Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Важной ‹уздой›, сдерживающей агрессивное поведение, является ясное указание на то, что оно ‹не соответствует›. И наиболее эффективным индикатором является социальный, то есть наличие в данных обстоятельствах других людей, которые ведут себя сдержанно и относительно неагрессивно.
Например, в исследовании Роберта Бэрона и Ричарда Кепнера [432] некий индивид оскорблял испытуемых, после этого они видели, как его самого другой человек подвергал ударам электрического тока (в одних эк-периментальных условиях разряд был сильным, в других - щадящим). Присутствовала и контрольная группа, члены которой за нанесением ударов током не наблюдали. Затем испытуемым была предоставлена возможность наградить ударами током своего ‹мучителя›. И в результате испытуемые, только что наблюдавшие, как этого человека подвергали сильным ударам током, награждали его более сильными ударами, чем члены контрольной группы; а те испытуемые, которые видели, что наносимые удары слабые, сами также наносили более слабые удары, чем члены контрольной группы.
Вам не кажется знакомой эта парадигма? Читатель легко согласится, что проявление агрессивного, как и вообще любого, поведения можно рассматривать как акт конформности. Особенно находясь в ситуации неопределенности, люди оглядываются на окружающих, чтобы узнать, что ‹соответствует›, а что - нет.
Помните, в главе 2 я описывал условия, при которых вы можете начать громко рыгать за обеденным столом высшего ‹свободского› сановника? Сейчас я рассуждаю по той же схеме и высказываю следующее предположение: если вы и ваши друзья испытываете фрустрацию или вы рассержены, а все вокруг вас - члены вашей группы - швыряют снежки в ваших мучителей, то это увеличит вероятность того, что кидать снежки начнете и вы. Если же люди, находящиеся рядом с вами, агрессивно спорят, то это увеличит вероятность того, что и вы начнете подобный спор. И, увы, если члены вашей группы размахивают дубиной, целя в головы своим мучителям, то возрастет вероятность того, что и вы возьметесь за дубину и начнете ею размахивать.
Создание эмпатии по отношению к другим людям. Нарисуйте себе следующую картину. На оживленном перекрестке, перед светофором застыла в ожидании длинная вереница автомашин. Зажегся зеленый свет, однако первая машина на пятнадцать секунд замешкалась. Что происходит дальше? Конечно, разразится какофония звуков - не просто коротких гудков, сообщающих застрявшей на перекрестке машине, что можно ехать, но продолжительный и непрекращающийся взрыв звуков, прямо указывающих на то, что фрустрированная группа людей изливает раздражение на замешкавшегося водителя!
Действительно, в контролируемом эксперименте было обнаружено, что приблизительно в 90% случаев водители машин, стоявших за застрявшей машиной вторыми, начали сигналить, проявляя нетерпение. В ходе этого эксперимента улицу между первой и второй машинами пересекал пешеход, причем он делал это, когда свет для машин еще был красным, а когда зажигался зеленый, его уже не было на перекрестке. Однако почти 90% водителей машин начинали нажимать на клаксон сразу же, как только зажигался зеленый свет. А теперь вообразите себе, что пешеход был на костылях. Изменилось бы что-нибудь в этом случае? Очевидно, встреча с человеком на костылях вызывает эмпатическую реакцию, а чувство эмпатии побеждает желание проявлять агрессию, поэтому процент людей, подающих сигнал, стремительно снижается [433].
Это действительно важный феномен - эмпатия. Сеймур Фешбах [434] заметил, что для большинства людей сознательно причинить боль другому человеческому существу бывает трудно до тех пор, пока они не обнаружат способ дегуманизации своих жертв. Так, когда наша страна вела войны против азиатских стран (против японцев - в 1940-х гг., корейцев - в 1950- х гг., вьетнамцев - в 1960-х гг.), наши военные часто отзывались о противниках как о ‹слизняках›. Мы можем рассматривать это как пример дегумани-зирующей рационализации акта жестокости: куда легче совершить насильственные действия в отношении ‹слизняков›, нежели против таких же людей, как и мы с вами. Как я не уставал повторять на страницах этой книги и как пишет Фешбах, рационализация не только развязывает нам руки, делая возможным агрессивное поведение по отношению к другому человеку, но и гарантирует, что данное поведение будет продолжаться и впредь.
Вспомним пример со школьной учительницей из города Кента (штат Огайо), заявившей писателю Джеймсу Миченеру [435] после убийства национальными гвардейцами штата четверых студентов, что всякий, кто появляется на улицах Кента босоногим, заслуживает смерти. Заявление подобного рода, на первый взгляд, покажется диким, однако мы начнем понимать, в чем дело, только когда осознаем, что оно сделано человеком, уже успешно осуществившим акт дегуманизации в отношении жертв этой трагедии!
Можно всячески порицать процесс дегуманизации, но в то же самое время его понимание может помочь нам повернуть процесс вспять. Если верно, что большинству из нас для совершения крайне агрессивных действий в отношении других людей абсолютно необходимо прежде дегумани-зировать свои жертвы, то, формируя у людей эмпатию, можно значительно осложнить совершение актов агрессии.
Действительно, Норма и Сеймур Фешбах [436] продемонстрировали наличие отрицательной корреляции между эмпатией и агрессией у детей: чем больше эмпатия у данного человека, тем меньше он прибегает к агрессивным действиям. Позже Норма Фешбах разработала метод обучения эмпатии и успешно проверила его воздействие на агрессивное поведение [437]. Говоря коротко, она обучала школьников начальных классов смотреть на события с точки зрения других людей: дети учились идентифицировать чужие эмоции, проигрывали роли других людей в разнообразных эмоционально нагруженных ситуациях, а также исследовали во время групповых занятий свои собственные чувства. Подобные ‹действия по обучению эмпатии› привели к значительному снижению агрессивного поведения.
Аналогичным образом, в более позднем эксперименте Джорджина Хэм-мок и Дебора Ричардсон [438] продемонстрировали, что эмпатия играет важную роль буфера против особо агрессивных действий. В общих чертах их эксперимент состоял в следующем: исследователи поместили студентов в ситуацию, когда им пришлось наказывать своих товарищей ударами током; и те испытуемые, кто до этого научился эмпатическому отношению к чувствам других, действительно посылали менее сильные удары током, по сравнению с испытуемыми, которые не научились испытывать эмпатию.
Существует великое множество способов взращивать и стимулировать человеческую эмпатию. Некоторые из них могут быть усвоены в младших классах школы даже без введения специальных учебных предметов. Однако сейчас я еще не готов к обсуждению этого вопроса. Прежде чем мы перейдем к нему, следует сначала бросить взгляд на другую сторону данной проблемы - на дегуманизацию. И именно на тот тип дегуманизации, который связан с предрассудками и который наносит вред не только жертве, но и ее притеснителю.
Прочитав первый абзац следующей главы, вы поймете, что я имею в виду.
Предрассудок
Полицейский-белый что есть силы заорал: ‹Эй, парень! Ну-ка, иди сюда!› Слегка обеспокоенный, я ответил: ‹Я не парень!› Тогда полицейский кинулся ко мне, весь кипя от ярости, и, нависнув надо мной, фыркнул: ‹Че ты сказал, парень?› Тут он в считанные секунды обыскал меня и уже строго спросил: ‹Как твое имя, парень?› Не на шутку испугавшись, я ответил: ‹Доктор Пуссен. Я врач›. Он сердито поиграл желваками и прошипел: ‹Как твое имя, а не фамилия, парень?› Я колебался, и полицейский бросил угрожающий взгляд и сжал кулаки. Чувствуя, как бьется сердце, я едва выдохнул: ‹Элвин›. Он продолжал психологически истязать меня, заорав: ‹Слышишь, Элвин, в следующий раз, когда я тебя позову, сразу же дуй с глаз моих! Понял?› Я все еще медлил с ответом. ‹Понял, парень?› [439]
Если бы это была сцена из голливудского фильма, герой, вероятно, лягнул бы побольнее своего обидчика, и победа осталась бы за доктором. Но в реальной жизни чернокожий доктор Пуссен просто убрался подобру-поздорову, униженный и, по его собственным словам, ‹психологически кастрированный›. Ощущение безнадежности и бессилия - этот удел угнетенных - с неизбежностью приводит к снижению самооценки, и этот процесс начинается еще в раннем детстве.
Много лет назад Кеннет и Мэйми Кларки [440] продемонстрировали, что чернокожие дети - некоторым из них было всего три года - уже были убеждены, что все черное значит ‹плохое›: они отказывались играть с ‹чернокожими› куклами, словно чувствуя, что куклы-‹белые› красивее и во всех отношениях лучше! Этот эксперимент заставляет предположить, что организация системы образования по принципу ‹в равных условиях, но по отдельности›[441] на самом деле не означала подлинного равенства, потому что само разделение неявно предполагает, что дети представителей национальных меньшинств подвергаются сегрегации ввиду того, что они хуже белых, что с ними ‹что-то не в порядке›. И на данный эксперимент специально ссылались в эпохальном решении Верховного суда Соединенных Штатов Америки (дело ‹Браун против Образовательного совета›, 1954 г.), объявившем существование сегрегированных школ неконституционным.
Занижение самооценки присуще не одним только чернокожим американцам, оно характерно и для других угнетенных групп граждан. В эксперименте, аналогичном исследованию Кларков, Филип Голдберг [442] продемонстрировал, что и женщин приучают смотреть на себя, как на существ, стоящих интеллектуально ниже мужчин.
В данном эксперименте Голдберг попросил студенток познакомиться с научными статьями и оценить их по таким параметрам, как компетентность, стиль и тому подобным. Некоторым студенткам достались статьи, подписанные авторами-мужчинами (например, неким Джоном Т. Маккеем), другим - те же статьи, но подписанные авторами-женщинами (соответственно, Джоан Т. Маккей), В результате студентки значительно выше оценивали статьи, авторами которых были мужчины, и ниже - статьи, авторами которых были женщины. Иными словами, эти студентки ‹знали свое место›: они рассматривали интеллектуальные результаты других женщин как заведомо низшие по сравнению с результатами коллег-мужчин (так же, как чернокожие дети усвоили, что ‹черные› куклы уступают ‹белым›). Таково наследие предубежденного общества.
В исследовании Голдберга предрассудки испытуемых в отношении представителей их же собственной половой группы, привели студенток к низкой оценке интеллектуального труда других женщин. Однако воздействие предрассудков на угнетаемую группу может оказаться куда более коварным: оно может перейти из области восприятия в сферу реальной деятельности. Исследования показывают, сколь мощным может быть столкновение с предрассудком: индивиды, которых просто временно назначили на низкостатусную позицию в группе и зачислили в ряды меньшинства, на самом деле начинали отставать в выполнении заданий, требующих навыков и концентрации внимания.
Например, в работе Джона Джеммотта и Элиды Гонзалес [443] ученики четвертого класса были разбиты на группы, состоящие из четырех человек, и каждому из школьников был определен соответствующий статус в группе - высокий или низкий. Дети с высоким статусом получили большие и шикарные значки со словом ‹БОСС› и сверкающими звездочками на них, в то время как дети с низким статусом вынуждены были носить маленькие и невзрачные значки с едва видимым словом ‹Помощник›. Кроме того, состав каждой из этих групп-четверок подбирался таким образом, что ребенок оказывался принадлежащим в своей группе либо к большинству, либо к меньшинству. Так, в условиях принадлежности к меньшинству ребенок оказывался либо ‹боссом› в компании с тремя ‹помощниками›, либо ‹помощником› - в компании с тремя ‹боссами›; в условиях принадлежности к большинству он, соответственно, оказывался либо ‹боссом› в компании с двумя другими ‹боссами› и одним ‹помощником›, либо ‹помощником› вместе с двумя другими ‹помощниками› и одним ‹боссом›. После того как дети приняли участие в непродолжительной общегрупповой деятельности, им поручили самостоятельно решить десять анаграмм.
Джеммотт и Гонзалес обнаружили, что индивидуальные результаты детей, названных ‹боссами›, превзошли результаты детей, названных ‹помощниками›. Более того, самые низкие результаты - с большим отрывом - получили дети, которым приписали низкий статус и которые к тому же были поставлены в положение меньшинства - один ‹помощник› в компании с ‹боссами›.
Результаты этого эксперимента особенно впечатляют, если принять во внимание, что предпринятые экспериментаторами манипуляции со статусом и принадлежностью к меньшинству или большинству не имели никакой прямой связи с выполняемым заданием! Однако простой факт ‹оставления в меньшинстве› и ярлычок ‹низшего› сам по себе оказался достаточно разрушительным, чтобы ухудшить результаты ребенка. Полезно также заметить, что отрицательные эффекты процесса навешивания ярлычков возникли благодаря непродолжительному воздействию экспериментальных условий. Отсюда можно представить себе, сколь глубоким может быть влияние предрассудков на индивидов, которые всю жизнь несли на себе отрицательные ‹ярлычки› и терпели иные формы несправедливого к себе отношения.
Эксперимент Кларков был проведен в 1940-х гг., а исследование Голдберга - в 1960-е гг. С тех пор в нашем обществе произошли важные изменения. Действительно, более поздние исследования указывают на то, что самооценки чернокожих и женщин, вполне вероятно, находятся на подъеме [444], Этот прогресс вдохновляет, однако из него не следует, что предрассудки перестали быть серьезной проблемой. Они продолжают существовать в бесчисленных скрытых формах, став менее заметными [445], но время от времени они все же принимают столь вызывающие формы, что их не могут проигнорировать общенациональные средства массовой коммуникации.
Остановимся на двух примерах. В 1987 г. более двадцати тысяч участников марша протеста, включая вдову покойного Мартина Лютера Кянга - Коретту Скотт Кинг, собрались в маленьком городке на территории округа Форсайт в штате Джорджия [446]. Они выбрали девятнадцатую годовщину убийства Кянга, чтобы выразить свой протест против возрождения расизма в этом штате и повсюду в Соединенных Штатах Америки. Марширующие участники этой акции, которых охраняли воинские подразделения штата и местные национальные гвардейцы, были встречены разъяренной толпой местных жителей (многие из них были одеты в белые балахоны ку-клукс-клана), выкрикивавших: ‹Ниггеры, убирайтесь домой!› Марш ознаменовался оскорбительными скандированиями, криками и камнями, летевшими в демонстрантов.
А несколько лет спустя факт ‹превышения власти›, допущенный несколькими офицерами полиции Лос-Анджелеса против чернокожего водителя Родни Кинга, получил огласку благодаря видео-и аудиозапи-сям, сделанным самой полицией и сохранившим явную расистскую окраску этого преступления.
Хотя указанные инциденты были особенно наглядными, они не являются чем-то из ряда вон выходящим; аналогичные события, хотя и менее драматичные, происходят достаточно часто - и во всех концах страны.
И все же, несмотря на подобные случаи, немногие станут отрицать, что ситуация действительно улучшается, как бы болезненно и медленно это ни происходило. И социальные психологи внесли большой вклад в наше понимание психологических процессов, касающихся предрассудков и дискриминации. А кроме того, как мы сейчас убедимся, ученые даже продемонстрировали ряд возможных решений этой проблемы.
Стереотипы и предрассудки
Специалисты в области социальных наук определяли предрассудок (или предубеждение) по-разному. Формально говоря, существуют как положительные, так и отрицательные предрассудки: у меня может быть предубеждение против какого-то современного художника, а может быть предубеждение в пользу него.
Это значит, что уже до того, как я лично познакомлюсь с Сэмом Пачкуном, про которого говорят, что он - современный художник, у меня будет чувство симпатии или антипатии к нему и я буду склонен ожидать от него проявления определенных личностных свойств. Так, если понятие ‹современный художник› ассоциируется у меня с несколько изнеженной манерой поведения, то я, разумеется, буду шокирован и не поверю своим глазам, если Сэм Пачкун ворвется в комнату, сметая все на своем пути, и с выражением лица, более уместным для полузащитника футбольной команды ‹Чикагские медведи›. Если же понятие ‹современный художник› ассоциируется у меня с политическим радикализмом, то я буду крайне удивлен, увидев Сэма Пачкуна со значком, на котором изображен портрет Роналда Рейгана.
В этой главе я не буду обсуждать ситуации, связанные с предрассудками ‹в пользу› кого бы то ни было, поэтому мое рабочее определение предрассудка будет ограничено отрицательными аттитьюдами. Итак, я буду определять предрассудок как враждебный или отрицательный аттитьюд в отношении хорошо различимой группы людей, основанный на обобщениях, сформулированных на основе искаженной или неполной информации.
Например, когда мы говорим, что у данного индивида есть предрассудки в отношении чернокожих, то имеем в виду следующее: данный индивид настроен на враждебное поведение в отношении чернокожих и считает, что за редким исключением ‹все черные одинаковы›. Характеристики, которые он приписывает людям с черной кожей, либо абсолютно неточны, либо в лучшем случае они основаны на крупице правды, распространяемой (с упорством, достойным лучшего применения) данным индивидом на всю группу в целом.
В классической книге ‹Природа предрассудка› Гордон Оллпорт приводит следующий диалог:
Г-н X: Вся проблема с евреями состоит в том, что они заботятся только о членах своей собственной группы.
Г-н Y: Однако, как следует из доклада Фонда местных добровольных пожертвований, они жертвуют больше (пропорционально их численности) на нужды местного самоуправления, чем не-евреи.
Г-н X'. Это только доказывает, что им важно купить себе популярность и окончательно влезть во все дела христиан. Они ни о чем другом не думают, кроме как о деньгах! Вот почему среди банкиров так много евреев.
Г-н Y: Но вот в недавнем исследовании сказано, что процент евреев в банковском бизнесе незначителен - он гораздо меньше, чем процент не-евреев!
Г-н X: О чем я и говорю: они не желают заняться респектабельным бизнесом; если они чем-то и занимаются, то лишь тем, что делают себе деньги в кинобизнесе или заправляют ночными клубами [447].
Данный диалог гораздо лучше иллюстрирует коварную природу предрассудка, чем это сделали бы горы доказательств. Что, в сущности, заявляет г-н X? ‹Не морочьте мне голову фактами, мне и так все ясно!› Он даже не пытается оспорить данные, о которых ему сообщает г-н Y, а занят тем, что либо успешно искажает факты так, чтобы заставить их служить поддержкой его ненависти к евреям, либо отбрасывает их, нимало не смущаясь, и переходит к атаке на новом ‹поле›. Глубоко предубежденный человек имеет стойкий иммунитет к той информации, которая расходится с его лелеемыми стереотипами. Знаменитый юрист Оливер Венделл Холмс-младший однажды сказал: ‹Попытки образовать фанатика - это то же самое, что направить луч света прямо в глаза: зрачки инстинктивно сужаются›.
Можно уверенно утверждать, что все мы в той или иной степени подвержены предрассудкам, независимо от того, направлены ли они против этнической, национальной или расовой группы, против людей с иными сексуальными предпочтениями, против какой-либо определенной географической местности, выбираемой в качестве места жительства, или против конкретных продуктов питания.
Возьмем в качестве примера пищу. В культуре, к которой мы принадлежим, большинство людей не едят насекомых. А теперь предположим, что некто, подобно г-ну Y, пытается убедить вас, что гусеницы или какие-нибудь уховертки очень богаты белком и, будучи особым образом приготовлены, становятся просто объедением. Кинетесь ли вы тут же домой, чтобы включать плиту? Вероятно, нет. Скорее всего, как и г-н X, вы тут же отыщете какое-то иное объяснение вашему предубеждению против насекомых, например, вы сочтете, что они отвратительны на вид. В конце концов, наша культура требует от нас, чтобы мы поедали только эстетически прекрасные существа - такие, как, например, омары!
Гордон Оллпорт написал свою книгу в 1954 г., поэтому диалог между гном Х и гном Y сегодняшнему читателю может показаться слегка устаревшим. Действительно ли люди мыслят подобными категориями? Неужели может еще найтись настолько примитивный человек, который поверит этим старым и ошибочным стереотипам по поводу еврейских банкиров? Навряд ли. Однако спустя двадцать с чем-то лет после диалога, описанного Оллпортом, похожее заявление было сделано не рядовым гражданином, а высокопоставленным военным, в руках которого сосредоточена наибольшая армейская власть в стране, - генералом Джорджем С. Бра-уном, председателем Объединенного комитета начальников штабов. В публичном выступлении, посвященном ‹еврейскому влиянию в конгрессе›, генерал заявил буквально следующее: ‹…оно столь велико, что вы даже не поверите… Знаете, у них в руках находятся банки, газеты. Оглянитесь и вы увидите, где замешаны еврейские денежки!› [448]
Подобный тип обобщения характеристик или мотивов отдельных индивидов на группу людей, выраженный генералом Брауном, называется стерео-типизацией. Мыслить стереотипно - значит приписывать идентичные характеристики любому человеку в группе, не обращая внимания на реальные различия между членами этой группы. Так, верить в то, что у чернокожих - прирожденное чувство ритма, а евреи - меркантильны, означает предполагать, что фактически все чернокожие чувствуют ритм, и фактически все евреи только тем и заняты, что приобретают собственность.
Мы обучаемся приписывать одинаковые характеристики с самого юного возраста. В одном из исследований [449] школьников пятого и шестого классов попросили оценить своих одноклассников по ряду качеств: популярность, лидерство, справедливость и тому подобным. В результате по всем положительным свойствам дети из семей, принадлежавших к высшему классу, были оценены выше, чем дети из семей, относящихся к низшему классу. Создается впечатление, что подростки оказались не способны оценивать одноклассников как индивидуальности и вместо этого стереотипизировали их на основе принадлежности к социальному классу.
Как мы уже видели в главе 4, стереотипизация не обязательно является намеренным актом злоупотребления, часто это просто способ, с помощью которого мы, люди, упрощаем наш взгляд на мир, и мы делаем это все без исключения. Когда мы слышим словосочетания ‹нью-йоркский таксист› или ‹итальянец-парикмахер›, то у большинства из нас в головах появляется достаточно определенная картина. В той мере, в какой стереотип основывается на опыте, он, в основном является верным, он может быть адаптивным и наиболее экономным способом взаимодействия со сложными событиями. В то же время если стереотип ослепляет нас, не давая рассмотреть индивидуальные различия внутри некоторого класса людей, то он неадаптивен и несет потенциальную опасность.
Вот один пример: из-за искажения, допускаемого средствами массовой коммуникации, чернокожие члены нашего общества у большинства белых ассоциируются с насильственным поведением. Как может этот стереотип привести к несправедливым и репрессивным действиям против чернокожих? Чарлз Бонд вместе со своими коллегами затронул этот вопрос в исследовании, в котором сравнивалось обращение с белыми и черными пациентами психиатрической клиники, персонал которой состоял только из белых сотрудников [450]. Исследователи рассмотрели два наиболее распространенных метода, которые использовались персоналом клиники в реагировании на инциденты, связанные с проявлением насилия у пациентов: временное помещение человека в специальную изолированную камеру или содержание его в смирительной рубашке с последующим применением успокоительного лекарства. Изучение клинических журналов регистрации процедур за период в 85 дней вскрыло следующую закономерность: более суровая процедура - смирительная рубашка и успокоительное - в отношении чернокожих пациентов применялась почти в четыре раза чаще, чем в отношении пациентов-белых, и это несмотря на то, что количество насильственных инцидентов с участием белых практически не отличалось от количества инцидентов с участием черных. Более того, эта дискриминационная практика процветала даже несмотря на то, что при приеме в клинику чернокожим пациентам в среднем более часто ставился диагноз меньшей склонности к насилию, по сравнению с пациентами-белыми. Однако с течением времени персонал клиники начинал относиться к чернокожим пациентам так же, как и к белым: по истечении первого месяца, проведенного в клинике, использование смирительной рубашки в отношении чернокожих резко уменьшалось. Очевидно, предрассудки относительно ‹черных› как группы срабатывали до тех пор, пока чернокожие пациенты были относительными новичками в клинике; затем, по мере того как степень знакомства белых сотрудников с конкретным чернокожим пациентом возрастала, сходило на нет и поведение, обусловленное предубеждением.
Таким образом, данное исследование подводит к выводу о том, что знакомство, возникающее вследствие длительного межрасового общения, потенциально может уменьшить несправедливую стереотипизацию и вымостить путь для признания индивидуальных характеристик. Однако, как мы увидим дальше в этой главе, только лишь контакта между различными расами недостаточно, чтобы разрушить сильно укрепившиеся стереотипы и фанатизм.
Для дальнейшей иллюстрации коварных эффектов расовых и этнических стереотипов давайте рассмотрим случай, когда представители некоторого меньшинства обвинены в совершении преступления и отправлены за решетку. Предположим, они обращаются с прошением о досрочном освобождении. Перевесит ли у тех, кто будет принимать решение, расовый или этнический статус заключенных иную информацию о них (обстоятельства их жизни или их примерное поведение в тюрьме), которая обычно учитывается в принятии подобных решений? Исследования показывают, что подобная когнитивная тенденциозность в этих случаях действительно имеет место.
Так, Гален Боденхаузен и Роберт Уайер [451] попросили студентов познакомиться с фиктивными делами осужденных, подавших прошение о досрочном освобождении, и на основании содержавшейся в деле информации вынести свое решение. В ряде случаев преступления ‹соответствовали› образу правонарушителей, когда, например, латиноамериканец Карлос Рамирез сидел в тюрьме за вооруженное нападение и ограбление, а англосакс Эшли Чемберлен, принадлежавший к высшему классу, был осужден за растрату; в других случаях тип преступления не соответствовал стереотипному образу преступника. В тех случаях, когда преступления находились в согласии со стереотипным образом преступника, у студентов наблюдалась тенденция к игнорированию другой значимой информации (такой, как примерное поведение в тюрьме), и они более сурово реагировали на прошение о досрочном освобождении.
Таким образом, когда люди ведут себя так, что это вполне согласуется с нашими стереотипами, мы склонны закрывать глаза на информацию, которая могла бы подсказать нам, почему они совершили преступление. Вместо того чтобы воспринять информацию, касающуюся определенных жизненных обстоятельств, вызвавших преступные действия, мы скорее предположим, что ему способствовало что-то, свойственное самим этим людям[452]. Многие ли испытуемые в эксперименте Боденхаузена и Уайера в реальной жизни подвергались нападению какого-нибудь латиноамериканца или теряли деньги в результате действий растратчика-англосакса? Более чем вероятно, немногие, поскольку большинство стереотипов основано не на действительном жизненном опыте, а на слухах и пересудах или на образах, сформированных для нас средствами массовой коммуникации, или же возникших в наших головах как способ оправдания наших собственных предрассудков и жестокости.
Думать о живущих в США чернокожих или выходцах из латиноамериканских стран как о людях глупых или опасных в ряде случаев оказывается удобным, если это оправдывает лишение их достойного образования или отказ им в досрочном освобождении. Точно так же оказывается удобным думать о женщинах как о существах, биологически более предрасположенных к работе по дому, если общество, в котором доминирующая роль принадлежит мужчинам, желает и дальше держать женщин привязанными к пылесосу, а представителей ‹низшего класса› воспринимать как лишенных амбиций, менее умных и склонных к преступному поведению людей, если мы и дальше хотим платить им по минимуму за черную работу или вообще желаем, чтобы они держались подальше от тех мест, где живем мы сами. Во всех перечисленных случаях эти стереотипы действительно пагубно сказываются на тех, кого они касаются, порождая уже обсуждавшиеся ранее на страницах этой книги эффекты самореализующихся пророчеств.
Несколько лет назад попытка президента Клинтона снять ограничения на службу в армии гомосексуалистов натолкнулась на жесткое противодействие. Не чем иным, как дремучими стереотипами, можно объяснить высказывания некоторых высокопоставленных военных и политиков, предвещавших ужасающие последствия и падение нравов в случае, если эти граждане станут носить военную форму. Потрясающая ирония всей этой истории состоит в том, что уже и так на протяжении многих лет тысячи геев и лесбиянок квалифицированно и без лишнего шума выполняют свой патриотический долг в рядах вооруженных сил, не создавая никаких дополнительных трудностей!
Содержание стереотипа само по себе не всегда является обидным; однако надо сказать со всей определенностью, что стереотипы всегда наносят вред своему объекту, даже если они выглядят нейтральными или даже положительными. К примеру, приписывание ‹амбициозности› евреям, ‹естественного чувства ритма› чернокожим или ‹артистического темперамента› гомосексуалистам не обязательно несет оттенок ‹негативности› [453]; однако все эти обобщения все равно являются обидными хотя бы потому, что лишают человека права быть воспринятым и понятым как индивидуальность, со своими особыми чертами, будь они положительными или отрицательными. Более того, в большинстве случаев содержание стереотипов как раз особой деликатностью не отличается, оно явно обижает и оказывает весьма пагубное воздействие на членов группы, которая является объектом стереотипа. Позвольте мне проиллюстрировать это одним впечатляющим примером.
Клод Стил [454] отмечает вызывающий тревогу кризис в системе предоставления образования студентам-афро-американцам. Проще говоря, в американских колледжах наблюдается заметный разрыв в академических результатах чернокожих студентов и студентов-белых; более того, данные по отчисленным из университетов свидетельствуют, что чернокожих студентов выбывает почти вдвое больше, чем студентов-белых. Хотя всякого рода исторических и социальных объяснений этому можно отыскать великое множество, Стил считает, что их явно недостаточно. В частности, эти факторы не могут объяснить того, что указанный разрыв одинаково велик и среди хорошо подготовленных к учебе в университете студентов (чей уровень подготовки демонстрировали ранее полученные оценки) и среди плохо подготовленных студентов. Иными словами, кажется, происходит нечто, что мешает даже очень ярким и хорошо подготовленным чернокожим студентам достичь столь же высоких академических результатов, какие имеют их белые сверстники, обладающие теми же способностями и достигшие того же уровня подготовленности.
Чтобы разобраться в этой проблеме, Клод Стил и Джошуа Аронсон [455] высказали предположение, что главным фактором, способствующим замеченному отставанию чернокожих студентов, может быть их опасение подтвердить существующий негативный стереотип ‹интеллектуальной неполноценности›, и неудивительно, что эта их тревога проявляется в насыщенном оценками учебном процессе. Подобный избыточный ‹груз тревожности›, в свою очередь, может подавить способность человека к выполнению оценочных заданий типа тестов. Имея все это в виду, в своем примечательном эксперименте Стил и Аронсон индивидуально проводили сложный вербальный тест (GRE)[456] с чернокожими и белыми студентами Стэнфордского университета. При этом одну половину испытуемых убедили в том, что исследователь измеряет их интеллектуальные способности, а другую половину - в том, что исследователь просто проверяет тест, и, таким образом, процедура не имеет никакого отношения к тестированию способностей студентов.
Результаты оказались очень убедительными. Студенты-белые одинаково хорошо справились с заданием вне зависимости от того, считали ли они его проверкой своих способностей или нет. Что касается чернокожих студентов, то те из них, кто считал, что тест появляется проверкой их способностей, выполнили задание так же хорошо, как и белые; по контрасту с ними студенты, думавшие, что задача теста - оценить их способности, справились с заданием хуже белых студентов. Такова сила стереотипов!
Стереотипы и атрибуции
Стереотипизация является частным случаем более общего феномена - атрибуции. Как мы уже видели в главе 4, когда происходит какое-то событие, у людей проявляется склонность найти его причину. В случае, когда человек совершает действие, наблюдатели начинают размышлять о причине, которая его вызвала. Например, если крайний нападающий футбольной команды, за которую вы болеете, проваливает атаку, упустив мяч, то этому обстоятельству может быть множество самых различных объяснений. Возможно, солнце било нападающему прямо в глаза, или он в данный момент подумал о больном сыне, или сознательно упустил мяч, поскольку перед матчем сделал ставку в тотализаторе на победу команды противника, или услышал за спиной топот несущегося защитника и испугался; наконец, может оказаться, что нападающий вашей команды просто ‹не тянет›! Заметьте, что каждое из вышеприведенных объяснений ошибки ведет к совершенно различным последствиям: вы по-разному будете относиться к спортсмену в зависимости от того, совершил ли он свой промах, задумавшись о больном сыне, или потому, что сделал ставку на команду противника.
Как вам известно, эта потребность в отыскании причины поведения другого человека является частью присущей людям тенденции - не довольствоваться имеющейся информацией, а идти дальше (‹копать› глубже). Часто это стремление оказывается функциональным.
К примеру, представьте, что вы только что переехали в незнакомый город, где у вас нет друзей, и вы испытываете одиночество. Раздается стук в дверь: это ваш новый сосед Джо, который просто хочет пожать вам руку и познакомиться по-соседски. Вы приглашаете его войти. В конечном счете он пробыл у вас минут двадцать, причем вы весьма интересно побеседовали. Вы ощущаете настоящий подъем: наконец-то у вас появился в этом городе первый друг! Однако перед самым уходом он говорит: ‹Да, кстати, если вам нужна помощь в приобретении медицинской страховки, то вы можете на меня положиться. Я работаю в страховом бизнесе и с удовольствием обсужу с вами все детали›. С этими словами он откланивается, оставив вам свою визитную карточку. А вы остаетесь наедине со своими раздумьями. Так кем же он, этот ваш сосед, является на самом деле - другом, который по случайности оказался страховым агентом, или страховым агентом, который притворяется вашим другом, чтобы удачнее сбыть вам свой товар? Перед тем как решить, стоит ли поддерживать с ним какие-либо отношения, вам просто необходимо разобраться в этом.
Повторю еще раз: осуществляя атрибуции, индивид должен идти дальше имеющейся информации, ‹копать› глубже. Нам неизвестны причины, отчего замешкался крайний нападающий, мы ничего не знаем и об истинных мотивах соседа Джо, подвигнувших его на выражение дружеского участия. Нам остается обо всем этом лишь гадать. И, следовательно, наши причинные (каузальные) интерпретации могут быть точными или ошибочными, функциональными или дисфункциональными.
В ситуации неопределенности люди склонны осуществлять атрибуции, соответствующие их убеждениям или предубеждениям; Томас Петтигрю окрестил это явление ‹величайшей ошибкой атрибуции› [457]. Вот как она проявляется. Если мистер Фанатик пришел солнечным днем в среду в парк и увидел сидящего на скамейке хорошо одетого мужчину - белого, англосакса, протестанта[458], то никаких особых эмоций эта картина у мистера Фанатика не вызовет. Однако, если на той же скамейке в то же время будет загорать на солнышке хорошо одетый чернокожий, мистер Фанатик легко придет к заключению, что перед ним - безработный, и это приведет мистера Фанатика в ярость: значит, он платит налоги своими кровными денежками, чтобы эти неумехи и никчемные бездельники могли покупать себе благодаря системе пособий такие роскошные костюмы! Точно так же, если мистер Фанатик проходит мимо дома мистера Англо и видит перевернутый мусорный бак, содержимое которого рассыпано прямо на тротуаре, то наш герой быстро заключит, что тут постарались бродячие псы, рыскавшие в поисках пищи. Однако стоит ему увидеть ту же самую картину рядом с домом мистера Гар-сиа, как мистер Фанатик тут же оскорбится и лишний раз уверится в мысли, что ‹эти люди живут, как свиньи›.
Итак, не только предубеждение явно влияет на атрибуции и заключения мистера Фанатика, но и его ошибочные заключения оправдывают и усиливают возникающие у него отрицательные чувства. Таким образом, в целом процесс атрибуции может раскручиваться по спирали: предрассудок вызывает определенные типы негативных атрибуций или стереотипов, а те, в свою очередь, усиливают тот же предрассудок [459].
Атрибуции и половые роли.
Указанное свойство процесса атрибуции наиболее ясно было продемонстрировано в исследовании половых ролей.
Для примера давайте обратимся к хорошо контролируемому эксперименту Ширли Фелдман-Саммерс и Сары Кислер [460]. Исследовательницы выяснили, что мужчины-студенты старших курсов, столкнувшись с феноменом преуспевающей женщины-врача, восприняли ее как менее компетентного и выбравшего более легкий путь к достижению успеха специалиста, по сравнению с преуспевающим врачом-мужчиной. Что касается студенток-старшекурсниц, то для них вся ситуация предстала в несколько ином свете. Они не сочли женщину-врача менее компетентной, чем мужчину-врача, однако, по их мнению мужчина легче добился успеха. Кроме того, и студенты и студентки атрибутировали женщине-врачу более высокую мотивацию. При этом следует заметить, что подобное объяснение может оказаться замаскированным намеком на то, что способности и профессиональные навыки у преуспевающей женщины на самом деле более скромные, чем у мужчины!
Эта возможность дает себя знать в аналогичном исследовании Кэй До и Тима Эмевейлера [461], в котором было показано, что в случае, когда половой стереотип достаточно силен, на него ‹покупаются› даже члены стереоти-пизируемой группы. Конкретно, эксперимент состоял в следующем: студентов и студенток познакомили с весьма успешными результатами, которых добился их товарищ (мужчина или женщина) при выполнении сложного задания, после чего испытуемых попросили высказать собственные соображения о том, что, по их мнению, послужило причиной успеха. Так вот, и студенты и студентки приписывали достижения мужчины почти исключительно его способностям, а когда оценивались успехи женщины, то обе группы сходились на том, что простая удача играет гораздо большую роль в достижениях женщины, чем в достижениях мужчины,
Интересно, что присущая женщинам тенденция принижать фактор способностей, когда речь заходит об их успехах, проявляется даже в самоат-рибуциях'. Джон Николлс [462], наблюдая за учащимися четвертого класса, обнаружил следующую зависимость: школьники приписывали свои успехи в выполнении сложного интеллектуального задания своим способностям, в то время как школьницы были склонны к умалению своих способностей. И более того, в то время как мальчики научились защищать свое Я, приписывая собственные неудачи невезению, девочки в большей мере возлагали ответственность за неудачи на себя самих.
Данная особенность самоатрибуций может иметь ряд интересных следствий.
Предположим, теннисист-мужчина проигрывает первый сет матча, состоящего из трех сетов, со счетом 2:6. Какие выводы он сделает? Вероятно, он решит, что недостаточно выложился или что удача от него отвернулась, в конце концов, его сопернику явно везло с этой серией чисто случайно выигранных мячей! А что подумает теннисистка, оказавшаяся в аналогичной ситуации? Согласно данным, полученным Николлсом, она может подумать, что обладает меньшим мастерством, чем соперница, ведь счет говорит сам за себя: 2:6. И вот тут-то начинается самое интересное! Атрибуции, сделанные игроками по поводу проигранного ими первого сета, могут отчасти определить их успех или неудачу в последующих сетах. Иначе говоря, мужчины могут приложить все силы, чтобы вырвать победу в следующих двух сетах и выиграть матч. Что же касается теннисисток, то они, напротив, могут окончательно опустить руки, проиграв последующий сет, а вместе с ним и весь матч.
Фактически именно это и происходит. В недавнем исследовании [463] были тщательно изучены результаты 19 300 теннисных матчей. В этих матчах после проигранного первого сета мужчины чаще, чем женщины, концентрировались и выигрывали второй и третий сеты, а женщины чаще проигрывали матч ‹всухую›. Данный феномен встречается даже среди игроков-профессионалов, иначе говоря, среди тех, кто уверенно причисляет себя к талантливым и способным теннисистам.
Марлен Тернер и Энтони Пратканис [464] продвинули изучение само-атрибуций еще на шаг вперед, продемонстрировав, что негативные самоат-рибуции, вызванные процедурами отбора женщин при устройстве на работу, могут воспрепятствовать реальным успехам этих женщин на рабочем месте.
Научные интересы Тернер и Пратканиса лежали в плоскости изучения ряда возможных вредных побочных эффектов ‹программ поддержки›[465]. Известно, что эти программы были в целом полезными в той мере, в какой они открывали талантливым женщинам возможность занимать вакансии, прежде для них недоступные. К несчастью, можно указать и на неблагоприятные эффекты: ряд таких программ как бы ненамеренно ставил своего рода клеймо на талантливых женщин (‹стигму›), создавая иллюзию, что их выбрали в основном из-за их пола, а не из-за их таланта. Какое же воздействие оказали эти программы на принявших в них участие?
В тщательно контролируемом эксперименте Тернер и Пратканис убедили часть женщин, что их взяли на работу лишь по половому критерию, в то время как другие женщины прошли сложный тест, после чего им сообщили, что своим приемом на работу они обязаны положительным результатам его прохождения. В итоге те женщины, которым сообщили, что их взяли на работу из-за их пола, а не из-за их достоинств, низко оценивали свои способности. Вдобавок, когда тест требовал приложения значительных усилий, женщины, считавшие, что их предпочли другим претендентам просто из-за их пола, и не пытались действовать столь же упорно, как женщины, убежденные, что поступили на работу благодаря своим деловым качествам (этот феномен назвали саморазрушительным поведением).
Нет сомнений в том, что атрибуции, связанные с половыми стереотипами, - будь то самоатрибуции или атрибуции, сделанные другими, - могут наносить вред. Причем, как продемонстрировали в своем исследовании Кэй До и Джанет Тэйнор [466], эти атрибуции часто служат своего рода обоюдоострым мечом, порождая тенденциозность и нанося удары и по женщинам, и по мужчинам, хотя от вторых и ждут успехов, однако не достигшего их мужчину третируют больше, чем испытавшую неудачу женщину!
В своем эксперименте До и Тэйнор дали испытуемым прослушать записанное на пленку собеседование со студентами, претендовавшими на получение престижной стипендии. В случае, когда претендент отвечал успешно и был мужчиной, его оценивали как более компетентного, по сравнению с женщиной, отвечавшей столь же успешно; зато, когда ответы соискателя-мужчины были слабыми, его оценили как гораздо менее компетентного, по сравнению с соискательницей, отвечавшей столь же неудачно.
В совокупности результаты этих исследований свидетельствуют о том, что в нашем обществе успехов ждут от мужчин и их же жестко третируют в случае неудач. От женщин же успехов, как правило, не ждут, и когда женщинам удается их достичь, таких женщин рассматривают (и они сами себя рассматривают) как диковинки с необычайно высоким уровнем мотивации или же просто везения. Когда неудачу терпят женщины, к ним относятся более снисходительно.
Итак, благосклонное отношение к человеку в зависимости от его пола, принадлежности к группе меньшинств может привести к успеху в выравнивании условий для честного соревнования, но если это не делается должным образом, то такая поддержка может иметь ряд нежелательных последствий и привести отобранного по этим критериям человека к описанной выше саморазрушительной стратегии.
Обвинение жертвы
Для тех, кто сам никогда не испытывал каких-либо предрассудков, не всегда легко представить себя в качестве их жертвы. Особенно нелегко дается эмпа-тия представителям доминирующего большинства, чувствующим себя в относительной безопасности: они могут сочувствовать жертвам предрассудков и желать, чтобы предрассудков не было, но часто в их аттитьюдах все же проскальзывает нотка убежденности в собственной правоте. А это ведет к тенденции перекладывать вину на жертву предрассудков.
Указанная тенденция может выражаться в форме суждений о ‹заслуженной репутации›: ‹если на протяжении всей истории человечества евреи постоянно становились жертвами притеснений - значит, они должны были сделать что-то не то›; ‹если ее изнасиловали - значит, она должна была сама дать повод›; ‹если эти люди (афро-американцы, латиноамериканцы, индейцы, гомосексуалисты) не хотят на свою голову неприятностей, почему бы им не…› (держаться в тени, помалкивать, не ходить туда, где им не рады, и так далее в том же духе). Подобные предположения, по сути, содержат в себе требование к ‹чужакам› подчиняться нормам более строгим, чем те, что установлены для большинства.
Ирония, однако, состоит в том, что эта тенденция обвинять жертвы в том, что они стали объектами нападок, атрибутируя затруднительное положение, в которое они попали, их собственным личностным свойствам и отсутствию способностей, часто мотивирована желанием видеть мир царством справедливости!
Как показали Мелвин Лернер и его коллеги [467], люди склонны приписывать любую несправедливость, которую трудно объяснить какими-либо иными причинами, личной ответственности того, кто оказался жертвой несправедливости. Например, если два человека одинаково усердно выполняют одно и то же задание, и один из них посредством бросания монетки получает значительное вознаграждение, а второй не получает ничего, то сторонние наблюдатели будут склонны считать, что второй человек работал менее усердно. Аналогично этому негативные аттитьюды в отношении бедных, включая обвинения их самих в собственных невзгодах, в большей степени превалируют у индивидов, которые выражают сравнительно более твердую веру в справедливость окружающего мира [468].
Очевидно, нас пугает мысль, что мы живем в мире, где люди, совер-. шенно ни в чем не виновные, могут быть лишены того, что заслужили, или же самого необходимого, будь то равная плата за равный труд или основные жизненные блага. По той же причине, когда шесть миллионов евреев уничтожают безо всякой видимой причины, чувствуешь себя спокойнее, если веришь, что они, может быть, совершили что-то, чтобы заслужить подобные действия по отношению к ним![469]
Дальнейшее понимание феномена ‹обвинения жертвы› приходит в результате изучения работы Баруха Фишхоффа, посвященной тенденциозности ‹заднего ума› [470], которую мы обсуждали в главах 1 и 4.
Как вы, может быть, помните, исследование выявило нашу способность быть блестящими ‹экспертами на утро понедельника›[471]: после того, как нам известен результат, все сложные и запутанные обстоятельства, окутывавшие его появление на свет, внезапно становятся абсолютно ясными и прозрачными, нам кажется, что мы ‹всегда их знали›, и если бы кто-нибудь попросил бы нас предсказать результат, то мы бы справились с этим без труда. Однако это не более чем иллюзия.
В интересной серии экспериментов Ронни Янофф-Балман и его соавторы продемонстрировали силу тенденциозности ‹заднего ума› в укреплении веры испытуемых в то, что жертвы изнасилований сами несут ответственность за то, что с ними произошло [472].
Исследователи просили испытуемых прочитать описание некоего свидания мужчины и женщины, встречавшихся еще во время совместной учебы в университете. Все описания были идентичны, за исключением последнего предложения; для половины испытуемых оно читалось так: ‹Последнее, что я помнила, - это то, что он меня изнасиловал›, а для второй половины это звучало так: ‹Последнее, что я помнила, - это то, что он проводил меня домой›. После того как испытуемым посоветовали на время позабыть о том, что им теперь известен реальный финал свидания, их попросили, основываясь на прочитанном описании, самим предсказать вероятность различных вариантов финала, включая и тот, о котором они только что прочитали. И хотя события, приведшие к финалу, в обоих вариантах описания были абсолютно идентичными, те из испытуемых, кто прочитал версию ‹с изнасилованием›, с большей вероятностью предсказали, что все закончится именно так, по сравнению с испытуемыми, которые читали версию ‹с провожанием домой›. Более того, испытуемые, познакомившиеся со сценарием, содержавшим факт изнасилования, были склонны обвинять героиню в том, что она своим поведением, например тем, что дала себя поцеловать, спровоцировала подобный печальный результат!
Подспудный смысл этих открытий не слишком успокаивает. Чтобы в полной мере понять страдания жертвы и проявить эмпатию к ней, мы должны быть способны реконструировать события, приведшие к печальному результату, посмотрев на них с точки зрения самой жертвы. Но при этом легко забыть, что, в отличие от нас, у жертв не было счастливой возможности направлять свое поведение, зная наперед, что произойдет.
Предрассудок и наука
Общепринят взгляд на ученых как на объективное и справедливое сообщество, однако и они могут поддаться влиянию распространенных предрассудков.
Луис Агассиз, один из величайших американских биологов XIX столетия, утверждал, что Господь сотворил белых и черных как два отдельных вида [473]. В том же духе высказывался в 1925 г. и знаменитый британский биолог и математик Карл Пирсон, заключивший свое исследование этнических различий следующим утверждением: ‹Рассмотрение усредненных данных по каждому полу в отдельности показывает, что эта чужеродная еврейская популяция физически и психически несколько уступает коренной [британской] популяции› [474]. Основываясь на результатах своих исследований, Пирсон выступал против разрешения на иммиграцию в Великобританию евреям из Восточной Европы.
Сегодняшним, более искушенным ученым требуется куда более весомая аргументация, нежели та, что выдвигалась Агассизом и Пирсоном. Например, сегодня мы уже достаточно искушенны, чтобы рассматривать большинство стандартных тестов на измерение коэффициента интеллектуальности (IQ) как тенденциозные инструменты, которые непреднамеренно ставят белых представителей ‹среднего класса›, проживающих в пригородах, в более благоприятное положение. Это происходит из-за того, что вопросы в данных тестах сформулированы с помощью слов и фраз, более знакомых детям, выросшим в богатых пригородах, нежели детям, выросшим в городских ‹гетто› или на фермах. Таким образом, прежде чем прийти к заключению, что плохими результатами при прохождении тестов на IQ чернокожий американец, ‹латин› или житель сельской местности обязаны своей глупости, нам требуется знать, был ли данный тест ‹культурно очищенным› или нет.
Однако и такая искушенность не гарантирует иммунитета к предрассудкам. Ловушки, которые зараженное этими предрассудками общество ставит на пути даже самых благонамеренных людей, могут быть чрезвычайно тонко завуалированными. Чтобы проиллюстрировать это, позвольте мне привести один личный пример, в котором ‹замешан› такой предрассудок, как сексизм.
В первом издании этой книги, обсуждая индивидуальные различия в убеждаемости, я специально отмечал, что женщины, похоже, более подвержены убеждению, чем мужчины. Данное утверждение основывалось на хорошо известном эксперименте, проведенном в конце 50-х гг. Ирвингом Джанисом и Питером Филдом [475]. Однако более внимательное знакомство с экспериментом приводит к мысли, что он непреднамеренно был направлен против женщин в той же мере, как упоминавшиеся выше тесты IQ направлены против обитателей городских ‹гетто› и сельских районов. Дело в том, что убеждающая аргументация, использованная в этом эксперименте, касалась таких тем, как гражданская оборона, исследования в области рака, знаменитая катастрофа с дирижаблем ‹Гинденбург› и тому подобных, иначе говоря, таких тем, к которым наша культура в большей степени стимулирует интерес у мужчин и мальчиков и в меньшей - у женщин и девочек; причем в 1950-е гг. эта разница выступала гораздо заметнее. Таким образом, полученные Джанисом и Филдом результаты могли просто указывать на то, что люди более убеждаемы в тех вопросах, которые их мало заботят или которые им мало известны.
Действительно, более поздняя серия экспериментов Фрэнка Сист-ранка и Джона Мак-Дэвида [476] подтвердила данные рассуждения. В своих исследованиях Систранк и Мак-Дэвид использовали широкий спектр тем, одни из которых обычно вызывают больший интерес у мужчин, а другие относятся к сфере традиционных интересов или познаний женщин. Полученные результаты не оставляли сомнений: женщины оказывались более убеждаемыми в сферах, ориентированных на мужчин, которые, в свою очередь, были более убеждаемы в традиционно женских областях. При этом сам факт формирования в процессе воспитания у женщин и мужчин неза-интересованности в тех или иных темах можно считать неблагоприятным следствием дискриминации по признаку пола.
В 1970 г., когда я писал эту книгу (ее первое издание), я еще не знал о слабых сторонах эксперимента Джаниса и Филда, пока мое внимание к нему не привлекла (деликатно, но настойчиво) хорошая приятельница, оказавшаяся по стечению обстоятельств феминисткой и социальным психологом. Урок, который следует извлечь из данного примера, ясен: если мы растем в обществе, зараженном предрассудками, мы часто воспринимаем их некритически. Нам легко поверить, что женщины доверчивы, потому что данного стереотипа придерживается общество. Следовательно, мы не склонны критично оценивать научные данные, говорящие в пользу этого стереотипа, и, даже не отдавая себе отчета, используем их как научную поддержку своим предубеждениям.
Дата: 2018-12-21, просмотров: 267.