Общее состояние Турецкой империи. В эпоху Венского конгресса Турецкая империя находилась под угрозой гибели. От реформ Селима не осталось почти никаких следов, а Махмуд, сожалевший об этой неудаче, не решался еще открыто взять на себя продолжение реформаторской политики. Янычары попрежнему господствовали в Константинополе. В администрации, за которой не выходивший из сераля султан имел лишь слабое наблюдение, замечалось все большее разложение. Алжир и Тунис находились в чисто номинальной зависимости от Порты, и Европа не признавала вассальных уз, связывавших эти области с Турецкой империей. Багдадский пашалык фактически был почти совершенно независим. В Аравии вахабиты продолжали оказывать упорное сопротивление войскам Мехмеда-Али. Последний, отделавшись от мамелюков, правил Египтом почти на правах независимого государя. В Малой Азии ускатский паша Чапван-оглу отвоевал себе нечто вроде королевства, из которого султан никак не мог его выбить; во внутренних областях шли вечные раздоры между деребеями; а на побережье господствовала всесильная олигархия Кара-Осман-оглу. Что касается европейских владений Турции, то если Болгария со времени смерти Пазван-оглу была почти усмирена, то Босния, где беи отличались непокорностью, постоянно волновалась. В Албании власть Али Тепеделенского была еще не поколеблена.

Христианское население, ободренное первыми успехами, стремилось к полному освобождению. Сербы под предводительством Милоша вырвали у султана целый ряд уступок, сделавших их почти независимым народом. Черногорцы, которые на своей небольшой территории фактически пользовались независимостью, помышляли о расширении своих владений. Привилегии Молдавии и Валахии были Бухарестским трактатом не только подтверждены, но даже расширены, и тем не менее население этих княжеств не считало себя удовлетворенным. Наконец, начал пробуждаться греческий народ, и это пробуждение проявлялось как в военных приготовлениях, так и в мирной пропаганде школ и газет. Если образовавшееся в 1814 году в Афинах общество Филомузы еще скрывало свои политические стремления под оболочкой чисто литературной программы, то иначе обстояло дело с Дружественной гетерией. Это было тайное общество, возникшее приблизительно около того же времени и ставившее перед своими членами задачу «военного объединения» не только всех греков, но даже «всех христиан Турецкой империи в целях торжества креста над полумесяцем».

Александр I и русская политика на Востоке. Эти стремления открыто поддерживались русским правительством, глава которого, пользовавшийся преобладающим влиянием в Европе, был твердо намерен ускорить падение Турецкой империи и добиться окончательного ее разрушения. В 1812 году Александр прекратил свои удачные военные действия против Махмуда лишь для того, чтобы обратить все свои силы против Наполеона. Но когда господство французов было сломлено и на Западе был восстановлен мир, он снова вернулся к старому «турецкому» плану Екатерины II. Россия господствовала на Черном море благодаря Крымскому полуострову; владения ее простирались к югу от Кавказа, и она имела возможность напасть на Малую Азию с тыла. Россия держала в своих руках устья Дуная, а признанное за ней право протектората над Молдавией, Валахией и Сербией доставляло ей все новые предлоги для вмешательства в турецкие дела. Толкование, которое Александр давал Кучук-Кайнарджий-скому трактату, побуждало его выдвигать все большие требования и выступать в качестве посредника между турками и всей массой их христианских подданных. Он считал, что его миссия заключается в том, чтобы охранять турецких христиан, а в случае надобности и освободить их 13-под турецкого ига. Каким путем будет разрешен восточный вопрос в том виде, в каком этого ему хотелось, Александр и сам не знал, но твердо решился не только использовать, но и вызвать удобный случай, который позволил бы ему осуществить свои планы. С 1815 года Александр начал проявлять к турецким делам такой настойчивый и многозначительный интерес, что Порта и заинтересованные в ее защите державы заволновались. Невозможно было закрывать глаза на благосклонное внимание, которое царь оказывал вождям эллинской пропаганды. Фанариотские князья были осыпаны его милостями. Вывший валахский господарь Константин Ипсиланти бежал в Россию, где и умер в 1816 году. Два сына его, Александр и Димитрий, которые позднее, в 1821 году, подали сигнал к греческому восстанию, были адъютантами русского императора. Уроженец Корфу Каподистрия, столь же преданный идее освобождения своей родины, как и они, был одно время любимым министром Александра. Царь не только не препятствовал тому, чтобы этот государственный деятель стал председателем общества «Филомузы», но и разрешил Гетерии учредить свое центральное управление на русской территории. На глазах снисходительной русской полиции грек Скуфас, основатель этого общества, посылал из Одессы распоряжения своим главным помощникам.

Восточный вопрос на Венском конгрессе. Среди держав, которых беспокоила восточная политика петербургского кабинета, Австрия и Англия давно уже занимали первое место. Если бы это зависело только от князя Меттерниха, Венский конгресс не закрылся бы без того, чтобы не гарантировать торжественно путем общеевропейского соглашения существование и неприкосновенность Оттоманской империи. Британское правительство поддерживало усилия Меттерниха и предлагало Порте свое покровительство. Но Порта сама ставила препоны этой политике; она опасалась, что европейская гарантия уменьшит ее авторитет и нарушит ее политическую самостоятельность; мысль об английском посредничестве, в котором она усматривала скрытый протекторат, пугала ее. Впрочем, ввиду возражений России, вопрос этот ни разу не мог быть поставлен на конгрессе. Официально царь всегда устранял его, ставя все тот же предварительный вопрос. Александр требовал, чтобы одновременно с гарантией, предоставляемой султану относительно его владений, державы гарантировали и испанскому королю обладание колониями, прекрасно понимая, что Англия ни в коем случае не согласится с подобным предложением. Царь предоставлял Каподистрии вести пропаганду в пользу греческого дела и принял от Александра Стурдзы записку, составленную в благоприятном для греческой нации духе; грекам же он дружески рекомендовал «потерпеть». Царь принял также прошение от сулиотов, которые обращались к нему как к «отцу греческого народа». Одним словом, Австрия и Англия ничего не могли с ним поделать. Когда в июне 1815 года конгресс закончился и Наполеон на время снова овладел французским престолом, державы нашли, что это неблагоприятный момент для ссоры с Россией. Интересы греков не были приняты во внимание дипломатами; та же участь постигла и интересы турок. Заключительный акт Венского конгресса был составлен так, как будто Оттоманской империи вовсе не было на свете. Европа отложила на время решение Восточного вопроса, рассчитывал пока выпутаться из затруднительного положения молчанием.

Новые угрозы со стороны России. Бессилие конгресса подняло дух Александра. После поражения Наполеона при Ватерлоо этот монарх задумал пресловутый трактат Священного союза (26 сентября 1815 г.), который под своей мистической и туманной фразеологией плохо скрывал заднюю мысль, грозную для Турецкой империи. Разве за аффектацией, с которой он в этом странном документе говорил о «христианской нации» и о солидарности, существующей между всеми ее членами, не скрывалась смутная мечта о крестовом походе против турок или, по меньшей мере, намерение этими самыми заявлениями поставить оттоманский мир вне общего публичного права? Именно так склонны были думать Австрия и Англия. Порта, со своей стороны, не могла скрыть своего беспокойства, когда русский император в феврале 1816 года опубликовал этот договор. Она потребовала объяснений от венского и лондонского дворов, которые могли успокоить ее лишь наполовину. Порта потребовала также объяснений у царя; но мирные уверения, которые она получила, были не в состоянии скрыть от нее угрожавшей опасности.

В самом деле, как могла Турция поверить, что Александр не питает по отношению к ней никаких недоброжелательных замыслов, когда он, под предлогом обуздания морских разбоев берберийских пиратов, предложил (в декабре 1816 года) всем европейским государствам принять сообща меры не только к тому, чтобы наказать мусульманских корсаров, но и чтобы разрушить все естественные и искусственные источники их силы? Это предложение явно обнаруживало его намерение оккупировать некоторые господствующие пункты на Средиземном море. В марте 1817 года стало известно, что царю удалось путем тайных переговоров добиться от Испании обещания уступить ему Порт-Магон. С другой стороны, Александру очень хотелось бы провести свой военный флот через Босфор и Дарданельский пролив. Но Англия, Австрия и даже Пруссия заняли по отношению к этому вопросу такую позицию, что, не желая рисковать расторжением Священного союза, Александр дезавуировал сам себя и отказался от своих проектов. Правительство Великобритании открыто выступило в роли защитника Турции на Средиземном море. Благодаря содействию Австрии англичанам уже удалось (по трактату 5 ноября 1814 года) добиться протектората над Ионическими островами, которые России очень хотелось бы отнять в свою пользу. Правда, Англии нелегко было получить на этот трактат согласие Порты. Но в конце концов Махмуд, по совету венского двора, смирился и признал законным водворение англичан на Корфу, так как не мог не понимать, что это соседство очень выгодно для Турции (1817)^[68]. Таким образом, Ионические острова превратились в британский форпост, с которого англичане, следя за русскими происками, наблюдая и сдерживая Грецию, могли в несколько дней достигнуть берегов Дарданел и Константинополя.

Итак, со стороны моря у царя были связаны руки. Но на суше он мог свободно производить свои угрожающие демонстрации. В то время как остальные державы насколько возможно сокращали контингент своих армий, Александр в конце 1816 года держал еще под ружьем 640 000 солдат, готовых двинуться в поход. Вместе с тем он не только отказывался выполнить те пункты Бухарестского договора, которые были для него обременительны, например, эвакуировать некоторые крепости, незаконно удерживаемые с 1812 года на берегах Черного моря, – но даже жаловался на то, что Порта не выполнила всех взятых на себя обязательств, говорил о военной дороге, которую ему следовало получить в южной части Кавказа, и требовал для сербов всех обещанных им вольностей. Русский посланник в Константинополе Строганов начал новые переговоры по поводу различных спорных пунктов и при этом держал себя так высокомерно по отношению к дивану, что вряд ли его поведение способно было содействовать смягчению разногласий. Махмуда нелегко было запугать требовательным тоном, и спорящие стороны никак не могли столковаться. В 1820 году переговоры ни на шаг не подвинулись вперед. Ни одна из сторон не хотела ни уступить, ни взять на себя ответственность за полный разрыв. В ожидании удобного момента, чтобы начать действовать, царь нарочно оставлял спор со своим противником открытым.

Гетерия и ее успехи с 1814 по 1820 год. Опасения турецкого правительства еще усиливались из-за успехов и возраставшей смелости Гетерии. Александр делал вид, что не знает о существовании этого общества; оно, между тем, имело членов даже среди его приближенных. На самом же деле царь прекрасно знал об обществе и покровительствовал ему настолько, что в конце 1816 года Скуфас мог без всякой помехи избрать Москву местом своих операций. В это же время в Санкт-Петербурге находился великий сербский изгнанник Кара-Георгий. Оказанные ему там почести и встреченная им поддержка немало содействовали его сближению с Гетерией, которая скоро доставила ему возможность вернуться на родину. Но как только Кара-Георгий явился в Сербию, соперник его Милош, не желавший уступить ему свое место, не остановился перед преступлением, лишь бы отделаться от соперника. Кара-Георгий в июне 1817 года был убит Воницей, давшим ему приют, а голова его в виде трофея была отправлена в Константинополь.

Это неудачное начало ничуть не обескуражило членов Гетерии. Спустя некоторое время они попытались склонить на свою сторону самого Милоша. Но этот эгоистический и осторожный вождь весьма холодно отнесся к их предложениям (1817–1818). Общество тем не менее продолжало расти. В 1818 году оно осмелилось перенести свое главное местопребывание в Константинополь, где ему удалось ускользнуть от бдительности турецкой полиции, благодаря соучастию фанариотов и всех более или менее видных греков, живших в этой столице. После смерти Скуфаса (в декабре 1818 года) во главе общества был поставлен комитет из восьми человек, из которых только один жил в Константинополе, а остальные разъехались по другим турецким городам и за границу, чтобы там создать вокруг себя новые очаги пропаганды. Один из них был отправлен в Петербург, а другой в Бухарест (1819). С этого момента Гетерия развернула широкую деятельность в Молдавии и Валахии, и вскоре ей удалось приобрести видных сторонников даже среди приближенных обоих господарей.

С особенным успехом Гетерия распространяла свои революционные идеи среди греческого населения. Перребос, Анагностарас, Фармакис и множество других эмиссаров разъехались от ее имени по островам, по континентальной Греции и особенно по Морее с целью заблаговременно подготовить христианско-национальное восстание, которое, как они утверждали, непременно будет поддержано русским императором. Клефты и арматолы тайно обещали свое содействие. Теодор Колокотронис, живший изгнанником на Корфу, объявил о своем предстоящем возвращении. Прелаты и священники массами вступали в ряды общества. Могущественный бей Майны Петр Мавромихалис был без труда привлечен на сторону повстанцев. С другой стороны, из различных областей Греции были посланы агенты в Петербург, для того чтобы сообщить русскому правительству о состоянии умов и разузнать, на какую помощь с его стороны могут рассчитывать греческие патриоты.

В это время, правда, настроение царя и политические его симпатии были уже не совсем такие, как в 1815 году. Александр теперь испытывал меньше любви к свободе, но зато гораздо больше боялся революции. На Ахенском конгрессе (в ноябре 1818 года) царь снова частично подпал под влияние Меттерниха и реакционной политики. Несколько позднее либеральная агитация в Германии (1819) и восстания в Испании, Португалии и Италии (1820) произвели на его колеблющуюся натуру такое сильное впечатление, что, не переставая желать освобождения христиан из-под турецкого ига, он уже не смел подстрекать их к освободительной борьбе. Теперь царь рекомендовал грекам терпение. Ясно было, что он боится показаться изменником монархическому делу. Но, с другой стороны, все понимали, что, несмотря ни на что, он остался непримиримым врагом турок. Его непостоянство и слабость были достаточно известны. И потому сохранилась надежда снова вовлечь его в крестовый поход против турок. Впрочем, если революционные вспышки в Испании и Италии охлаждали Александра, то они, напротив, чрезвычайно разжигали гетеристов. Пример этот казался им заслуживающим подражания. Сгорая нетерпением взяться за оружие, они уже не могли больше сдерживаться, когда султан Махмуд, вызвав новую внутреннюю войну, сам усилил затруднения, которые его уже давно одолевали.

Махмуд и Али-паша. Этот государь, весьма желавший поднять во всех областях империи свой непризнанный авторитет, успел за последние годы одержать над пашами несколько незначительных побед, которые придали ему преувеличенную смелость. В Малой Азии Махмуд разрушил власть деребеев, а также владычество рода Чапван-оглу и Кара-Осман-оглу. Вахабиты были побеждены (1818). Босния была почти умиротворена. Теперь падишах мечтал о ниспровержении египетского и янинского пашей. А так как в данный момент он не мог добраться до первого, то счел удобным приняться за второго, ненавидимого христианским населением и встречавшего противодействие даже со сторопы своего собственного сына Вели, который вытеснил его из Фессалийского пашалыка. Дерзость непокорного паши, который хотел умертвить одного из своих врагов в самом центре столицы, доставила султану предлог провозгласить его бунтоыциком и объявить вне закона (апрель 1820 года). Но гораздо проще было осудить Али, чем привести приговор в исполнение. Пришлось выслать против Али две армии, которым с большим трудом удалось блокировать его в Янине. В декабре пришлось армии усилить, а несколько позднее (в январе 1821 года) прислать для принятия над ними команды лучшего турецкого генерала Хуршид-пашу, который некогда победил Кара-Георгия и с недавнего времени был губернатором в Пелопонесе. Хуршид принужден был оставить эту провинцию и отправиться в Эпир, где в течение долгого времени он не мог добиться никаких серьезных успехов. Отъезд его из Пело-понеса должен был ускорить уже готовую вспыхнуть революцию. Али Тепеделенский пытался было вступить в переговоры, но в конце концов, убедившись, что ему не добиться помилования, призвал на помощь христиан, возвратил сулиотам их крепости и бросился в объятия Гетерии. Фессалийские, акарнанские и эпирские арматолы и клефты, понимавшие, что для них очень выгодно принять его сторону, преодолели свою старую ненависть к Али и выступили в его защиту. Вся Греция трепетала от волнения, и слова Меттерниха: «Берегитесь! Это начало грандиозного революционного движения» – оправдались.

Гетерия под руководством Ипсиланти. Гетерия решила не откладывать дольше вооруженного восстания. Так как заговорщики нуждались в военном руководстве, то они не преминули отправиться за ним в Россию, и в апреле 1820 года князь Александр Ипсиланти принял предложенное ему высшее командование. Это был не слишком удачный выбор. Вождь этот носил дорогое для греков имя, но состоял уже давно на русской службе и потому очень плохо знал население, которое ему предстояло призвать к восстанию. Он был слишком уверен, что достаточно ему подать сигнал к открытию военных действий, чтобы увлечь императора Александра, содействие которого представлялось ему необходимым для успеха задуманного предприятия. Вместе с тем, по своей нерешительности и взбалмошности Ипсиланти точно не знал, будет ли он действовать в интересах греков, в интересах царя или в своих собственных.

Прежде всего Ипсиланти в продолжение нескольких месяцев не мог определенно остановиться ни на одном плане кампании. Только в июле 1820 года он покинул Петербург, чтобы оттуда отправиться сначала в Киев, а затем в Одессу. В октябре и ноябре он не решил еще, следует ли ему сразу ринуться в Грецию или избрать операционным базисом румынские княжества. Наиболее благоразумные из друзей убеждали его, что наилучшей почвой для него будет Пело-понес, где к нему примкнет все население; что в Молдавии и Валахии греческое происхождение повредит ему в глазах бояр, издавна притесняемых фанариотами; что румынские крестьяне, мало проникнутые еще идеями свободы и полные недоверия к грекам, не обратят внимания на его призывы к оружию; наконец, что помощь сербов, без которой он не сможет обойтись, очень мало вероятна, так как этот народ относится одинаково подозрительно и к грекам и к румынам и почти удовлетворен теми вольностями, которые предоставлены ему Портой.

Несмотря на все эти предостережения, Ипсиланти в конце концов решился начать свое вторжение с дунайских княжеств, где войска царя могли бы быстро притти к нему на помощь и где он надеялся, быть может, выкроить себе королевство. Но он потратил еще много недель на приготовления и совещания. Ипсиланти вел продолжительные переговоры с Милошем сербским, который держался в стороне и в конце концов не дал никаких определенных обещаний. С другой стороны, он с детской наивностью подготовлял восстание, которое должно было разразиться в центре Константинополя и, как он думал, отдать в его руки вместе со столицей и самого султана.

Теодор Владимиреско. Наступил февраль 1821 года. Проекты Ипсиланти начали получать огласку и с каждым днем становились все менее осуществимыми. Его проволочкам был положен конец только тогда, когда валахский господарь Александр Сутцо неожиданно скончался и когда воспользовавшийся этим благоприятным для него событием солдат Теодор Владимиреско на свой страх подал румынскому населению сигнал к восстанию. Этого агитатора подстрекали некоторые гетеристы, рассчитывавшие сделать его орудием для достижения своих целей. Но сам он, несомненно, хотел работать только для себя. Во всяком случае, Владимиреско не намерен был действовать в интересах фанариотов вообще и Ипсиланти в частности. Он заявлял, что борется исключительно во имя румынской нации и что взялся за оружие не столько для того, чтобы способствовать греческому влиянию, сколько для того, чтобы бороться с ним. Вскоре вся Малая Валахия оказалась в руках Владимиреско, а в конце марта он овладел Бухарестом.

Ипсиланти в Румынии (1821). Получив известие об этих событиях, князь Ипсиланти решил приступить, наконец, к действиям. 25 февраля он перешел Прут вместе с двумя своими братьями, князем Георгием Кантакузеном и восемьюстами кавалеристами. В прокламации, обращенной к дакийцам, Ипсиланти, стараясь не испугать их, заявлял, что только пройдет через их страну, направляясь в Грецию, но добавил, что если какие-нибудь отчаянные турки осмелятся попрать ногами их землю, то эта дерзость будет наказана одной великой державой. В Яссах молдавский господарь Михаил Сутцо высказался в его пользу. Вскоре после того Ипсиланти обратился к грекам с напыщенной прокламацией, в которой, не довольствуясь напоминаниями о славных деяниях древности, призывал их последовать примеру современных народов, которые в это самое время боролись за свои права и вольности. 25 марта он снова обратился к румынской нации и на этот раз открыто призывал ее присоединиться к нему. 7 апреля он прибыл, наконец, в Колеятину, недалеко от Бухареста. Но на этом и закончились его успехи.

Отряд Ипсиланти увеличился самое большее на 4000–5000 человек. Румыны не двинулись с места. Владимиреско, который имел с Ипсиланти свидание, выказал полную холодность и сохранял свою независимость. Но что погубило Ипсиланти, так это главным образом неодобрение, высказанное его дерзкой попытке русским правительством. Император Александр находился на Лайбахском конгрессе, когда получил письма, в которых глава Гетерии извещал его о своем вступлении в дунайские княжества и просил поддержки. Царь только что узнал о военном бунте в Пьемонте и под влиянием Меттерниха, упрекавшего его в попустительстве революционному двиясению, счел нужным отречься от всякой солидарности с тайным обществом, которое сильно походило на общество карбонариев и которое, подобно этому последнему, сеяло мятежи среди народов.

Правда, наряду с официально высказанным ему неодобрением фанариотский князь получил от Каподистрии и Нессельроде конфиденциальные сообщения, из которых явствовало, что царь вовсе уж не так рассержен, как он старается показать. Что ему было делать? Продолжать ли свой поход и смело ринуться к грекам, которых он призывал к оружию, или же открыто и без промедления отказаться от своего предприятия? Ипсиланти не сумел сделать ни того, ни другого. Отступив на Тарговишты с целью приблизиться к австрийской границе, через которую он думал тогда бежать, он потерял еще несколько недель, в то время как виддинский, силистрийский и браиловский паши уже наводняли дунайские княжества своими войсками.

Подозревая измену со стороны Владимиреско, движения которого у него в тылу казались ему подозрительными, Ипсиланти приказал схватить Владимиреско и казнить его без суда (4 июня 1821 г.). Этот насильственный поступок окончательно восстановил румын против Ипсиланти. Многие из его сторонников, упрекаьших князя в том, что он обманул их, посулив им помощь русского царя, покинули его, а некоторые перешли даже на сторону турок. Наконец, после битвы с виддинским пашой при Драгагаани (19 июня) Ипсиланти покинул свое войско (27 июня) и перешел на трансильванскую территорию; австрийское правительство посадило его в тюрьму^[69]. Кантакузен также бежал в Бессарабию. Остатки отряда рассеялись или были перебиты турками. Для дунайских же княжеств наиболее осязательным результатом ипсилантиевской авантюры было опустошение их турецкими войсками; ареной таких опустошений они уже были и должны были надолго еще остаться.