Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Нестройные звуки оркестра стихли. Жиль и Кассандр, то есть Фафиу и Коперник, вышли на сцену.
Несколько минут не стихали раскаты смеха и гром аплодисментов.
Артисты по очереди подошли к рампе и трижды поклонились, приветствуя публику. Затем Фафиу привалился плечом к заднику, а Кассандр, открывавший спектакль, остался стоять у рампы и начал следующий монолог — образец литературы под открытым небом, познавшей расцвет в год от Рождества Христова 1827-й. Один из наших друзей застенографировал эту пьесу, и мы счастливы, что она может быть представлена на суд читателей во всей ее трогательной простоте.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Кассандр, в задумчивости на авансцене; потом Жиль (из глубины сцены).
Кассандр. Черт меня побери, если я знаю, где найти слугу, который был бы наделен умом, честностью и плохим желудком — иными словами, обладал бы тремя христианскими добродетелями, присущими хорошему слуге! Чем дальше, тем мир все больше меняется, притом к худшему; теперь хорошие слуги — большая редкость!.. Куда, черт их подери, они могли деваться? Ушли в какую-нибудь страну, где нет хозяев. Я нередко подумывал: а не поступить ли мне на службу к самому себе. Впрочем, я такой жадный, что никогда не заплачу даже самому себе. А мое первое условие новому слуге: столоваться где угодно, только не у меня. Значит, если я найму самого себя к себе же на службу, я уморю себя голодом! Придется отказаться от этого неразумного проекта и поискать менее требовательного слугу. (Оглядывается.) Что я вижу?! Вон как раз лакей!.. Бежит сломя голову и под ноги не смотрит… Эй, дружок!.. Он меня не слышит и по-прежнему смотрит вверх… Эй, дружочек!.. Надеюсь, он споткнется и шлепнется… Трах-тарарах! Так и есть: он на земле. (Подойдя к Жилю и помогая ему подняться.) Друг мой, за кем ты бежишь?
Жиль. Сударь, вы же сами видите: я уже не бегу!
Кассандр (в сторону). Верно; этот парень рассуждает здраво, а я, напротив… (Вслух.) Прости меня, я употребил не то время. За кем ты бежал?
Жиль. За птичкой.
Кассандр (в сторону). Теперь я понимаю, почему этот парень смотрел вверх… (Вслух.) Как же вышло, что птичка вырвалась на волю?
Жиль. Я открыл клетку.
Кассандр. А зачем ты открыл клетку?
Жиль. Она дурно пахла, и бедная птичка задыхалась.
Кассандр. Ты, как я вижу, находишься на службе?
Жиль. Ах, сударь, после того, что со мной случилось, я могу считать себя свободным! И если вам нужен слуга…
Кассандр. Вот черт! Должен же я сначала узнать, откуда ты.
Жиль. Из дома!
Кассандр. Вот в этом я как раз сомневаюсь… Чей же это дом?
Жиль. Архиепископа.
Кассандр. Какие обязанности ты выполнял при своем архиепископе?
Жиль. Я был у него метрдотелем.
Кассандр. Ах, черт! Ты, стало быть, должен хорошо готовить! А что ты с меня возьмешь?
Жиль. За какие услуги?
Кассандр. За свою службу у меня.
Жиль. О, можете не беспокоиться, сударь, я возьму все, что смогу взять.
Кассандр. Я спрашиваю, каким образом ты собираешься вступить ко мне на службу?
Жиль. Ногами, сударь.
Кассандр. Хорошо сказано! Думаю, мы сумеем договориться.
Жиль. Я так просто в этом уверен, сударь.
Кассандр (взглядывая на него). Эге!
Жиль (глядя на Кассандра). Эге!
Кассандр. Мне нравится твоя физиономия; цвет твоих волос мне по вкусу; твой нос просто обворожителен! Посмотрим теперь, так ли ты хорошо щебечешь, как играешь перышками.
Жиль (поет).
Швейцарец возвращался С родимой стороны…
Кассандр. Что ты делаешь?
Жиль. Вот тебе раз! Вы же спрашивали, как я щебечу: я пою!
Кассандр (в сторону). Этот парень нравится мне все больше. (Вслух.) Я не это имел в виду; я хотел задать тебе несколько вопросов, дабы убедиться, что ты не дурак.
Жиль. О, если так, прошу вас, сударь, спрашивайте! Никто не сможет вам ответить лучше, чем ваш слуга.
Кассандр. Верно; это потому, что ты много говоришь… Вот объясни мне, к примеру… Я забыл спросить, как тебя зовут.
Жиль. Зовут меня Жиль, к вашим услугам.
Кассандр (в сторону). Этот парень говорит так вкрадчиво! (Вслух.) Ну, дорогой Жиль, объясни-ка мне, почему рыба в реке не тонет.
Жиль. А кто вам, сударь, сказал, что она не тонет?
Кассандр. Но ведь рыба уходит на глубину, а потом снова поднимается на поверхность!
Жиль. Поднимаются не те, что утонули, а другие, су-дарь.
Кассандр (подумав). Ах, черт тебя подери! Да, ты, может, и прав!
Жиль. Господину угодно спросить еще о чем-нибудь?
Кассандр. Разумеется!.. Почему луна ложится спать как раз в то время, как просыпается солнце?
Жиль. Сударь! Не луна ложится, когда солнце встает, а наоборот: солнце поднимается, как только луна идет на покой.
Кассандр (в удивлении). Клянусь, я об этом не подумал! Так ты астроном, Жиль?
Жиль. Да, сударь.
Кассандр. У кого ты учился?
Жиль. У господина Галилея Коперника.
Кассандр. Великий человек!.. Раз этот прославленный ученый был твоим наставником, ты, возможно, ответишь на следующий мой вопрос. Как ты думаешь, справедливо ли по отношению ко мне Провидение, дав мне всего две руки, когда во мне пять футов и четыре дюйма?
Жиль. Оно поступило еще более несправедливо с ослом, сударь: у него только четыре фута и ни одной руки.
Кассандр (в недоумении). У этого малого на все готов ответ! (Разговаривая сам с собой и постепенно выходя на авансцену.) Кажется, я нашел умного парня, который будет служить мне верой и правдой и когда-нибудь, возможно, станет моим зятем, если у него водятся денежки. (Вслух.) Отвечай-ка мне, Жиль!
Жиль. Я только этим и занят, сударь.
Кассандр. Ты прав… Скажи, Жиль, ты юноша?
Жиль. Да, если только в мэрии не наврали, когда меня регистрировали.
Кассандр (в сторону). Чудак! Он меня не понимает. (Вслух.) Я спрашиваю, холост ли ты.
Жиль. Как Жанна д'Арк!
Кассандр. Что ты имеешь в виду?
Жиль (с загадочным видом). Я хочу сказать, что мог бы прогнать англичан.
Кассандр. Это тебе, возможно, пригодится. Впрочем, не будем говорить о политике.
Жиль. Хорошо, сударь. Поговорим о философии, ботанике, анатомии, литературе, науках, пиротехнике… (Внезапно замолчав.) Кстати, о пиротехнике: что это там виднеется?
Кассандр (проследив за тем, куда указывает Жиль). Это бутылка вина, которую я приказал подать, намереваясь освежиться.
Жиль. Неужели вы похожи на меня, сударь?
Кассандр. Может быть… А каков ты?
Жиль. Постоянно хочу пить.
Кассандр. И я тоже!
Жиль. Я бы с удовольствием раздавил бутылочку!
Кассандр (в сторону). Ну, ловок! (Вслух.) Так и быть, Жиль. Мы поболтаем за стаканчиком вина или выпьем по стаканчику за разговором, как тебе больше нравится. Похоже, ты парень степенный, все у тебя разложено по полочкам…
Жиль. Вот тут вы ошибаетесь, сударь: со времени последнего сбора винограда я совершенно…
Кассандр (останавливая его жестом, в сторону). Чудак меня не понимает. (Вслух.) Я хотел сказать, что ты на меня производишь впечатление человека, у которого нет пороков.
Жиль. Ах, сударь, ничего-то у меня нет, вот разве только чирьи, и уж так они меня замучили!
Кассандр. Я хотел сказать, что ты умеешь себя вести.
Жиль. Везти? Ну еще бы, я ведь служил раньше кучером!
Кассандр (в сторону). Сменим тему: похоже, есть такие вопросы, на которые бедняга не знает, что ответить. (Вслух.) Ты много служил, Жиль?
Жиль. Да, сударь, но я по-прежнему как новенький.
Кассандр. Кому же ты служил?
Жиль. Прежде всего отечеству.
Кассандр. Как?! Ты был солдатом, храбрец?
Жиль. Новобранцем, сударь. Целых три месяца.
Кассандр. Ты имел несчастье получить ранение?
Жиль. Да.
Кассандр. Куда ты был ранен, мальчик мой?
Жиль. В самое сердце. Меня задело поведение моего генерала.
Кассандр. Что же произошло?
Жиль. Генерал приказал нам прочесать поле.
Кассандр. Может, он был не в духе?
Жиль. Мы так и не встретили ни единого вражеского солдата. И я себе позволил пошутить, сказав, что генерал одержал величайшую победу.
Кассандр. Какую?
Жиль. Я сказал, что генерал победил целое поле. И он отправил меня в тюрьму.
Кассандр. Должно быть, он тебя не понял… Сколько времени ты провел в тюрьме?
Жиль. Три года, сударь.
Кассандр. В каком же месте возвышалась ваша тюрьма?
Жиль. Она не возвышалась, сударь, а скорее понижалась.
Кассандр. Понимаю… Значит ты сидел…
Жиль. В подземелье, сударь.
Кассандр. Я хотел спросить, где находилась твоя темница.
Жиль. У моря.
Кассандр. У какого?
Жиль. У Средиземного.
Кассандр. Я знаю на берегу Средиземного моря один город, я там бывал.
Жиль. Я тоже, сударь.
Кассандр (вспоминая). Он назывался Ту… Ту… Ту…
Жиль (подсказывая). … лон… лон… лон.
Кассандр. Совершенно верно, Тулон. Ах, бедный мальчик, так ты тоже был сослан на галеры?
Жиль. Всякое ремесло почетно, сударь.
Кассандр. Абсолютно точно… Кому же ты служил еще, кроме отечества?
Жиль. Я служил игрушкой у одной моей землячки.
Кассандр. Ну и как, намучился ты с ней?
Жиль. Так точно, сударь. И я понял, что девки такое могут показать, что и за морем не увидишь.
Кассандр. Должно быть, ты прикопил деньжат за время долгой службы, Жиль?
Жиль. Вот уж чего я прикопил, сударь, так это забот!
Кассандр. А наличными?
Жиль. В наличности каких только нет забот!
Кассандр (в сторону). Этот дурачина меня не понимает. (Вслух.) Я спрашиваю, есть ли у тебя что-нибудь наличными.
Жиль. Конечно! Вот у меня сюртук в наличии!
Кассандр. А запасы, запасы какие-нибудь?
Жиль. Панталоны у меня есть запасные.
Кассандр. Это все не то! Есть у тебя наличные?
Жиль. На личности моей нет ничего особенного… Эх, деньжат бы хоть немножко!
Кассандр (в сторону). Этот простофиля меня не понимает. (Вслух.) За время службы ты что-нибудь отложил?
Жиль. Я решил отложить безумства юности. А как же, сударь, время-то идет: старею.
Кассандр. Кому ты это рассказываешь, Жиль!.. Однако ты не ответил на мой вопрос.
Жиль. Да ну?
Кассандр. Я хотел узнать, есть ли у тебя капитал.
Жиль. Что ж вы сразу не сказали, сударь? Тетушка завещала мне после смерти пятьдесят экю пожизненной ренты!
Кассандр (воодушевляясь). Вот черт! Сто пятьдесят ливров ренты! Да ты хоть знаешь, что это кругленькая сумма?
Жиль. Конечно, знаю.
Кассандр. Я хочу сказать, что это солидная, внушительная сумма.
Жиль. Понимаю: вы хотите сказать, что с такой суммой далеко до сумы.
Кассандр. Жиль!
Жиль. Да, сударь?
Кассандр. У меня есть к тебе предложение.
Жиль. Какое?
Кассандр. И ты его примешь?
Жиль. Приму, если только не отвергну.
Кассандр. У меня есть дочь.
Жиль. Правда?
Кассандр. Слово чести.
Жиль. У вас одного, сударь?
Кассандр. Ее родила моя покойная жена.
Жиль. Значит, это дочь вашей жены, а не ваша.
Кассандр. Прошу прощения, Жиль: она принадлежит нам обоим. (В сторону.) Этот юноша такой невинный, что не понимает меня! (Вслух.) Итак, я сказал, что у меня есть дочь — красивая, добродетельная, целомудренная, с очень легким характером.
Жиль. Понимаю, сударь: девица легкого поведения!
Кассандр. Я присматриваю ей подходящего муженька, и вот ты мне как раз и подвернулся; я тебе делаю предложение: Жиль, хочешь быть моим зятем?
Жиль. Я не говорю «нет», сударь.
Кассандр. Да что с того, если ты не говоришь «да»?
Жиль. Надо бы сначала взглянуть на невесту.
Кассандр. Я тебе покажу ее.
Жиль. Только за показ денег не брать!
Кассандр. Конечно, конечно. (В сторону.) А малый, видно, бережливый.
Жиль. А какое приданое вы за ней даете?
Кассандр. Такое же, какое ты принесешь в дом: пятьдесят звонких экю, Жиль.
Жиль. Вот вам моя рука! Договорились!
Кассандр. Я могу позвать дочь?
Жиль. Зовите!
Кассандр (зовет). Зирзабель! (Жилю.) Надеюсь, ты будешь доволен.
Жиль. Так вы говорите, она красавица?
Кассандр. Мой портрет!
Жиль. Ах, черт возьми! Ну ничего, еще не поздно отказаться.
Кассандр. Улучшенный, разумеется.
Жиль. Дай-то Бог!
Кассандр (зовет громче). Зирзабель!.. Эй, Зирзабель!.. Непременно горло сорвешь, пока до этой дурехи докричишься… Зирзабель!
СЦЕНА ВТОРАЯ
Те же и Изабель.
Изабель (подкравшись к отцу и приблизив губы к его уху). Вот и я!
Кассандр. Что за шлюха, чума ее побери, хочет, чтобы я умер со страху?
Изабель. Вы меня тоже напугали, отец. Кричите, словно посох, потерявший своего слепого!
Кассандр. Почему ты не идешь, когда я тебя зову?
Изабель. Если бы я прибегала всякий раз, как меня зовут, мне слишком часто пришлось бы приходить, а главное, я бы слишком далеко зашла. Что вам угодно, отец?
Кассандр. Вот, взгляни-ка!
Изабель. Куда?
Кассандр (указывая на Жиля). На этого красивого парня.
Изабель. Этого простака?
Кассандр. Как он тебе?
Изабель. Отвратительная рожа!
Кассандр. Это твой жених.
Изабель. Жених?!
Кассандр. Я только что дал ему слово.
Изабель. Можете забрать обратно!
Кассандр. В чем дело?
Изабель. Чтобы я вышла за этого постника? Никогда!
Жиль. Я, пожалуй, тощ, мадемуазель, это верно. Однако это дело поправимое, было бы желание.
Изабель. С такой физиономией только в больнице лежать, слышите, дружочек?!
Кассандр (Жилю). Как она тебе?
Жиль. Восхитительна!
Кассандр. Эх, чем черт не шутит! Она будет твоей. Оставляю тебя с ней с глазу на глаз: думаю, разговор у вас будет содержательный.
Жиль. Значит, когда она от меня уйдет, она будет содержанкой?
Кассандр (в сторону). Дуралей меня не понимает. (Выходит.)
СЦЕНА ТРЕТЬЯ
Жиль, Изабель.
Изабель. Ах я несчастная из несчастных! И как мать — у нее же был выбор — могла выбрать мне такого отца!
Жиль. Ошибаетесь, мадемуазель Зирзабель. Зачем ругать достойнейшего гражданина, которому вы обязаны своим появлением на свет? Разве он вам зла желает? Он что, кожу с вас живьем сдирает? Нет, он предлагает вам выйти замуж за галантного кавалера!
Изабель. Чтобы вы вышли за меня замуж?.. То есть чтобы я на вас женилась?..
Жиль. Прошу прощения! Мне кажется, вы ошибаетесь, мадемуазель Зирзабель.
Изабель. Ах, все равно, вы же меня поняли!.. Никогда!
Жиль. А что, если, оставшись с вами с глазу на глаз, прижав правую руку к груди, а левую — вытянув по шву, я вдруг влюбился?
Изабель. В кого?
Жиль. В вас!.. Вот я стою перед вами навытяжку, прижав правую руку к груди, а левую — держа по шву, я смотрю вам прямо в глаза… Я вас люблю стр-р-растно, дорогая! Что вы мне ответите?
Изабель. Ваше признание мне лестно, и я отвечу вам с той же искренностью, только не то, что вы ожидаете. Надеюсь, вы благородный человек, настоящий французский рыцарь. И я открою вам свой секрет.
Жиль. Я вас внимательно слушаю, говорите!
Изабель. Могу я говорить с вами совершенно откровенно?
Жиль. Пожалуйста!
Изабель. С той минуты как я вас увидела, вы вызвали во мне отвращение.
Жиль. Святые небеса!
Изабель. Перестаньте божиться и позвольте мне договорить, сеньор. С одной стороны, я вас не люблю, потому что вы мне отвратительны. С другой стороны — я безумно влюблена в дворянина из хорошей семьи.
Жиль. Как зовут моего смертельного врага?
Изабель. Господин Леандр.
Жиль. Мы с ним знакомы: я давал ему пощечины, которые он мне так никогда и не вернул.
Изабель (бьет Жиля по щеке). Возвращаю вам его долг: можете дать ему расписку.
Жиль (вскинувшись). Ах, чертовщина! Мадемуазель Зирза! Знайте, что я не позволю наступать себе на ноги!
Изабель. У вас мозоль?
Жиль. Нет, это просто так говорится.
Изабель. Со мной вам ломаться ни к чему! До того как я влепила вам пощечину, я вам говорила и повторяю, что страстно люблю господина Леандра. Мы полюбили друг друга в середине августа.
Жиль (в сторону). Ах, какая кошечка! (Громко). В середине августа какого года?
Изабель. Тысяча восемьсот двадцатого! Как видите, это давнее знакомство. Отмените же нашу с вами свадьбу, будьте великодушны.
Жиль. Ни за что! Я слишком сильно вас люблю!
Изабель. Ну, как вам будет угодно! Скажу только одно: если вы на мне женитесь, клянусь честью, я сделаю из вас рогоносца! Тем хуже! Вы вынудили меня употребить это неприличное слово. Впрочем, наплевать: слова не пахнут. (Уходит.)
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Жиль (один).
Жиль. Никогда бы не подумал, что эта девица — родная дочь… Да что я говорю: плоть от плоти почтенного старика, который сюда идет. Итак, поздравим его с таким сокровищем.
СЦЕНА ПЯТАЯ
Жиль, Кассандр.
Кассандр. Ну, Жиль?
Жиль. Что, сударь?
Кассандр. Что скажешь о моей ягодке?
Жиль. Признаться, она несколько перезрела.
Кассандр. Перезрела?
Жиль. Чтобы не сказать, что она подпорчена.
Кассандр. Что это значит, господин Жиль?
Жиль. Я сказал то, что хотел сказать.
Кассандр. Как ты смеешь клеветать на добродетель?
Жиль. Вы знакомы с неким Леандром?
Кассандр. Еще бы, черт побери!
Жиль. Он поработал на ваших грядках до меня.
Кассандр. Знаю, но, поскольку он человек никчемный, я послал его подальше, там он сейчас и пребывает.
Жиль. Иными словами, он заставил вас в это поверить.
Кассандр. Это не имеет значения. Я мечтал о таком зяте, как ты, и ты должен жениться на моей дочери.
Жиль. Да мне только это и нужно.
Кассандр. Побожись, что женишься на ней. А я клянусь тебе всеми чертями в преисподней вместе с их рогами, что отдам ее только за тебя, прямо или косвенно.
Жиль. Я буду божиться, как извозчик. Ах, дьявол! Ах, черт! Раздерите меня на сто кусков, сожрите и не подавитесь! Обещаю, что не женюсь ни на ком, кроме как на мадемуазель Зирзабель, вашей предполагаемой дочери!
Кассандр. Хорошо сказал, черт побери, дьявол побери, чума побери! У меня даже мурашки пошли по коже от твоей клятвы! Клянусь в свою очередь, что моя дочь Зирзабель прямо или косвенно достанется только тебе. Я сейчас опять ее позову и продиктую ей свою последнюю волю.
Жиль. Вы разве собираетесь преставиться, дорогой тесть?
Кассандр. Я хочу сказать — свою верховную волю. (Заметив почтальона.) Эй-эй, кто это к нам идет?
Жиль (заткнув нос). Во всяком случае не парфюмер. Кассандр. Нет, это почтальон.
СЦЕНА ШЕСТАЯ
Те же и Почтальон.
Почтальон (задрав нос кверху). Эй, господин Кассандр!
Жиль. Похоже, этот человек ищет вас.
Кассандр. Ты так думаешь?
Почтальон (продолжая смотреть вверх). Эй, господин Кассандр!
Жиль. Сами видите: он вас зовет.
Почтальон (та же игра). Эй, господин Кассандр!
Кассандр. Вы зовете господина Кассандра, друг мой?
Почтальон. Вот черт! Если вы сомневаетесь, то, стало быть, оглохли.
Кассандр. Сами вы черт! Это же я!
Почтальон. Сам черт?!
Кассандр (в сторону). Этот дурачина меня не понимает. (Вслух.) Нет, я господин Кассандр.
Почтальон. Невероятно!
Кассандр. Почему?
Почтальон. Потому что на конверте написано: «Г-ну Кассандру, улица Луны…»
Кассандр. Ну и что? Разве мы не на улице Луны?
Почтальон. Здесь написано: «Улица Луны, шестой этаж», а вы на земле.
Кассандр. Это ничего не значит: я господин Кассандр, проживающий на улице Луны, шестой этаж, стою здесь, на земле.
Почтальон. Вы станете господином Кассандром, когда будете на шестом этаже.
Кассандр. Хорошо, я сейчас поднимусь. Оставайтесь и следите за мной.
Почтальон. Хорошо.
Кассандр (выходя). Чудак меня не понимает!
СЦЕНА СЕДЬМАЯ
Почтальон, Жиль.
Почтальон. Друг мой! Не знаете ли вы, где здесь живет некий Жиль?
Жиль. Да, знаю: красавец, благородного вида, с изысканными манерами?
Почтальон. Вполне возможно.
Жиль. Он перед вами.
Почтальон. Где?
Жиль. Вы на него смотрите.
Почтальон. Нуда?
Жиль. В чем дело?
Почтальон. Так это вы господин Жиль?
Жиль. А вы в этом сомневаетесь?
Почтальон. Да как вам сказать… Судя по тому, как вы его расписали…
Жиль. К счастью, у меня при себе мой послужной список.
Почтальон. На что мне ваш послужной список?
Жиль. Там есть мои приметы.
Почтальон. Давайте сверим приметы.
Жиль (достает из кармана бумагу и читает). «Тулонский порт… хм-хм!.. Я, нижеподписавшийся, главный надсмотрщик… хм!., удостоверяю… хм-хм!.. что Жиль… Вот! Двадцати двух лет…»
Почтальон. Так-так.
Жиль (продолжая читать). «Рост — пять футов один дюйм…»
Почтальон. Та-а-ак.
Жиль (читает дальше). «Нос вздернутый…»
Почтальон. Верно.
Жиль (читает). «Цвет лица бледный…»
Почтальон. Очень хорошо!
Жиль (читает). «Волосы цвета горчицы».
Почтальон. Совершенно верно! Итак, вы точно господин Жиль.
СЦЕНА ВОСЬМАЯ
Те же и Кассандр.
Кассандр (высунувшись из окна шестого этажа). Эй, почтальон!
Почтальон. Сейчас! (Жилю). Давайте мне десять су.
Жиль. Зачем?
Почтальон. Столько стоит ваше письмо.
Жиль. Мое письмо? Как?! Я сам должен платить за то, что мне пишут?
Почтальон. Несомненно.
Жиль. Мне кажется, что платить должен тот, кто имеет честь мне писать.
Кассандр. Эй, почтальон!
Почтальон. Сейчас. (Жилю). Ну, выкладывайте ваши пятьдесят сантимов.
Жиль. Что-то я побаиваюсь вашего письма.
Почтальон. Что?! Боитесь письма?
Жиль. Бывает, в письма закладывают адские машины!
Почтальон. Вы отказываетесь от письма с вложением?
Жиль. Еще бы! Лишняя причина, чтобы оно взорвалось.
Почтальон. Тем хуже для вас. Может, там говорится о деньгах.
Жиль. А такое письмо — это к деньгам?
Почтальон. Да.
Жиль. А я-то думал, что деньги обещает трефовая восьмерка…
Кассандр. Эй, почтальон!
Почтальон. Сейчас!
Жиль. Возьмите свои пятьдесят сантимов.
Почтальон. Спасибо.
Жиль. Ого, смотрите-ка, что же это такое?! Письмо шло целую неделю!
Почтальон. Оно же из Пантена: это не слишком долго.
Жиль. Да ведь на нем написано «Срочное»!
Почтальон. Срочное для того, кто его написал, а не для того, кто доставляет.
Жиль. Хватит… Убирайся вместе со своей вонючей сумкой!
Почтальон. Я положил в нее колбасу с чесноком на обед.
Кассандр (с длинной веревкой в руке). Эй, почтальон!
Почтальон (вставая под окном). Вот он я!
Кассандр. Ну и как, теперь я похож на господина Кассандра с улицы Луны, шестой этаж?
Почтальон. Отрицать не стану.
Кассандр. Так передайте мне письмо!
Почтальон. Сначала вы передайте три су.
Кассандр. Прошу вас! (Бросает деньги.)
Почтальон. Спасибо. (Привязывает письмо к веревке.) Тяните!
Кассандр. Отлично! (Тянет за веревку; в эту минуту распахивается окно на втором этаже, показывается чья-то рука, перехватывает письмо.) Эй, почтальон!
Почтальон. Что еще?
Кассандр. А вы не видите?
Почтальон. Вижу.
Кассандр. У меня украли письмо!
Почтальон. Ваше письмецо улетело! Когда один вор обкрадывает другого, тут не иначе как сам черт вмешался! (Уходит.)
Кассандр. Дурак меня не понимает! Спущусь вниз и потребую вернуть письмо!('Захлопывает окно.)
СЦЕНА ДЕВЯТАЯ
Жиль (один).
Пока я один, посмотрим, что нам сообщают в этом послании. (Вскрывает конверт и читает.)
«Имею честь Вам сообщить, что Бенжамен, Ваш третий внук, совершенно поправился; в настоящее время он похож на молодой тополек; не могу точнее выразить Вам свою мысль…» (Прерывая чтение.) Странно! В жизни не слыхал, чтобы у меня были дети; как так вышло, что я уже стал дедушкой?.. Ну да ладно! Может, дальше будет понятно. Продолжим. (Читает.) «Не кажется ли вам, что пора дать Ваше согласие на брак, который состоялся семь лет назад без Вашего ведома; я вынужден Вам в этом признаться, хотя боюсь, что от моего признания у Вас выпадут Ваши седые волосы…» (Обрывая чтение.) Вот так так! Оказывается, у меня седые волосы! Синие, зеленые, черные, желтые или красные — куда ни шло; но седые?! Я протестую! Но не будем отчаиваться! (Продолжает читать.) «Как скверно с Вашей стороны, зная, что у Вашей дочери трое детей, выдавать ее замуж за этого дурака Жиля!» (Останавливается.) О ком это он? (Читает.) «Жду Вашего ответа и сообщаю, что я только что получил небольшое наследство в двести ливров ренты, которое позволит нам с Зирзабель жить вместе в скромном достатке. Ответьте мне немедленно!
Преданный Вам Леандр».
(Задумывается.) Ну нет! Нет! Если бы я был действительно отцом своей дочери и, следовательно, дедушкой трех малюток, не могло бы быть и речи о том, чтобы я выдал ее замуж не за отца ее несчастных детей! По какому же праву этот Леандр смеет говорить, что я отец, а раз уж он так говорит, как он может ставить под сомнение мою отцовскую любовь?.. (После паузы хлопает себя по лбу.) А что, если почтальон перепутал письма?.. (Смотрит на конверт.) Черт возьми! Послание-то не ко мне! «Господину Кассандру, улица Луны, шестой этаж:». Господину Кассандру! Ага!.. Значит, старый разбойник хотел выдать за меня свою целомудренную дочь, мать троих детей, младшего из которых зовут Бенжамен! Да этот старик просто мошенник!.. А вот и он! Не будем подавать виду, расспросим его и посмотрим, до чего он способен дойти в своем плутовстве.
СЦЕНА ДЕСЯТАЯ
Жиль, Кассандр. Кассандр (входит, читая на ходу письмо).
«Имею честь сообщить Вам о только что постигшей Вас тяжелой утрате в лице девицы Аменаиды Лампонис, Вашей любимой тетушки, скончавшейся вчера в возрасте семидесяти шести лет…» (Останавливается.) Странно! У меня не было никакой тетушки; как же вышло, что она умерла во цвете лет?.. Странные вещи происходят на свете! Продолжим. (Читает.) «Сообщаю Вам также, что Вы можете не рассчитывать на сто пятьдесят ливров ренты: она сочла забавным лишить Вас наследства в пользу старшего приказчика из магазина колбасных изделий в Сент-Мену…» (Прерывает чтение.) Удивительно! Удивительно! Кажется, тетушка, которой у меня не было, не только существовала, но и лишила меня наследства в пользу… Я остался с носом! Ну, не будем отчаиваться. (Продолжает читать.) «Однако само собой разумеется, что, если Вы пожелаете уплатить долги Вашей тетушки, составляющие скромную сумму в сто пятьдесят тысяч ливров пятнадцать су и десять денье, старший приказчик магазина колбасных изделий в Сент-Мену безоговорочно уступит Вам свое право на наследование ренты в сто пятьдесят ливров. Соблаговолите по получении настоящего письма передать мне Ваше согласие или Ваш отказ.
Ваш покорный слуга, Буден де ла Марн,
Сент-Мену, Сан-Джакомо-стрит,
бывший дом № 9, ныне № 11».
Не понимаю, что значит «бывший дом номер девять»… Иными словами, девять — старый номер, а новый теперь — одиннадцать (Задумывается.) А-а, ну да… Что же это за бред несет какой-то нотариус?! Я наследник и не наследник, старый номер — это новый номер, а новый номер — старый… Откуда он все это взял и по какому праву обращается с парижским буржуа так, как это принято у них в Сент-Мену?! Уж будьте покойны, я не премину ему ответить, хотя его фамильярность заслуживает презрения. (После паузы хлопает себя полбу.) А что, если почтальон перепутал письма?.. (Смотрит на конверт.) «Господину Жилю, бульвар Тампль, под минутной стрелкой Синих Часов». Значит, этот дуралей льстил себя надеждой получить пожизненную ренту, а останется с носом! Да этот Жиль — интриган, каких свет не видывал!.. Сделаем вид, что ничего не знаем, и расспросим его половчее, чтобы посмотреть, как далеко он зайдет в своем запирательстве. (Жилю, который ожидает, пока Кассандр дочитает письмо.) Ну что, дорогой Жиль?
Жиль. Ну, что дорогой тесть?
Кассандр. Ты доволен новостями, которые сообщают тебе в письме?
Жиль. А вам сообщают в этом послании о каком-нибудь приятном событии?
Кассандр. Да, я вполне удовлетворен.
Жиль. Тем лучше. О чем же вам сообщают?
Кассандр. Мне пишут из Вожирара, что урожай винограда в этом году будет хорош, потому что вот уже неделю идет дождь: кажется, перед этим была засуха.
Жиль. Удивительно! Меня о том же самом извещают с Монмартра. Урожай картофеля обещает быть богатым, потому что вот уже неделю светит солнце: кажется, до этого было прохладно.
Кассандр. Жиль!
Жиль. Да, сударь?
Кассандр. Можешь ты мне объяснить, это атмосферное явление? Как так может быть, чтобы солнце, благоприятное для холмов Монмартра, было вредно для равнин Вожирара?
Жиль. Нет ничего проще, сударь: дело в том, что Вожиар находится на юге, а Монмартр на севере. Вожирарские равнины, иссушенные тропическим солнцем, жаждут влаги, чтобы давать урожай, а заснеженные плато по соседству с Монмартрским пиком нуждаются в солнце, чтобы быть плодородными. В природе все логично.
Кассандр. Восхитительный порядок!
Жиль. Огромный мир!
Кассандр. Божья благодать!
Жиль. Непостижимая тайна!
Кассандр. Все согласовано.
Жиль. Все взаимосвязано.
Кассандр. Чудесная гармония!
Жиль. Высшая премудрость!
Кассандр. Читай Фалеса…
Жиль. Tales pater, tales filius [25].
Кассандр. Читай Евдокса…
Жиль. Хорошо, только давайте поговорим о чем-нибудь еще.
Кассандр. О чем ты хочешь поговорить, Жиль?
Жиль. О вас, дорогой тесть.
Кассандр. Нет, лучше о тебе, зятек. Ты уверен, что станешь наследником своей тетки Аменаиды Лампонис?
Жиль. Ого! Вам известно великое имя моей скромной тетушки?.. То есть я хотел сказать, скромное имя моей великой тетушки?
Кассандр. Известно, как видишь.
Жиль. Откуда же вы его узнали?
Кассандр (торжественно). Я скажу тебе об этом через несколько минут. А пока ответь на мой вопрос. Ты и вправду рассчитываешь на сто пятьдесят ливров ренты?
Жиль. А вы, тестюшка, и впрямь надеетесь женить меня на своей невинной дочурке?
Кассандр. Уж не сомневаешься ли ты в невинности моей единственной дочери?
Жиль. Черт возьми! Я совсем не сомневаюсь!
Кассандр. Ты хочешь сказать…
Жиль. … что я все знаю, старый плут!
Кассандр. Я тоже все знаю, юный наглец!
Жиль. Что именно?
Кассандр. Нечего играть в прятки: ваша тетка Лампонис оставила вас без гроша.
Жиль. У вашей дочери Зирзабель трое сыновей, самому младшему из которых, господину Бенжамену, стало гораздо лучше.
Кассандр. Ему лучше?
Жиль. Гораздо лучше, сударь. Я счастлив сообщить вам эту новость.
Кассандр. Кто тебе сказал, что мой внук поправился?
Жиль. Вот это письмо…А кто вам сообщил о кончине моей тети Аменаиды?
Кассандр. Это послание.
Жиль. Верните мне мое письмо, а я отдам ваше.
Кассандр. Это более чем справедливо: пожалуйста.
Жиль. Прошу вас.
Обмениваются письмами и читают.
В этом месте балаганного представления, словно в конце захватывающего четвертого акта, в толпе воцарилась тишина; зрители ждали затаив дыхание.
Развязка приближалась, и зрители в плащах, подошедшие, как мы видели, последними, казалось, ожидали ее с особенным нетерпением, не сводя глаз с шута.
Тем временем оба комедианта читали каждый свое письмо и бросали друг на друга возмущенные взгляды.
Наконец Кассандр заговорил снова.
Кассандр. Ты дочитал?
Жиль. Да, сударь, а вы?
Кассандр. Я тоже.
Жиль. Вы должны объяснить, почему мне никогда не бывать вашим зятем.
Кассандр. А ты должен понять, почему я больше не предлагаю тебе руку моей дочери.
Жиль. Вы правы. Однако вы становитесь слишком строгим отцом, и у меня нет никаких оснований оставаться у вас на службе.
Кассандр. Да, да. Но поскольку я собираюсь удалиться под крылышко к своему зятю, а у него уже есть слуга… понимаешь, я не могу привести с собой второго. Так что я тебя не гоню, Жиль. Просто я даю тебе расчет.
Жиль. Ничего не заплатив?
Кассандр. Хочешь, чтобы я всплакнул на прощание?
Жиль. Когда человека увольняют, сударь, ему что-нибудь дают.
Кассандр. Я тебя увольняю со всеми почестями, положенными твоему званию.
Жиль. И вам не стыдно, что вы отняли у меня почти целый день, заставив слушать ваши глупости, старый вы олух?
Кассандр. Ты прав, Жиль, и я даже вспомнил по этому поводу одну поговорку.
Жиль. Какую, сударь?
Кассандр. Всякий труд достоин награды.
Жиль. В добрый час!
Кассандр. У тебя будет сдача, Жиль?
Жиль. Нет, сударь.
Кассандр (дает ему пинок под зад). Тогда оставь себе все!
На этом представление должно было кончиться, и Кассандр уже почтительно раскланивался, как вдруг Жиль, словно на что-то решившись, выждал, когда Кассандр склонился, и, изловчившись, так поддал ему ногой под зад, что тот полетел в толпу.
Представление закончилось репликой Жиля:
Жиль. Клянусь честью, нет, сударь, не оставлю, деньги счет любят!
Кассандр онемел от изумления. Он поднялся и поискал Жиля взглядом, но тот уже исчез.
В эту минуту в толпе произошло движение; люди в плащах передавали друг другу на ухо:
— Он вернул ему удар! Вернул! Вернул!
Выйдя из толпы, они стали переходить от одной группы людей к другой со словами:
— Сегодня вечером!
Слова «Сегодня вечером!» едва слышно прошелестели вдоль всего бульвара. Потом люди в плащах пошли кто по улице Тампль, кто по Сен-Мартен, кто по Сен-Дени, кто по улице Пуассоньер; все они разными путями направлялись в сторону Сены и, по-видимому, скоро снова должны были собраться все вместе.
Часть четвертая
I. ТАИНСТВЕННЫЙ ДОМ
Если бы какой-нибудь человек, не зная, чем заняться, взялся понаблюдать за тем, что происходило на Почтовой улице от восьми до девяти часов вечера, то есть два часа спустя после представления, о котором мы рассказали с излишними, вероятно, подробностями, такой человек не потерял бы времени напрасно, лишь бы он был любителем необычайных ночных приключений.
Мы надеемся, что читатель следит за нашим рассказом и за описываемыми приключениями, и просим его сопутствовать нам вплоть до того места, где мы устроим нашу темную комнату, дабы заставить пройти перед нами многочисленных героев, не менее таинственных, чем китайские тени г-на Серафена.
Сцена, где развертывается действие, расположена, как мы уже сказали, на Почтовой улице, рядом с Виноградным тупиком, в нескольких шагах от Говорящего колодца. Декорацией служит небольшой одноэтажный домик с одной дверью и единственным окном, выходящим на улицу. Возможно, в доме были другие двери и окна, но они, очевидно, выходили во двор или в сад.
Была половина девятого, и звезды, эти ночные фиалки, загорались на глазах у людей и сверкали как никогда ярко, празднуя, подобно фиалкам, этим дневным звездам, первые часы весны. Стояла поистине прекрасная ночь, светлая, ясная и тихая, какой бывает летом ночь поэтов и влюбленных.
Прогулка в эту первую теплую ночь таила в себе несказанное очарование; несомненно, что ради этого ощущения, полного возвышенной и в то же время чувственной неги, и вышел пройтись человек в длинном коричневом рединготе; он уже около часу ходил взад и вперед по Почтовой улице, скрываясь за угол дома или в дверной проем, когда кто-нибудь проходил мимо.
Однако, по здравом размышлении, было не очень понятно, почему этот любитель природы, чтобы подышать весенним воздухом, выбрал для прогулки именно Почтовую улицу — не только пустынную, но и грязную, хотя дождей не было уже целую неделю; улица эта, подобно тем, что описаны в книге под названием «Неаполь без солнца», получила, по-видимому, привилегию (несомненно, при посредничестве иезуитов, которые там проживали, да и теперь ее населяют) всегда оставаться в тени и спасительной темноте. Проходя мимо описанного нами дома, прогуливавшийся господин на короткое время остановился, однако, видимо, успел увидеть то, что хотел; вернувшись назад — иными словами, к коллежу Роллен, он двинулся прямо, встретил другого человека, вероятно тоже любителя ночных красот природы, и произнес всего одно слово:
— Ничего.
Тот, кому было адресовано это слово, пошел вверх по Почтовой улице, а его собеседник продолжал идти в противоположном направлении. Потом этот второй гуляющий проделал то же, что и первый, то есть бросил беглый взгляд на дом, прошел еще несколько шагов по улице, свернул на улицу Говорящего колодца и, встретив третьего любителя природы, вполголоса сообщил ему все то же:
— Ничего.
И пошел дальше, в то время как третий незнакомец, повстречавшись с ним и пройдя мимо, направился к дому, взглянул на него, как первые два незнакомца, и поднялся по Почтовой улице до того места, где она пересекалась с улицей Ульм; там он нос к носу столкнулся с четвертым господином и повторил ему то, что мы слышали уже дважды:
— Ничего.
Четвертый любитель природы в свою очередь прошел мимо третьего, спустился по Почтовой улице, прошелся вдоль дома, бросил на него взгляд, как сделали его предшественники, и продолжал спускаться до коллежа Роллен, где его ждал первый любитель природы в коричневом рединготе, на которого мы уже обратили внимание читателей. Произнеся все то же слово, которое мы не будем повторять, он прошел мимо, а господин в коричневом рединготе еще полчаса продолжал расхаживать мимо дома, пока не заметил, как по улице идут вместе два человека. Тогда он пошел вниз по Почтовой улице, насвистывая каватину из «Жоконда»:
Долго я бродил по свету…
Это была по тем временам модная ария; ее по очереди повторили вполголоса все четверо гуляющих, которые до того обменялись одним и тем же словом — «ничего».
Что же касается тех двоих господ, что дали начало этому ноктюрну для пяти голосов, они остановились, как все те, за кем мы до сих пор наблюдали, напротив домика и, в отличие от двух других любителей природы, долго стояли перед дверью, переговариваясь так тихо, что господин в коричневом рединготе, который как бы невзначай прошел рядом с ними, продолжая мурлыкать свою каватину, не смог разобрать ни слова из их разговора.
Спустя несколько минут еще три человека в сопровождении четвертого (все четверо были закутаны в коричневые плащи) присоединились к двоим, стоящим перед домом.
Тот из двоих, что был выше ростом, пожал руку трем вновь прибывшим, потом шепнул на ухо каждому первую часть самаритянского слова «lamma», те проговорили в ответ вторую его часть; высокий господин вынул из кармана небольшой ключ, вставил его в замочную скважину, тихонько приотворил дверь, пропустил пятерых спутников, огляделся и вошел вслед за ними.
Он затворял дверь изнутри как раз в ту минуту, как первый и второй гуляющие показались в противоположных концах улицы; каждый не спеша подошел со своей стороны к дому, и они обменялись одним-единственным словом:
— Шесть.
После этого они пошли — каждый в свою сторону, чтобы повторить слово «шесть» другим любителям природы, которые до этого слышали и передавали дальше слово «ничего».
Не прошли они и двадцати шагов, как тот из них, что шел вниз по улице, встретил одного человека, а тот, что поднимался, увидел сразу троих; и хотя эти четверо приближались с противоположных сторон, они все вместе остановились у таинственного дома.
Как только вновь прибывшие вошли в дом, двое гуляющих снова пустились в путь, встретились и обменялись еще одним словом:
— Десять.
За два часа, то есть с половины девятого до половины одиннадцатого, четверо немногословных гуляющих насчитали шестьдесят человек, подходивших к дому небольшими группами по двое, трое, четверо, пятеро, но не больше чем по шести человек.
Было без четверти одиннадцать, когда любитель музыки, напевавший каватину из «Жоконда», запел большую арию из «Дезертира»:
Я наконец могу вздохнуть свободно…
Новый Эллевиу едва успел дойти до четвертой строфы, как к нему по Почтовой улице — со стороны Виноградного тупика и со стороны улицы Говорящего колодца — подошли семеро человек; он обратился к ним с вопросом:
— Сколько их было?
— Шестьдесят, — без запинки отвечали те.
— Все верно, — подтвердил певец и, как генерал, отдающий приказ, прибавил: — Всем слушать!
Те, к кому этот приказ относился, молча подошли ближе.
Человек в коричневом рединготе продолжал:
— Ты, Мотылек, встанешь за дом; Карманьоль следит за правым крылом; Ветрогон будет сторожить у левого крыла. Овсюг и остальные будут при мне. Вы внимательно осмотрели окрестности?
— Да, — ответили все семеро в один голос.
— Оружие у всех есть?
— Так точно.
— Все готовы?
— Готовы на все.
— Ты знаешь, что должен делать, Карманьоль?
— Да, — прозвучал голос провансальца.
— А ты, Ветрогон, получил инструкции?
— Да, — прозвучал голос нормандца.
— Кирка при тебе, Карманьоль?
— При мне.
— Скобы у тебя, Ветрогон?
— У меня.
— Тогда расходимся на время — за дело, да поживее!
Три человека исчезли в одно мгновение: Мотылек и Ветрогон недаром носили свои клички, а Карманьоль не взял ее только потому, что гордился своей фамилией.
— А мы с тобой, Овсюг, — продолжал командир небольшого отряда, — погуляем как добрые друзья и поболтаем словно мирные горожане.
И любитель природы, он же певец, он же человек, жаждавший поболтать, словно мирный горожанин, зачерпнул щепотку табаку из табакерки в стиле рококо, протер очки кончиком шейного платка, снова осторожно водрузил их на нос, сунул руки в карманы касторового редингота и двинулся в обход.
Прогулка продолжалась недолго. Командир отряда свернул на улицу Говорящего колодца, встал так, чтобы не терять из виду таинственный дом, знаком приказал своим подчиненным рассредоточиться и укрыться неподалеку, а при себе оставил только одного из своих спутников: длинного, тощего, бледного, косоглазого — настоящий скелет хорька с головой Базиля.
— Теперь дело за нами, а, Овсюг?
— Приказывайте, господин Жакаль, — откликнулся полицейский.
II. БАРБЕТТА
— Это ты раскрыл заговор, — продолжал г-н Жакаль, — и будет справедливо, если именно тебе я поручу собрать все сливки с этого дела. Как же ты пронюхал-то? Расскажи, только покороче!
— Дело было так, господин Жакаль. Как вы, должно быть, знаете, я всегда исповедовал религиозные принципы.
— Нет, этого я не знал.
— Ох, сударь, значит, я понапрасну терял время?
— Нет, раз ты кое-что обнаружил… Что именно? Этого я пока не знаю. Но само собой разумеется, что шестьдесят человек не будут собираться на Почтовой улице в одном и том же доме из-за ерунды!
— Однако я в отчаянии: неужели вы не поверите в мои религиозные принципы, господин инспектор?
— Иди ты к черту со своими принципами!
— Но, господин Жакаль…
— Какое отношение они имеют, я тебя спрашиваю, к интересующему нас делу?
Господин Жакаль поднял очки и внимательно посмотрел на собеседника.
— Как это какое, господин Жакаль?! — заметил Овсюг. — Ведь именно мои религиозные принципы и навели меня на это дело!
— Раз так, расскажи о них в двух словах, но не больше!
— Прежде всего, господин Жакаль, я стараюсь знакомиться только с приличными людьми.
— Это непросто, учитывая род твоих занятий; впрочем, рассказывай дальше.
— Я подружился с одной женщиной, сдающей внаем стулья в церкви святого Иакова-Высокий порог.
— В основе вашей дружбы лежит, разумеется, вера?
— Конечно, господин Жакаль!
Господин Жакаль засунул в нос табак с остервенением, всем своим видом показывая, что только его положение заставляет его делать вид, будто он верит в то, что на самом деле представляется ему выдумкой.
— А эта моя знакомая живет в Виноградном тупике, в том доме, куда только что вошел Карманьоль…
— Да, знаю, во втором этаже.
— Знаете, господин Жакаль?
— И это, и многое другое! Так ты говоришь, комната Барбетты находится во втором этаже?
— Вам известно, как зовут мою знакомую, господин Жакаль?
— Я знаю всех парижанок, сдающих стулья внаем, независимо от того, занимаются они этим на Гентском бульваре, на Елисейских полях или в церквах. Ну-ну, что же дальше? Продолжай!
— В один прекрасный день или, вернее, вечер Барбетта молилась, как вдруг услышала за стеной своего алькова неясные голоса и поспешные шаги; шум доносился вроде бы из соседнего дома и продолжался от половины девятого до половины одиннадцатого. Когда я зашел к ней около одиннадцати, она сказала, что ей почудилось, будто за стеной прошел целый полк. Я не хотел ей верить, приписывая ее рассказ одной из восторженных грез, посещающих ее в некоторые дни…
— Дальше, дальше, — презрительно бросил г-н Жакаль.
— Но однажды вечером, — продолжал Овсюг, — мне удалось выяснить все это лично.
— Ну-ка, ну-ка!
— Я пришел раньше чем всегда, потому что в этот день был свободен от дежурства, и встал на молитву вместе с Барбеттой — она женщина что надо, — как вдруг услышал странный шум, который она довольно точно определила, сравнив его с шагами марширующего полка. Ни слова ей не говоря, я после молитвы спустился вниз, чтобы осмотреть дом, имевший общую стену с домом Барбетты. Заглянул в окно — света нет; прижался ухом к двери — ни шороха. Назавтра я устроился в засаде на этом самом месте и просидел с восьми до десяти часов, но так ничего и не увидел. На следующий день — опять ничего. Только через две недели я приметил — это было ровно две недели тому назад, — что шестьдесят человек, как я имел честь вам докладывать, входили подвое, четверо, шестеро, и продолжалось это два часа, точь-в-точь как сегодня вечером.
— Что ты сам думаешь об этом, Овсюг?
— Я?
— Ну да! Не может быть, чтобы ты не составил себе мнения, даже если оно ошибочно и нелепо, о том, что происходит в этом доме.
— Клянусь вам, господин Жакаль…
Господин Жакаль снова приподнял очки и пристально посмотрел Овсюгу в глаза.
— А теперь, Овсюг, объясни мне, — спросил начальник полиции, — почему на прошлой неделе ты с воодушевлением рассказывал мне о своем открытии, и почему вот уже три дня как ты противишься слежке с таким упорством, что не тебя, а Карманьоля я послал в засаду к Барбетте.
— Я могу быть с вами откровенным, господин Жакаль?
— За что же, по-твоему, префект полиции платит тебе жалованье, негодяй?
— Так вот, господин Жакаль… Неделю назад я считал этих людей заговорщиками…
— А теперь?..
— Теперь дело другое!
— Что ты о них думаешь?
— Что это, не в обиду вам будь сказано, собрание преподобных отцов иезуитов.
— Почему ты так решил?
— Прежде всего, я слышал, как многие из них поминают имя Божье.
— Ты вздумал щеголять остроумием, Овсюг?
— Боже меня сохрани, господин Жакаль!
— А второй довод?
— Они произносят латинские слова.
— Ты просто дурак, Овсюг!
— Вполне возможно, господин Жакаль; а почему вы так думаете?
— Потому что иезуитам ни к чему собираться тайком в жалком домишке.
— Как так, господин Жакаль?
— У них есть Тюильри, идиот!
— Кто же, по-вашему, эти люди?
— Думаю, мы это скоро узнаем: вон идет Карманьоль.
В это время человек, которого звали Карманьолем, действительно подошел к г-ну Жакалю, да так тихо, словно его ботинки были подшиты бархатом.
Это был невысокий худой человек с лицом оливкового цвета, горящими глазами, картавый, говоривший с сильным провансальским акцентом — в общем, один из тех странных людей, каких можно встретить на средиземноморском побережье; они говорят на всех языках, кроме родного.
— Ну что, Карманьоль, какие новости ты принес? — спросил г-н Жакаль.
— Новость, которую я принес, — словами песни о Мальбруке отозвался Карманьоль, у которого на все был готов ответ, — состоит в том, что дыра пробита — еще один Удар киркой, и можно входить.
Овсюг слушал с напряженным вниманием; по его мнению, именно ему должны были поручить эту операцию, местом действия которой был дом Барбетты.
— А дыра большая? — спросил г-н Жакаль. — Человек в нее пройдет?
— Еще бы! — отвечал Карманьоль. — Дыра широкая! Мы с хозяйкой зовем ее «ворота Барбетты».
«Ага! — прошептал Овсюг. — Так они устроили пролом прямо в спальне! Как это для меня унизительно: я больше не могу доверять начальнику!»
— Вы не очень шумели, пока ее пробивали?
— Слышно было, как муха пролетает.
— Хорошо, возвращайся к Барбетте, не двигайся и жди меня.
Карманьоль исчез так же, как появился, то есть стремительно и бесшумно, словно падающая звезда.
Только он возвратился в Виноградный тупик, как с крыши подозрительного дома донесся пронзительный свист.
Комиссар полиции вышел из укрытия, прошел несколько шагов вдоль по улице и заметил человека, сидевшего верхом на гребне крыши.
Господин Жакаль сложил руки рупором и спросил:
— Это ты, Ветрогон?
— Так точно.
— Как думаешь: сможешь пролезть?
— Запросто!
— Каким образом?
— В крыше есть слуховое окно: я спрыгну на чердак и буду ждать.
— Долго тебе ждать не придется.
— Сколько примерно?
— Десять минут.
— Десять так десять! Как только на церкви святого Иакова пробьет одиннадцать, я прыгаю. И он исчез.
— Ладно! — кивнул г-н Жакаль. — Карманьоль следит за ними слева, Мотылек — со двора; Ветрогон проникнет внутрь. Мне кажется, настала пора действовать.
С того места, где он находился, г-н Жакаль пронзительно свистнул, засунув в рот средние пальцы; ему ответили таким же образом восемь или десять человек.
Потом со всех улиц, прилегавших к Почтовой, сбежались люди. Они образовали первую группу из пятнадцати человек.
Четверо из них держали в руках дубины. Четверо других были вооружены пистолетами, висевшими у них на поясах. Еще у четверых под плащами были спрятаны обнаженные шпаги. Двое несли факелы.
Все они построились в следующем порядке: впереди — двое с факелами, готовые зажечь их в любую минуту, а между ними — г-н Жакаль; за ними по двое следовали восемь вооруженных людей; Овсюг командовал арьергардом из четырех человек. Приготовления к осаде прошли не совсем бесшумно; но вот г-н Жакаль, обернувшись и увидев, что каждый занял свое место, скомандовал:
— Тихо! Если среди вас есть такие же набожные, как Овсюг, и вам страшно, можете помолиться.
Вынув из кармана кастет, он подошел к таинственному дому, трижды ударил в дверь свинцовыми шишками, украшавшими его оружие по краям, и приказал:
— Именем закона, отоприте!
После этого он припал ухом к замочной скважине.
Ничто — даже дыхание подчиненных — не мешало г-ну Жакалю прислушиваться к тому, что происходит внутри: пятнадцать альгвазилов превратились в статуи. Но ничто не нарушало тишины, воцарившейся после его стука.
Так прошло пять минут в бесплодном ожидании. Господин Жакаль поднял голову, снова с равными промежутками трижды ударил в дверь и повторил сакраментальную фразу:
— Именем закона, отоприте!
И снова прижался ухом к двери. Однако и на сей раз он услышал не больше, чем в первый раз, и постучал снова — ответа не было!
— Ну, господа, раз они не хотят нам отпирать, войдем сами!
Он вынул из кармана ключ и вставил его в замочную скважину. Дверь отворилась.
III. ФОКУС УДАЛСЯ!
Два человека остались снаружи с пистолетами в руках, а г-н Жакаль, дважды обернув вокруг руки шнурок, привязанный к кастету, с силой распахнул дверь и первым ворвался в дом.
За ним вошли двое, что несли факелы, а потом и все остальные в прежнем порядке.
Комната, в которую мы вместе с нашими героями проникли так стремительно, представляла собой переднюю трех или четырех метров длиной и двух — шириной. Эта передняя, или, вернее, коридор, сверху донизу беленный известкой, вел к дубовой двери, толстой и прочной, и, когда г-н Жакаль трижды в нее ударил, ему показалось, что он постучал по гранитной стене.
А полицейский и постучал-то будто для очистки совести: сразу вслед за этим он попытался выломать дверь, но она оставалась глухой, немой, безжизненной, словно это были врата в преисподнюю.
— Бесполезно! — заметил г-н Жакаль. — Тут не обойтись без тарана Дуилия или катапульт Готфрида Бульонского! Где отмычки, Стальной Волос?
Тот вышел вперед и подал г-ну Жакалю связку ключей и отмычек; но дверь не поддавалась. Стало ясно, что она забаррикадирована изнутри.
Господин Жакаль на мгновение усомнился в том, что дверь настоящая. Ему показалось, что какому-то талантливому художнику вздумалось пошутить, и он нарисовал дубовую дверь на стене.
— Зажгите все факелы! — приказал он. Факелы зажгли: дверь была настоящая.
Другой бы на месте г-на Жакаля выругался, или недовольно поморщился, или хотя бы почесал нос. Однако тонкие губы г-на Жакаля даже не шевельнулись; выражение его рысьих глаз ничуть не изменилось; наоборот, его лицо выражало полнейшую невозмутимость. Он вернул ключи и отмычки Стальному Волосу, вынул из правого кармана свою табакерку, зачерпнул щепотку табаку, растер его между пальцами и, поднеся к носу, с наслаждением втянул в себя.
В это самое время донесся крик сверху, а затем из-за двери послышался странный шум: было похоже, что кто-то упал с высоты шестого этажа и разбил голову о каменные плиты… И опять ничего! Ни звука, ни шороха, только пугающая, могильная тишина!
— Дьявольщина! — пробормотал г-н Жакаль, на сей раз с гримасой столь сложной, что в ней невозможно было разобраться: его лицо выражало и огорчение, и жалость, и отвращение, и удивление. — Дьявольщина! Дьявольщина! — повторял он на все лады.
— Что случилось? — бледнея, спросил впечатлительный Овсюг, внимательно наблюдавший за лицом начальника, но так ничего и не понявший.
— Вероятно, бедняга разбился, — ответил г-н Жакаль.
— Кто разбился? — воскликнул Овсюг, скосив глаза к переносице, вместо того чтобы оглядеться кругом.
— Кто-кто… Ветрогон, черт побери!
— Ветрогон разбился?.. — в один голос подхватили полицейские.
— Боюсь, что так, — подтвердил г-н Жакаль.
— А почему Ветрогон должен разбиться?
— Во-первых, мне показалось, я узнал его голос, когда кто-то закричал; он упал с высоты шестидесяти футов, как я предполагаю; можно ведь определить высоту, с которой падает человек, по тому шуму, который его падение производит, верно? Есть, по крайней мере, шестьдесят шансов из ста, что он разбился насмерть или сильно покалечился!
Наступила жуткая тишина; потом стало слышно, как еще кто-то упал, но не так тяжело: похоже кто-то спрыгнул с высоты одного этажа на паркетный пол; так, во всяком случае, показалось г-ну Жакалю, и, несмотря на доводы Овсюга, он продолжал упорствовать в своем мнении; вскоре читатели увидят, что полицейский оказался абсолютно прав.
Несколько мгновений спустя из-за двери послышался шепот:
— Это вы, господин Жакаль?
— Да… Карманьоль, ты?
— Я.
— Можешь нам открыть?
— Надеюсь… Только здесь темно, как в печке. Я зажгу свет.
— Зажигай… Отмычки при тебе?
— Я никогда не выхожу без своих игрушек, господин Жакаль!
Послышался металлический скрежет, однако дверь не поддалась.
— Что там? — спросил г-н Жакаль.
— Погодите, я сейчас, — отозвался Карманьоль. — Здесь два засова…
Он отодвинул засовы.
— … и перекладина… Ах, черт побери! На перекладине замок!
— У тебя есть напильник?
— Нету!
— Сейчас просуну тебе под дверь.
И г-н Жакаль в самом деле подсунул узкий и тонкий, словно листок, напильник.
С минуту из-за двери было слышно, как сталь вгрызается в железо.
Потом Карманьоль воскликнул:
— Готово!
И перекладина тяжело ударилась о каменную плиту. В ту же минуту дверь распахнулась.
— Вот мы и у цели, гром ее разрази! — отступая и пропуская своего начальника, проговорил Карманьоль. — Правда, без потерь не обошлось!
При свете восковой свечи Карманьоля и двух факелов г-н Жакаль окинул взглядом комнату: она была пуста, только в центре лежало бесформенное и неподвижное тело.
Полицейский многозначительно кивнул головой, словно хотел сказать: «Я так и думал!»
— Да, — подхватил Карманьоль, — вы смотрите на…
— Вот именно! Это он, не так ли?
— Я узнал его голос: это и заставило меня поторопиться… «Слышишь? — сказал я Барбетте. — Это Ветрогон желает нам спокойной ночи!»
— Он мертв?
— Мертвее не бывает.
— Его вдова получит пенсион в двести франков, — торжественно произнес г-н Жакаль. — А теперь вернемся к главному: осмотрим местность.
Полицейские вслед за Жакалем вошли в комнату, вернее, в зал, заслуживающий подробного описания.
Вообразите огромную ротонду, построенную во всю ширину и высоту дома, то есть шестидесяти футов в диаметре и шестидесяти футов в высоту, как справедливо отметил про себя г-н Жакаль, услышав грохот падения Ветрогона. Пол в зале был покрыт каменными плитами, а стены, побеленные известью, поднимались от основания к куполообразному потолку со слуховым окном.
Прямо под этим окном и было распростерто тело Ветрогона.
В стене, общей с квартирой Барбетты, на высоте двенадцати — пятнадцати футов зиял пролом; немолодая женщина, державшая подсвечник в руке, с любопытством заглядывала через пролом в зал, беспрерывно осеняя себя крестным знамением.
Зал напоминал храм Венеры на берегу залива в Байях или, еще точнее, парижский Хлебный рынок, если бы из него вдруг вынесли все мешки с мукой. Сходство усиливалось из-за отсутствия мебели, домашней утвари и вообще каких бы то ни было предметов. Никаких следов обитателей, абсолютная тишина и безлюдность! Казалось, вы попали в развалины какого-то циклопического сооружения, где когда-то обитали титаны.
Господин Жакаль осмотрел весь зал; пока он совершал это круговое путешествие, от уязвленного самолюбия у него на лбу выступил пот. Было очевидно, что его одурачили.
Он еще раз оглядел зал сверху донизу: на потолке — ничего, кроме окна, из которого упал Ветрогон; ничего — на стенах, кроме пролома, через который спрыгнул Карманьоль.
Покончив с главным, он занялся телом Ветрогона: с переломанными руками и ногами, с расколотым черепом, оно лежало, как мы уже сказали, прямо под слуховым окном в луже крови.
— Несчастный! — прошептал г-н Жакаль, и это было не сожаление, а скорее надгробное слово над телом человека, павшего смертью храбрых на поле брани.
— Как же это понять? — спросил Овсюг. — Что это Ветрогону взбрело на ум прыгать с высоты в шестьдесят футов?
Господин Жакаль пожал плечами и ничего не сказал. Однако Карманьоль решил ответить вместо начальника.
— Тут дело ясное! — заметил он. — Ветрогон думал, что с крыши попадет на чердак, а пролетел до первого этажа… Уж я бы на его месте такого дурака не свалял!
— А как бы ты поступил? — поинтересовался г-н Жакаль. — Ты, я полагаю, не был бы так опрометчив и не стал бы перед прыжком светить себе вроде Барбетты, что в эту самую минуту заглядывает сюда со свечой в руке?
— Разумеется!
— Ну, я слушаю, — сказал г-н Жакаль, который не слушал вовсе, но был не прочь скрыть под озабоченным видом свою растерянность.
— Как вы знаете, почти все мы рыбаки или моряки в прибрежных городах Средиземноморья, от Мартига до Александрии и от Александрии до Сета.
— Ну и что? — бросил г-н Жакаль, не переставая шарить повсюду глазами и слушая болтовню подчиненного, лишь бы выиграть время.
— А вот что! — продолжал Карманьоль. — Как мы поступаем, когда собираемся половить рыбку или безопасно войти в порт? Мы промеряем дно. Как поступил я? Я опустил грузило на веревочке и, когда убедился, что до дна всего три сажени, а пол каменный, спрыгнул, согнув ноги в коленях, как мы делали с одним моим приятелем-пожарным, занимаясь гимнастикой.
— Дорогой мой Карманьоль! — заметил г-н Жакаль. — Каким бы хорошим рыбаком ты ни был, боюсь, что сегодня мы вернемся без единого пескаря.
— А и вправду, хотел бы я знать, — воскликнул Карманьоль, — куда подевались шестьдесят парней, которые вошли в дом!
— Ведь мы их в самом деле видели, верно?.. — спросил г-н Жакаль.
— Еще бы, черт подери!
— И вот они исчезли, испарились, улетели!.. Шарик исчез! Фокус удался!
— Ого! — вскричал Карманьоль. — Шестьдесят человек не потеряются, как кольцо, как часы, как Жан Дебри… Здесь был дьявол, не иначе!
— Дьявол-то здесь! — заметил г-н Жакаль. — А вот шестидесяти человек нету!
— Этот чертов купол похож на стаканчик фокусника. Но все-таки шестьдесят человек… Должно быть, здесь потайной ход.
— Где они могут быть, господин Жакаль? — спросил начальника Овсюг, безоговорочно веривший в его проницательность.
Однако г-н Жакаль был совершенно сбит с толку.
— Черт побери! — вскричал он. — Ты ведь понимаешь, дурак ты этакий, что раз мне самому что-то непонятно, я и тебе не смогу это объяснить!
Обернувшись к подчиненным, он продолжал:
— Ну что вы смотрите на меня с дурацким видом? Простучите стены своими палками, шпагами, рукоятками пистолетов!
Носители перечисленных видов оружия повиновались и с остервенением стали колотить по стенам; однако стены в ответ звучали глухо, а не отзывались пустотой, как смутно надеялся г-н Жакаль.
— Ну, ребята, видно, мы имеем дело с кем-то похитрее нас!
— Или, как говорят в народе, нас облапошили!
— Ладно, давайте еще раз все обойдем с факелами.
Повинуясь приказанию г-н Жакаля, факельщики двинулись вперед; за ними пошел начальник полиции с кастетом в руке, потом — полицейские с дубинами, шпагами, пистолетами.
Если бы в эту минуту кто-нибудь увидел их со стороны, он принял бы их за сумасшедших, бросающихся на стены.
Простукивание стен ни к чему не привело; полицейские перешли к плитам на полу и так же тщательно их простучали.
Напрасный труд: они не обнаружили ни тайника, ни малейшей трещинки.
После часа бесплодных поисков пришлось отказаться от надежды что-нибудь найти, а за неимением другого объекта — постучать себя по голове: вдруг удастся извлечь из нее нечто более полезное, чем то, что они нашли в стенах и полу!
Полицейские стали совещаться. Еще раньше было установлено, что в доме нет погреба, нет ничего, кроме передней и одной комнаты. Агенты терялись в догадках и в конце концов решили, что во всем этом есть какая-то тайна или даже колдовство. Но им не хотелось искать ни разгадки этой тайны, ни секрета этого колдовства.
Один г-н Жакаль не терял терпения.
IV. ГОВОРЯЩИЙ КОЛОДЕЦ
Два человека подняли изуродованный труп Ветрогона и вынесли его на улицу.
Шесть человек остались в зале.
Потом погасили факелы, и г-н Жакаль вышел из дома в сопровождении Карманьоля, Овсюга и остальных.
Снаружи оставили двух человек: они должны были до утра патрулировать Почтовую улицу.
Господин Жакаль, такой же задумчивый и хмурый, как Ипполит; столь же понурый, как скакуны героя древности; озабоченный и печальный, подобно этим благородным коням, направился к улице Говорящего колодца.
Но, прежде чем свернуть на нее, г-н Жакаль вдруг остановился. Видя, что их начальник замер, Карманьоль и Овсюг тоже остановились. Остальные полицейские последовали их примеру.
Из-под земли доносились стоны.
Они-то и поразили натренированный слух г-на Жакаля: он остановился в надежде выяснить, откуда они исходят.
— Слушать всем! — приказал г-н Жакаль.
Все немедленно повиновались и прислушались: одни замерли, как стояли, другие припали ухом к стенам, третьи, словно американские индейцы — к земле.
В результате этих обследований стало ясно, что душераздирающие стоны доносятся из-под земли. Но где точно находился несчастный? Никто не мог этого сказать.
— Я начинаю думать, что оказался игрушкой в руках какого-то искусного колдуна! Шестьдесят человек испаряются словно мыльные пузыри; мостовые зовут на помощь; стоны доносятся неизвестно откуда, как в «Освобожденном Иерусалиме» Тассо, — все это делает наше расследование похожим на борьбу с потусторонней силой… Однако не будем отчаиваться и поищем ключ к этой загадке.
Этим спичем г-н Жакаль надеялся поднять боевой дух своих людей, подавленных смертью Ветрогона и исчезновением заговорщиков. Инспектор полиции снова насторожился. Все затаили дыхание и прислушались; они отчетливо различали человеческие стоны, доносившиеся (так, во всяком случае, казалось) с глубины ста футов.
Господин Жакаль решительно зашагал к колодцу в конце улицы и, хлопнув по его створке, находившейся на высоте трех-четырех футов над землей, сказал:
— Это здесь! Карманьоль подошел ближе.
— Да, — заявил он, — похоже, голос доносится отсюда. И я бы даже сказал, что это меня не удивляет, ведь мы имеем дело с Говорящим колодцем.
Многим из наших читателей, очевидно, неизвестно о существовании самого Говорящего колодца, как и улицы, на которой он расположен. Спешим сообщить, что улица эта находится между Почтовой и улицей Нёв-Сент-Женевьев, а на углу ее и Почтовой стоит закрытый створкой колодец, давший ей название.
В средние века жители квартала остерегались ходить темной ночью по этой улице, оканчивающейся зияющим колодцем.
А наиболее отчаянные горожане и наименее робкие школьники, отважившиеся хоть раз пройти мимо него, уверяли, что оттуда доносились странные звуки, голоса, пение на незнакомом языке; порой слышался грохот большущих молотов, опускавшихся на огромные наковальни, а то подолгу раздавался звон железных цепей, звенья которых словно бы забивали в мраморные плиты.
Не только слух, но и обоняние подсказывали тем, кто проходил по улице или жил поблизости, что перед ними подвальное окно самой преисподней: из колодца поднимались отвратительные испарения, тлетворные миазмы, едкие запахи серы и углекислоты. В глазах населения это были веские доводы для объяснения повальных болезней, вроде чумы и лихорадки, опустошавших город особенно в XIV и XV веках.
Кто производил этот шум? Откуда поднимались эти гнилостные запахи? Мы не знаем: легенда ограничивается констатацией факта, не восходя — точнее, не опускаясь — к источнику. Но в народе поговаривали (как всегда бывает в подобных случаях), что это дело рук банды фальшивомонетчиков, которые живут в пещерах, сообщающихся с колодцем.
Набожные же люди видели во всем этом страшную угрозу и в то же время милосердное предупреждение Всевышнего, позволившего смертным с помощью необыкновенного колодца слышать завывания грешников из глубин преисподней.
Разумеется, колодец, откуда доносились подобные звуки и запахи, по праву назывался Говорящим, и, как справедливо заметил Карманьоль, колодец, громко вопивший в XIV и XV веках, в XIX веке вполне мог застонать.
Прибавим, что уже несколько лет как колодец этот забили — то ли потому что он высох, то ли по приказанию префекта полиции, который пошел навстречу просьбам некоторых робких жителей квартала.
— Сними-ка эту створку! — приказал г-н Жакаль одному из своих подчиненных.
Тот, к кому обращался начальник полиции, подошел с клещами в руке. Однако он сейчас же заметил, что замок сорван.
Створка отворилась сама собой.
Господин Жакаль просунул голову в отверстие и услышал жалобный голос:
— Господь Всемогущий! Соверши это чудо ради преданнейшего своего раба!
— Какой набожный, должно быть, человек! — прошептал Овсюг и перекрестился.
— Боже мой! Боже! — продолжал кто-то. — Я раскаиваюсь во всех своих грехах… Боже мой! Боже! Яви мне свою милость, дай вновь увидеть свет небесный, и все оставшиеся мне дни я буду благословлять твое святое имя!
— Как странно! — заметил г-н Жакаль. — Мне кажется, я узнаю голос.
Он стал слушать еще внимательнее. Голос не умолкал:
— Я отрекаюсь от своих заблуждений и признаю свои прегрешения… Признаю, что жил как злодей, но из глубин этой бездны молю тебя о пощаде.
— De profundis clamavi ad te!..[26] — затянул Овсюг, подпевая незнакомому грешнику.
— Несомненно, я уже где-то слышал этот голос, — прошептал г-н Жакаль, обладавший прекрасной слуховой памятью.
— Я тоже, — обронил Карманьоль.
— Если бы Жибасье не находился сейчас на тулонской каторге, где ему, должно быть, жарче приходится, чем здесь, — продолжал г-н Жакаль, я бы предположил, что это он сейчас in extremis [27] очищает свою совесть.
Человек, находившийся на дне колодца, услышал, по всей видимости, голоса у себя над головой; он забыл о молитвах и не закричал, а скорее взвыл:
— На помощь! Помогите! Убивают! Господин Жакаль покачал головой.
— Он зовет на помощь… Значит, это не Жибасье, если только он не вздумал просить защитить его от самого себя, — в задумчивости проговорил г-н Жакаль.
— Помогите! Спасите! — послышалось вновь из-под земли.
— Ты живешь в этом квартале, Овсюг, так? — спросил г-н Жакаль.
— В двух шагах отсюда.
— Ты ходишь за водой на колодец?
— Да, сударь.
— В твоем колодце есть веревка?
— Сто пятьдесят футов!
— Беги за ней.
— Прошу прощения, господин Жакаль, однако…
— Здесь остался блок: достать беднягу со дна будет проще простого.
Овсюг поморщился с таким видом, как будто хотел сказать: «Вам-то, может, и просто, только не мне!»
— В чем дело? — спросил г-н Жакаль.
— Иду, иду, сударь, — смирился Овсюг.
И он поспешил в сторону Виноградного тупика.
Тем временем человек кричал не умолкая, да так громко, что стал похож не на кающегося грешника, а на богохульника, изрыгающего самые страшные ругательства:
— Спасите меня, тысяча чертей! На помощь, дьявол вас подери! Убивают, гром и молния!
В общем, присовокупите сюда все ругательства, которые Галилей Коперник вложил в уста Фафиу, желая придать его репликам большую выразительность. Однако ругательства, которые может себе позволить шут с подмостков, неуместны со стороны человека, временно погребенного под землей на сто футовой глубине.
Господин Жакаль наклонился и крикнул нетерпеливому грешнику:
— Эй, черт ты этакий! Потерпи, мы сейчас!
— Господь вас за это вознаградит! — отозвался незнакомец, успокоенный этим обещанием.
За это время Овсюг успел вернуться с веревкой, сложенной в виде восьмерки.
— Отлично, — похвалил его г-н Жакаль. — Пропусти веревку через блок… Теперь… У тебя крепкий ремень, не так ли?
— О да, господин Жакаль.
— Мы тебя сейчас привяжем за ремень, и ты спустишься вниз.
Овсюг попятился.
— Что на тебя нашло? — спросил г-н Жакаль. — Ты отказываешься спускаться в этот колодец?
— Нет, господин Жакаль, — отвечал Овсюг, — не то что бы я отказываюсь… но и согласиться не могу.
— Почему же?
— Мой доктор не разрешает мне находиться в сырых помещениях, потому что у меня предрасположенность к ревматизму. Осмелюсь заметить, что на дне колодца должно быть сыро.
— Я давно подозревал, что ты трусоват, Овсюг, — сказал г-н Жакаль, — но чтобы до такой степени!.. Ну-ка, снимай ремень и давай его сюда… Я сам полезу в колодец.
— А я на что же, господин Жакаль? — вмешался Карманьоль.
— Ты молодец, Карманьоль. Но я подумал и решил: будет лучше, если спущусь я сам. Не знаю почему, но мне кажется, что я увижу на дне этого колодца немало интересного.
— Еще бы! — заметил Карманьоль. — Недаром говорится, что именно на дне колодца кроется истина.
— Да, так говорят, всезнайка Карманьоль! — подтвердил г-н Жакаль, перепоясываясь ремнем Овсюга (таким, как у пожарных, то есть шириной около четырех дюймов и с кольцом в середине). — А теперь, — продолжал г-н Жакаль, — пусть двое тех, кто посильнее, подержат веревку!
— Я готов! — сейчас же вызвался Карманьоль.
— Нет, ты не подойдешь, — так же поспешно остановил его г-н Жакаль. — Я верю в силу твоего духа, но не доверяю твоим мышцам.
Двое полицейских, которые держали факелы, невысокие, крепкие, коренастые, узловатые, словно дубы, выступили вперед и взяли веревку за концы. Один из них надежно обвязал приятеля за талию и закрепил веревку вокруг своего запястья. Господин Жакаль зацепился кольцом за крючок на другом конце веревки, встал на край колодца и голосом, в котором невозможно было заметить ни малейшего волнения, произнес:
— Приготовились, ребята!
Дата: 2018-09-13, просмотров: 725.