Борьба против протектората осуществлялась по нескольким направлениям. Первым была вооруженная борьба в форме отрядов Армии справедливости Ыйбён, о котором будет отдельная глава. Вторым – просветительское движение, направленное на создание частных школ, издание книг, всяческую пропаганду корейского национализма. Третьим – дипломатическая активность, нацеленная на то, чтобы обратить на проблемы Кореи внимание запада и добиться еще одной «Трехсторонней интервенции».

Россия помочь уже не могла. Накануне Портсмутского мира Кочжон направил через Вебера Николаю II письмо, где говорилось, что «положение моей страны может быть спасено только могущественным содействием Вашего Величества»[45]. Однако максимум, что мог сделать российский МИД, - это передать устное послание от Николая II: «Скажите императору, что я ему посылаю привет, желаю здоровья и долгого благополучного царствования. Мы теперь не можем помочь Корее, потому что заняты внутренними делами и устройством границ. Но император не должен падать духом, а должен надеяться на лучшие времена. Мое к нему расположение неизменно»[46].

К тому же новый министр иностранных дел А. П. Извольский выступал за сближение с Японией в дальневосточном вопросе, противостоя тем, кто предлагал опираться на США[47]. Потому все, что могла делать Россия – это поддерживать корейскую миссию в Санкт-Петербурге, руководимую Ли Бом Чжином, который занимал этот пост с 15 марта 1899 г.[48] Отказавшись «вернуться домой», Ли «представлял Корею» после принятия протектората и аннексии страны Японией, официально руководя миссией и передавая деньги на создание партизанских отрядов. По информации Б. Д. Пака, он поддерживал тесные связи со своим братом Ли Бом Юном и даже собирался взять на себя верховное руководство партизанскими отрядами. Во время русско-японской войны он снабжал русское правительство информацией о передвижении и действиях японской армии. Однако после того, как страна была аннексирована, у Ли не было возможности сделать что-то реальное[49], и 13 (26) января 1911 г. он покончил с собой после того, как Россия была вынуждена прекратить поддержку «дипломата несуществующей страны». Самоубийство Ли произвело очень сильное впечатление, широко освещалось в газетах, а расходы на похороны взяло на себя российское правительство.

Поэтому в первую очередь двор рассчитывал на помощь США, но ни одна из попыток Кореи задействовать американскую помощь в критической для нее ситуации не увенчалась успехом. Как отмечает И. А. Толстокулаков, по сути дела, США относились безучастно к корейским проблемам до середины ХХ в[50]. Еще после окончания японо-китайской войны 1894-1895 гг. живущим в Корее американцам было предложено не вести антияпонскую агитацию, дабы не поколебать нейтралитет, которого США придерживались в этом конфликте. Правительство США не поддержало тройную интервенцию Германии, Франции и России 1895 г. и отказало корейскому королю, когда после смерти королевы Мин он через Аллена пытался найти убежище в американском посольстве (его бегство в русскую миссию произошло после этого).

А в ходе русско-японской войны президент Теодор Рузвельт счел, что «необходимо признать японское господство в Корее в обмен на признание Японией американской гегемонии над Филиппинами, несмотря на послание императора Кочжона, доставленное ему усилиями американского дипломата Х. Б. Хальберта, и рекомендацию американского поверенного в делах в Сеуле Г. Аллена, который считал, что США должны вмешаться и сдержать японскую агрессию. Эта точка зрения и была отражена в Соглашении Тафт-Кацура[51], которое было подписано в Японии 27 июля 1905 г. за 12 дней до начала переговоров в Портсмуте между Россией и Японией и за 14 дней до подписания второго англо-японского союзного договора[52]. По сути, японское влияние на Корею было обменено на американское влияние на Филиппинах.

 В том же году был денонсирован договор 1883 г., согласно которому США обязывались оказывать Корее помощь в критической ситуации. Ряд историков, в том числе Хон Ин Соп, полагают, что этим Соединенные Штаты, по сути, нарушили договор 1883 г., отказав Корее в помощи перед лицом внешнего врага как раз тогда, когда это было жизненно необходимо, а Хон вообще постоянно подчеркивает, что союз Японии с Англией и Америкой, по его мнению, привел к аннексии страны.

Последняя официальная попытка получить помощь от США была предпринята 11 декабря 1905 г., когда бывший корейский посол во Франции, возвращавшийся домой через США, передал государственному секретарю заявление о том, что договор о протекторате от 17 ноября 1905 г. был подписан под давлением, и просил воздействовать на Японию. Однако американская сторона ответила, что контроль Японии над внешними сношениями Кореи осуществляется в соответствии с соглашениями от 23 февраля и 22 августа 1904 г., против которых Корея, якобы, не возражала, и потому Соединенные Штаты вмешиваться не могут[53].

Король пытался посылать в Америку и на Запад тайных эмиссаров. Одним из таких посланников был все тот же Ли Ён Ик, которого Кочжон отправил во Францию, но в Китае этот тайный посол был обнаружен японскими полицейскими властями. После этого Ли Ён Ик был освобожден от занимаемых должностей, был вынужден жить за границей и умер во Владивостоке в 1907 г

Таких эмиссаров было несколько, но наиболее известный из них - Ли Сын Ман, бывший активный член Общества независимости, которого в 1904 г. ради этой секретной миссии специально выпустили из тюрьмы.

Так как этот персонаж еще сыграет свою роль в истории Кореи, расскажем о нем поподробнее, ибо в советской (да, пожалуй, и в левой вообще) историографии он представлен как одна из наиболее одиозных фигур) а либерал-демократы, наоборот, его скорее превозносят. Так, авторы «Истории Кореи» 1974 г. пытаются сделать из Ли Сын Мана представителя прояпонской фракции ещё на раннем этапе его карьеры, заявляя, что при помощи высокопоставленных родственников Ли стал членом Тайного совета, где так рьяно покровительствовал прояпонской фракции, что правительство было вынуждено обратить на это внимание и отправить его в отставку. И когда в 1897 г. он был арестован властями, бессрочную каторгу ему заменили на семь лет из-за заступничества японского посланника[54]. Апологеты Ли, наоборот, заявляют, что сидел он как защитник парламентской идеи и был брошен в темницу ( разумеется, по ложному)  доносу побусанов.

Но уместно напомнить, что Ли Сын Ман родился в 1875 г. и был арестован в 22 года в основном как организатор силовых акций против врагов общества и активный участник уличных драк между сторонниками Общества независимости и его противниками[55]. Юн Чхи Хо называл его «горячей головой», и несмотря на последующую мифологизацию, первое появление Ли Сын Мана на публике было связано не с его деятельностью как агитатора, а с участием в драках с побусанами, в которых он принимал активное участие.

Заметим также, что Ли Сын Ман был арестован задолго до того, как королевский двор начал против Общества организованные репрессии (1897 г. - период, когда власть скорее покровительствовала обществу), а это отчасти говорит о том, что его преступления действительно не могли не привлечь внимания. 9 января 1899 года Ли был обвинён в участии в мятеже, безуспешно пытался совершить побег, за что был подвергнут пыткам и приговорён к пожизненному заключению.

Ли Сын Ман прибыл в США за две недели до соглашения Тафт-Кацура. Однако если до подписания договора о протекторате посланцы Коджона рассматривались как уполномоченные представители корейского императора, то после 17 ноября 1905 года такие посланцы были не более чем частными лицами, нелегально передававшими послания лица, официально лишенного права внешних сношений. С формальной точки зрения, прав на личную аудиенцию с официальным представителем иностранной державы у представителей Коджона было ничуть не больше, чем у любого другого частного лица.

Рузвельт заявил, что пойдет на помощь Корее только тогда, когда просьба об этом поступит по официальному каналу, а в посольстве Кореи подкупленные японцами чиновники сослались на то, что относительно Ли Сын Мана у них нет никаких инструкций. Миссия не увенчалась успехом, и Ли остался в США.

Следующим эмиссаром такого рода был миссионер и историк  Х. Халберт , который прождал несколько дней у дверей госдепартамента в надежде на встречу с президентом или государственным секретарем. Однако он был принят уже после того, как договор был подписан, и ему было сказано, что США, «к сожалению», уже ничего не сможет сделать.

… и невмешательство внешнего мира

Что было причиной такого безразличия Америки к судьбе Кореи? Во-первых, отсутствие экономических интересов, о которых говорил автор «Корейской политики», обернулось отсутствием интереса вообще. Во-вторых, в то же время в Америке была принята Доктрина Монро, согласно которой основным направлением американской экспансии должна была стать не Азия, а Латинская Америка. В-третьих, работала японская пропаганда, представлявшая корейцев феодальными варварами, погрязшими в лени и невежестве, не способными к самостоятельному управлению страной (упирали на феодальные пережитки, грязь, антисанитарию, бескультурье и т. п.)   и срочно нуждающимися в том, чтобы их цивилизовать. В-четвертых, президент Теодор Рузвельт, который получил Нобелевскую премию мира за посредничество между Россией и Японией при заключении Портсмутского мирного договора, считал, что Корея была «камнем под ногой», - если корейцы не могут помочь себе сами, какой смысл Америке вступать из-за них в конфликт с Японией?

Здесь вообще следует отметить, что американская администрация Теодора Рузвельта, равно как и современные ему британские власти, занимала прояпонскую позицию не только в корейском вопросе. Стремительный прогресс Японии казался им образцом модернизации азиатской страны, особенно – по сравнению с Китаем, который, по аналогии с султанской Турцией, называли «больным человеком Азии». Кроме того, Япония рассматривалась как средство сдерживания России, не угрожающее, однако, англо-американским интересам. Такая политика продолжалась вплоть до 1920-х годов, когда Япония начала превращаться в региональную сверхдержаву[56].

Помимо отсутствия общего интереса к Корее сыграло свою роль и то, как ее представляли люди, считавшиеся интеллектуалами мирового уровня. Например, Джордж Кеннан, известный писатель и хороший знакомый Теодора Рузвельта, называл Корею и корейцев «прогнившим продуктом разложившейся восточной цивилизации», считая японский контроль над Кореей естественным и логичным[57]. Кеннан же сыграл ключевую роль в подготовке Соглашения Тафт-Кацура[58].

Подобная позиция была не единственной, и пора немного рассказать о том, как на Западе воспринимали Корею. Хотя рядовые американцы из числа тех энтузиастов, которые вели в Корее культурно-проповедническую деятельность, пытались будоражить общественное мнение, их не услышали. Слышали иное: на с. 127-132 своей книги  «Корея. Место под солнцем», Б. Камингс приводит обширную подборку цитат из текстов европейских авторов того времени (путешественников, журналистов и т. п.), посвященных Стране Утренней Свежести.

Большая часть этих авторов, которые не были профессиональными востоковедами, естественно обращала внимание на многочисленные архаичные аспекты корейского быта или государственного управления, и эти внешние моменты настолько отталкивали их, что у них не возникало желания изучать проблему всерьез. Им в глаза бросались исключительно застой, рутина, антисанитария, поражающая воображение бедность и т. п. На фоне Японии и пытающегося модернизироваться Китая Корея казалась чем-то уж совсем архаичным и срочно нуждающимся в привнесении туда света цивилизации. При этом (Б. Камингс специально это отмечает) такой позиции придерживались как консерваторы, так и представители более прогрессивных организаций вроде Фабианского общества.

Сыграло свою роль в формировании имиджа корейцев и убийство террористами из Ыйбён Дурхама Стивенса. Личный друг американского президента был отправлен Кочжоном в Америку для того, чтобы изменить тамошнее общественное мнение в пользу Кореи, однако сразу же по прибытии в Сан-Франциско в газетном интервью он позволил оскорбительные высказывания в адрес корейского народа, как неспособного к самоопределению и довольного японским колониальным режимом. Отказавшись от требования публичного извинения со стороны корейского землячества в США, вместо этого в своих публичных лекциях чернил страну и ее обычаи и прославлял протекторат как единственный способ принести в нее цивилизацию. В марте 1908 г. «предатель» был убит корейскими патриотами Чан Ин Хваном и Чон Мен Уном.

Оба покушавшихся были христианами и эмигрантами (Чан перебрался в США в 1906 г.). Когда в марте 1908 г. реплики Стивенса о том, что простой народ приветствует японское правление в Корее, вызвали бурю в корейском сообществе, оба присутствовали на собрании клеймившем Стивенса, и независимо друг от друга решили его покарать. 23 марта 1908 г. они подкараулили Стивенса в порту Сан-Франциско, где он собирался сесть на корабль, отправляющийся в Вашингтон. Но его пистолет[59] был завернут в платок и не выстрелил. Тогда Чон попытался ударить Стивенса по лицу, но не вышло и это. Чон обратился в бегство, Стивенс погнался за ним, и в этот момент стрельбу открыл Чан, попавший первой пулей в Чона и двумя последующими в спину Стивенса.  

Толпа чуть не линчевала обоих покушавшихся, но полиция отправила Чана в участок, а Чона в больницу. Два дня спустя Стивенс умер от полученных ран, а Чон оставил письменное заявление на корейском языке, в котором он заявлял, что Стивенс предал доверие корейцев, которые обратились к нему как к американцу в поисках справедливости, и заявлял, что готов умереть ради того, чтобы тот ответил за свою ложь. 

 Понятно, что для американского общества эта история выглядела совсем не так, как для корейских патриотов. Во-первых, два азиата публично убили белого человека. Во-вторых, человек был убит даже не за действия, а за высказывания: вместо того, чтобы их опровергнуть, нападавшие прибегли к покушению и тем самым только подтвердили его правоту. В результате американская пресса преподнесла это событие отнюдь не как акт справедливого возмездия, и действия представителей Ыйбён окончательно укрепили академические круги в том, что корейцы являются «низшими беспозвоночными», управлять которыми нужно твердой рукой[60].

Судебное слушание превратилось в арену противоборства между японскими властями и корейской общиной. Чон Мен Ун был освобожден за недостаточностью доказательств его вины, а Чан Ин Хвана федеральный суд приговорил к 25 годам тюремного заключения, хотя он заявлял, что предпочтет смерть тюремному сроку. Однако отсидел Чан всего 10 лет, в 1927 г. вернулся в Корею и основал там детский приют, но под давлением японских властей был вынужден вернуться в Америку, где в 1930 г. покончил с собой.

Как бы то ни было,  на Западе было сформировано достаточно четкое общественное мнение по поводу того, что такое Корея и что с ней надо делать. Оно было уверено в том, что прогрессивные японцы решат проблемы этой страны, а репрессии и т. п. есть лишь необходимые издержки. Признавая совершаемые японцами преступления, Европа рассматривала их как элемент выбора целей и средств. Потому и протекторат, и последовавшая пять лет спустя аннексия Кореи Японией, прошли без протестов с чьей либо стороны. Даже ни один из миссионеров не выступил против. Мир как бы счел, что Япония взяла то, что принадлежит ей по праву, и подобное пренебрежительное мнение о Корее сохранялось у американских и европейских дипломатов вплоть до конца второй мировой войны.