажет, "где раки зимуют"!
Духовность же — это то, что сокрыто для внешнего взора, что находится в самом духе человека и что может внешне почти не выражаться или выражаться почти незаметно и для взора неопытного может быть невидимым совсем. Поэтому духовные ценности каковы? В Евангелии их называют, например: любовь, милосердие, но это совсем не означает, что тот, кто исполнен любви и милосердия, обязательно будет выражать их внешне, так что всем это будет очевидно. Напротив, чем бо́льшие ценности духовные присутствуют в человеке, тем больше он их скрывает.
Вы обратите внимание на поразительный факт, совокупность фактов, которые мы находим в Евангелии. Вы замечали когда-нибудь, что Христос, когда совершает чудо, часто приказывает никому об этом не рассказывать? Это же поразительная вещь! В чем дело? Это, думаете, идет от ума? Или еще от чего-нибудь? Да нет, духовная ценность — она всегда целомудренна, целомудренна! Не "ущербномудренна", а именно "целостномудренна". Мы знаем, что такое целомудрие. Мы знаем, оно прячется, оно скрывает себя. Истинная добродетель, истинная духовная ценность всегда себя скрывает. Неслучайно Христос сказал: "Если хочешь помолиться — затворись, затворись". (Кстати, мне это не нравится, очень не нравится. Я предпочел, чтобы меня сфотографировали, когда я молюсь. А эти разбойники-студенты никогда меня не фотографируют, когда я молюсь. Всё одни митры фотографируют, одно безобразие!:)))
Так вот, духовность и нравственность. Мы начинаем понимать различие между ними. Можно быть очень нравственным поэтом, но совершенно бездуховным, т. е. иметь противоположную духовность. Дух-то всегда есть — тот или иной, положительный или отрицательный, темный или светлый. И когда я говорю: "бездуховный", это значит, что нравственность сама по себе не определяет духовное содержание. Нравственность тогда начинает определять, положительно определять духовность, когда она находится в определенном ключе, т. е. когда человек стремится к исполнению Евангелия в своей жизни. Вот тогда его нравственные поступки могут иметь эту положительную направленность и постепенно приводить человека к тем духовным ценностям, без которых вся нравственность сама по себе ничего не стоит. Например, если я раздам все имение мое, отдам тело мое на сожжение, а любви не имею — нет мне в этом никакой пользы. Помните замечательные слова Апостола Павла в его знаменитом гимне о любви? Так оно и есть. Поэтому, когда христианство представляют как какую-то, знаете, моральную систему, когда в христианстве ничего большего не видят, кроме вот этих некоторых моральных правил, — это уродство, это карикатура на христианство. Правило "не делай другим того, чего не желаешь себе", в истории религии оно повторялось и раньше, его знает Конфуций, знает Будда, это правило знали все философы до Христа, ничего тут нового нет, это естественная вещь. Не в этом суть и величие христианской нравственности, а в том, что она дает соответствующий ключ, в котором эта нравственность порождает истинную духовность, нет этого ключа — что такая нравственность порождает? Безумство, гордыню, лжеправедность. которые затем ненавидят Христа и распинают Его.
Я встречался с таким явлением. Я жил в Гжатске, теперь это город Гагарин. Там был хирург, замечательный хирург. Человек, который никому ни в чем не отказывал. Просят его, он бросает обед и тут же идет и т. д. Вот он скончался. Пришла его жена к священнику, и вдруг священник стал ей говорить такие странные вещи, что она не смогла вынести. Она пришла к священнику с тем, чтобы он… прославил ее мужа, одним словом. А он стал ей задавать кое-какие вопросы — и в результате показал ей, каково было на самом деле его поведение, которое вызывало у всех восторг. Оказывается, вот это его поведение было сопряжено с удивительно (т. е. неудивительно) высоким-превысоким мнением о себе, с гордостью. Человек этот был преисполнен гордости. Такой тип людей очень часто встречается на Западе. Безупречная нравственность, он свят, он доволен самим собой, он всегда ставит себя в пример.
Кстати, почитайте И.В. Киреевского, где он пишет о различии между западным человеком и русским. В частности он там дает такую характеристику: "Западный человек всегда доволен собой, он всегда ставит себя в пример. Естественно, чем он недоволен, это теми обстоятельствами, которые не дают ему проявить себя. Поэтому он всегда ставит себя в пример. Русский человек, напротив, всегда чувствует свою недостаточность, свое несовершенство". Поэтому западный молодой человек легко выступает, ему ничего не стоит говорить, хотя и несет ахинею, но как смело: "Слушай, весь мир!" Наш человек стесняется. Один митрополит возглавлял делегацию и одному из наших молодых делегатов сказал: "Ты выступаешь сейчас". "Я посмотрел, — говорит митрополит, — бедный, что с ним было, весь в краску ударился, потом уж спросил, как он выступал, у него память, у бедного, всю отшибло, не знал, что и говорить". А они совершенно запросто все выступают.
В русском человеке от природы есть ощущение, интуитивное видение, чувствование той святыни и нормы, перед которой "я что-то не то". И.В. Киреевский хорошо все это показал. А добродетельность и безупречность без вот этого христианского ключа, когда люди говорят: "я вижу что поступаю исключительно добродетельно" — это самое страшное дело (хотя, может, исключения какие-то есть, я не знаю). Это нужно понять и попытаться довести до их сведения. Я скажу вам золотые слова, которые могут быть ключом для нашего с вами понимания, а потом и для объяснения им. И мы поймем, что такое духовность. В отличие от нравственности. Золотые слова, которые нужно всем знать и без которых мы вообще не поймем, что такое духовная жизнь. Цитирую точно: "Святые оплакивали свои добродетели, как грехи". Всем понятно? Что такое духовность и что такое нравственность?
Этого совершенно не знают мирские люди. Они совершенно этого не знают. Ладно бы мирские, этого, увы, к величайшему сожалению, не знает западный христианский мир. Католицизм, он весь построен на чем? Заслуги, заслуги. Вот дал я кому-то, проходя в воротах, — "Слава Тебе, Господи, есть! В банке счетчик прибавил". Туда дал, сюда дал… А вот обратите внимание к себе: никогда не замечали, что, когда сделаешь что-то действительно доброе, кому-то поможешь, — чувствуешь что "я уже…ну, в общем-то, Господь Бог в долгу мне, одним словом". Весь католицизм откуда исходит? Из ветхого человека. Из непонимания того, что сами добродетели наши осквернены, бывает, тщеславием, гордыней, расчетом, самомнением, человекоугодием. Сколько мы человекоугодничаем! И совершаем добродетель нашу почему? Не ради добра, а ради человекоугодия, особенно перед начальством. Вот так друзья мои. Кант вообще сводил суть религии вообще и христианства в частности к чему? К морали. Вы проходили на первом курсе основное богословие, вы помните точку зрения Канта на религию: он все свел к морали. Ну, он же немец, это люди порядка. Все по полочкам, все по порядочку. Мораль, нравственность — вот и вся духовность.
Я помню, как на одном из собеседований с немцами в Одессе о духовной жизни, когда с нашей стороны был прочитан доклад о святых, о святости, о православном ее понимании… До сих пор помню, какая реакция последовала со стороны немцев. Они сказали: "Мы думали, что это потолок — и все, а оказалось что за потолком еще целый мир". Причем учтите, что на этих собеседованиях встречаются профессора.
Я надеюсь, теперь всем понятно, какое различие между духовностью и нравственностью в христианстве. Все нацелено и все существует в ключе именно духовности. Сами нравственные принципы подчинены духовности, более того, христианство впервые в истории религии совершило акт не знающего аналогов кощунства. Знаете, что оно сделало? За одно это христианство нужно стереть в порошок с лица земли, как я отца Матфея, например, стираю. Знаете, что оно сделало, кто вошел в рай первым? Разбойник, негодяй, попросту говоря. За что? За какие нравственные поступки? За какие заслуги? Никаких, вот вам и нравственность и духовность. Вы подумайте, это же акт потрясающий, найдите, какая религия может святым считать негодяя, только за то, что он сказал: "Ах, верно, правильно меня осудили". Ничего себе, есть за что во святые возводить, то есть ну во святые уж ладно, но за что спасение-то получить: за то, что согласился? Так тут и соглашаться нечего: сколько людей убил да ограбил! Но этим самым христианство показало, в чем существо всей религиозной проблемы. В исправлении духа, духа человеческого, в приобретении правильной духовности, слышите, не правильной нравственности, а правильной духовности! Чем же является нравственность в таком случае? Нравственность является одним из необходимых, но не достаточных условий. Одним из средств. Даже слово "необходимых" в случае с разбойником для духовного совершенства человека не подходит. И здесь я был бы даже еще более скромным: даже не нравственность, потому что это что-то поверхностное. Исполнение заповеди, вот что является средством приобретения правильного духа, святого духа в человеке.
Вот только при каком условии человек приобретает истинное состояние духа, которое делает его способным к восприятию Бога. Не Бог нас принимает или не принимает, а мы становимся способными к принятию Бога. Пока мы поступаем, как говорится, греховно, мы не способны принять Бога. Запомните, Бог есть Любовь. И Он готов в каждый момент нашей жизни дать нам все, что только может дать. Почему же не дает? Нельзя, нельзя. Надень на меня митру сейчас, я потом никого не подпущу к себе — вы недостойны. Дай мне дар чудотворения — сейчас такие чудеса наделаю, что весь мир перевернется. Понимаете, нельзя. Я весь испорчен внутри, хотя этого не вижу, до времени. Недаром говорят: хотите узнать человека, дайте ему власть.
Нельзя мне ничего дать, пока я испорчен, пока я не очистился или, лучше сказать, пока я не увидел своей испорченности, вот в чем дело, поэтому от нас зависит, от нас самих зависит: будет Бог в нас действовать или нет, ибо Бог есть Любовь. И Он делал все, что можно было сделать, слышите, все уже сделано, все, осталось последнее, слышите, Он стоит и стучит, помните Апокалипсис? "Вот, стою при дверях, и стучу, кто откроет Мне, — помните? — К тому мы войдем, и сотворим у него пир". От нас зависит. Этим ключом, которым мы можем открыть дверь Богу, является вот то состояние, на которое Господь указал в Евангелии, — состояние разбойника, сказавшего: "Достойное по делам нашим приняли". Состояние того мытаря, о котором Господь сказал, что он вышел "более оправданным", чем фарисей.
Очень многие не видят различия между нравственностью и духовностью, многие сводят все порядочность человека и святость его, к одной морали. Увы, это беда, совсем не о морали говорит христианство, оно говорит о духовности. И мы должны об этом говорить. Не стесняйтесь, если вас будут поносить: вот мол, грешные такие, еще смеете говорить о духовности. Не стесняйтесь, по одной простой причине: у кого что болит, тот о том и говорит. И когда у человека болит зуб, он же не стесняется говорить об этом, правда? Тот, кто чувствует себя больным, тот, естественно, будет говорить о здоровье. Но тот, кто чувствует себя здоровым, тому нечего разговаривать о болезнях. Поэтому, когда человек чувствует себя больным, он будет говорить о духовности, а что такое духовность? Это здравость. Тому, кто не чувствует себя больным, духовность, конечно, не нужна. А.С. Пушкин хорошо сказал, лучше не придумаешь: "Всегда доволен сам собой, своим обедом и женой".
И еще об одном я хотел бы сказать — о неверном понимании христианства. Понимание, которое, в общем-то, если и не всегда присутствовало, то обозначаться стало уже давно, а в наше время приобрело широкий размах. Речь идет о понимании христианства, на первый взгляд, необычном, но вылившемся тем не менее уже в целое богословское направление, доктрину. Речь идет о социально-политическом понимании христианства. Конкретнее — речь идет о том, что христианство явилось той религией, в задачу которой входит такое преобразование человеческого общества, в котором оно действительно станет обществом благодействующих на земле. И все те основные нравственные принципы, которые возвещены Христом, — и они, и догматические истины, все они направлены именно к этому. А что Бог — Любовь, есть ясно, конечно. Вот христианство как раз и является такой доктриной, если хотите, системой мысли, учения, которая направлена на решение этой задачи.
В последнее время уже как-то немножечко замолчали, а вот в 60-е — 70-е годы, даже в 80-е, особенно громко о себе заговорило т. н. богословие революции, затем — богословие освобождения. Под освобождением разумеется освобождение людей от рабства, от эксплуатации, от несправедливости вот в этих, земных, условиях человеческого существования. В богословии революции прямо утверждается, что христианство призывает человека бороться с несправедливостью. Призывает? Кто скажет, что не призывает? А вот какими такими средствами — ну, это извините! Какими средствами? Вплоть до революции. Христос изгнал бичом из Храма, применил насилие? Применил. Следовательно, возможна революция. То есть борьба за социальную справедливость и материальные блага допускает все средства, если целью является справедливость и блага человека. Правда же, доктрина достаточно оригинальная? Она оформилась в таком виде, сравнительно недавно, как я вам говорил.
На самом деле подспудно эти идеи очень давно уже возникли, да и неудивительно, удивляться нечего, поскольку мы постоянно пытаемся все Заповеди Божии, само христианство, приспособить к чему? К жизни нашего ветхого человека. Посмотрите, как протестанты великолепно приспособились. Верующему — грех не вменяется во грех. Что лучше можно придумать, найдите, что лучше: я и верующий христианин, и Библию читаю. Грешу — ну и что, а верующим грех не вменяется в грех. Потому что я верю, что Христос пострадал за всех нас 2000 лет назад и принес полное удовлетворение за все грехи каждого верующего человека. Великолепно! Собственно, само богословие революции, если хотите, оно своими корнями, своей базой имеет вот этот протестантский тезис, хотя, нужно сказать, это богословие революции явилось даже, по-моему, первоначально в лоне кажется Католической Церкви. Я, по крайней мере, знаю о том, что Ватикан очень неодобрительно отнесся к этому, да, и какие-то там были санкции, это было в Латинской Америке, но они плюнули на Ватикан — и все. Через океан не так страшно, океан большой, Папа — далеко.
А вот сам вопрос, вопрос-то по существу поставлен: насколько христианство может оправдать подобного рода идеи? Друзья мои, первое, на что мы должны обратить внимание, ни в Евангелии, ни во всем Новом Завете мы нигде не найдем, к величайшему удивлению, ни слова, ни мысли, осуждающих тот строй, рабовладельческий строй, в эпоху которого возникло христианство. Но не только не находим осуждение, но находим — с этой точки зрения, которую я только что представил, — худшее, ужасное. "Рабы — повинуйтесь своим господам. Нет власти, которая не от Бога, поэтому каждый, противящийся власти, Богу противится. Рабы, слушайтесь господ! Не за страх, а за совесть". То есть нет не только какого-нибудь призыва к социальным переворотам, нет даже осуждения той социальной несправедливости, которая была вопиющим фактом того времени. Ну, вы сами понимаете, что такое рабовладельческий строй и кто такой раб. Подчас раб рассматривался как вещь, даже ниже этого. Гибель обычного раба — это ничто. А гибель какой-нибудь вещи — о! За это могли казнить много рабов! Вот это первый момент, который сразу вызывает, удивление и, по крайней мере, удивление в сопоставлении с данной точкой зрения.
Еще большее, пожалуй, недоумение с социальной, политической точки зрения, вызывает другой момент. Христос очень решительно заявил, помните, совершенно решительно: "Не ищите что есть, что пить и во что одеться, не ищите, посмотрите на птиц небесных, взгляните на лилии полевые". Уж не к тунеядству ли Он призывает? Оказывается, нет, там стоит греческий глагол "меримнао", означающий "терзаться". То есть не терзайтесь душой, не отдавайте всю душу на это. А к чему же Он призывает? Ищите, прежде всего, Царство Божие и правду его. Апостол пишет: "Не имеем зде пребывающего града, но грядущего взыскуем". Вы подумайте, он решительно отмежевывается от того, чтобы заниматься этими вещами, не с этой целью создана Церковь, не с этой целью, оказывается, цель совершенно другая.
Есть один вопрос, на который нам с вами надо бы ответить. Если христианство центральным пунктом своего учения, нравственного учения, называет любовь, то как же все-таки возможно осуществить любовь без ниспровержения социальной несправедливости? Вопрос, конечно заслуживающий внимания. И как вообще понять, что же тогда христианство проповедует? Что оно полностью отрекается от этого мира? Оказывается, христианство осуждает тех, кто — вы, наверное, помните из Посланий апостольских, — кто забросил все свои дела, так называемые мирские, и уже ждут только Второго Пришествия, отложив все дела. Апостол, помните, как строго сказал (я вот долго никак не мог вспомнить, кто же первый это сказал: Ленин или апостол все-таки: "Кто не работает, тот да не ест"): "Если кто не работает, пусть не ест". И еще: "Если кто не заботится о своих, а тем более о своих ближних, тот хуже неверного, и отрекся от веры". Так что повторяю еще раз: когда Христос говорит: "Не заботьтесь…", речь идет о том, чтобы не терзайться душой, душу не отдавать. Это все, что нужно. "Отче наш, хлеб наш насущный дашь нам днесь" значит не с неба, конечно, дай, а помоги нам, в наших делах.
Почему христианство не боролось с социальной несправедливостью? С рабовладельческим строем? В чем дело? Это вопрос серьезный, друзья мои, вам придется на него ответить. А дело вот в чем. Христианство обращает свой взор на источник человеческой несправедливости, это самое главное. Что является этим источником? Отсутствие любви в человеке. Этот источник — отсутствие любви в человеке — порождает все несправедливости, как в плане личном, так и в плане социальном. Вот на это христианство и направило все острие своего учения.
Помните, что пишет апостол Павел Филимону: "Прими Анисима, беглого раба, как брата возлюбленного". Вы слышите? Христос говорит ученикам: "Не называю вас рабами, называю вас друзьями". Христианство утверждает удивительные вещи: "Кто хочет быть первым, да будет всем слугой, да будет последним, кто будет господином, да будет всем слугой". То есть, оно устанавливает принцип вот этого удивительного нравственного равенства. Это не касается дисциплины жизни, это касается нравственных отношений.
И подумайте теперь: если рабовладелец и раб, помещик и крестьянин простой, капиталист и рабочий, если они действительно, по существу являются братьями, — не все ли равно, какой будет строй? Рабовладельческий строй будет не рабовладельческий, хотя бы и назывался таковым, и, хотя бы этот раб и был рабом, на каком он будет положении? На положении брата возлюбленного. Христианство смотрит на сердце человека и воспитывает сердце, и это именно проповедует.
Без любви нет христианства. И если ты христианин, ты должен в каждом человеке видеть равного себе, брата своего, а не раба. Этим самым подсекается основа, база, фундамент всякой социальной несправедливости, не по дисциплине жизни, когда есть начальник и есть подчиненный, а по социальной несправедливости. Вот почему христианство имеет совершенно другую функцию — воспитание человека, человеческого сердца, а не социальные перевороты и политические кружева. Поэтому попытка сведения христианства к какой-то социальной или политической доктрине не выдерживает никакой критики.
Дата: 2018-12-21, просмотров: 221.