В проповедничестве митрополита Филарета русская проповедь достигла своей зрелости и самостоятельности, наиболее полно отразив самобытно-русские начала и религиозно-православное самосознание.

Он начал с того, на чем остановилась и замерла схоластическая проповедь. Эта последняя, выродившись в отвлеченное, сухое, рассудочное богословствование, показала, что стоит человеческий рассудок, когда он лишен благодатной силы, внутренней духовной созерцательности и подлинного служения Церкви и Богу. Никто из отечественных проповедников так авторитетно и с такой силой не возвысил разум, не восстановил права его в сфере богословия и проповедничества, как митрополит Филарет. Он изнутри преодолел схоластику, одухотворив, насытив богооткровенным содержанием работу ума, подняв ее в сферу самых возвышенных размышлений и глубоких созерцаний. Сам митр. Филарет и исследователи его гомилетического наследия называли его проповеди “созерцаниями,” “рассуждениями,” “исследованиями,” “размышлениями.”

Но никто не мог сказать, что она тем самым есть проповедь схоластическая. Как религиозный мыслитель, святитель хорошо знал силу мысли и ее границы. Как глубоко верующий человек, он ощущал в себе зиждительную силу веры и знал безграничные возможности ее проявлений в религиозной жизни.

Одна сила у митрополита Филарета поддерживала, дополняла и укрепляла другую: глубина веры и смирения питала высоту и проницательность мысли. Сила мысли давала вере разумные, логические ясные и совершенные формы внешнего выражения. Счастливое сочетание этих двух уравновешивающих друг друга сил и развило у митрополита ту силу духа, которая сделала возможным явление в мир XIX века нового “учителя Церкви,” “благоглаголивого Московского Златоуста.”

Мы призваны говорить о проповедничестве этого Златоуста, но говорить о нем — значит одновременно раскрывать и его богословие, заключенное в проповедях и определявшее их содержание.

Проповеди митрополита Филарета, а их у него насчитывается до 500, — это подлинная биография внутренней жизни его духа. Все внешние факты из его личной, церковной и общественной жизни, отражаясь в его проповеди, являлись лишь поводом для раскрытия его духа в направлении соответствующему и проповедям, и созерцаниям его богословствующего разума.

Если у митрополита Платона слушатель был на первом плане, и к нему направлялось все внимание его благочестивой настроенности, то у митрополита Филарета на первом плане было движение внутренней веры и связанной с ней религиозной мысли. В его проповедях мы слабо представляем слушателя, которому они предназначались, зато очень чувствуем творца, которым они создавались. С этим связано преобладание в них размышляющего “рассуждения” и наличие оттенка того интеллектуального наставничества, учительства, даже аристократизма, который так дает о себе знать в его проповедях.

Но этим же объясняется глубокая действенность его проповеди на всякого слушателя или читателя. Слушая или читая эту проповедь, всякий приходил и приходит к пониманию предмета своей веры в его существе, т. е. в его внутреннем смысле и значении для жизни человека. Это понимание сразу же переходит в восприятие важности раскрываемых проповедником истин. Восприятие же это, концентрируясь в чувстве, создаёт живое, устойчивое и действенное впечатление от прослушанной или прочитанной проповеди.

Но все ли, однако, проповеди митрополита Филарета равноценны по силе заключенных в них религиозных тем или идей? Чем объяснить, что одним читателям нравятся одни проповеди, другим — другие? Это объясняется тем, что каждый читатель в каждой проповеди больше видит и усваивает то, на что открыты у него самого внутренние очи.

То же происходит и с проповедником. Не все религиозные идеи (темы) ему одинаково близки и дороги. Одними он живет и дышит в большей степени, а другими — в меньшей степени. Увлеченный сам близкой его духу идеей, он может захватить, увлечь ею и своего слушателя. У многих проповедников были и есть такие излюбленные темы и идеи. Они часто возвращаются к ним и даже тогда, когда говорят на другие темы. Такие идеи были и у митрополита Филарета.

Переходя к анализу его проповедей, мы коснемся лишь некоторых из этих идей. Общественно-политических тем он сознательно избегал, полагая, что для “проповедников безопаснее и надежнее работать на своем поле — говорить о вере и нравственности..., чтобы не сойти с дороги и не оступиться в яму на политической дороге.” О вере и нравственности и вытекающих из них положениях и говорят проповеди Московского святителя. Укажем некоторые из этих положений на основе разбора его поучений, и прежде всего остановимся на идее истины.

1). Об истине. Искони истина привлекла к себе внимание человека. От того или иного решения вопроса об истине и зависит весь ход жизни человеческой. Когда кончаются поиски истины, кончается разумная жизнь человека. Трагедия современных поисков истины заключается в том, что истину стали представлять себе бесконечно дробной, многоликой. А между тем истина едина, монистична. Понять единство истины, удовлетворяющей все запросы человеческого духа, — значит встать на путь правильного разрешения вопроса и об истине, и о жизни. С признания единства истины и должны начинаться ее поиски во всех сферах человеческой жизни и деятельности. Наиболее полное, всеобъемлющее разрешение вопросов о единой истине дает богооткровенная христианская религия, она и самую единую истину считает Богом, отождествляет с Ним: “Я есть путь, истина и жизнь.” Эта истина содержит в себе и жизнь и путь ее, т. е. самое течение, развитие и направление ее.

Митрополит Филарет в слове в день столетия Московского университета доказывает самое бытие истины и единство ее во всех сторонах умственной деятельности человека. Проповедник не отрицает научной истины, но говорит лишь, что она должна быть восполнена истиной богооткровенной, чтобы стать полной и единой. Он рассуждает так:

“Я исследователь звезд, планет и их законов. Чего от меня потребует здесь истина Божия? — Потщусь возвысить также искусно проницательность твоего духа, чтобы ты мог ясно слышать и возвестить, как небеса поведают славу Божию.” В заключения проповедник говорит:

“Распространяй не поверхностное образование, но просвещение, проникающее от ума до сердца; и да будет плодом знания добродетель и истинное благо — частное и общее. Подвизайся образовать подвижность истины и правды, веры и верности... чтобы, если нужно, то и умереть за них. Ибо истина, когда за нее умирают, бывает особенно животворна.” Говорить об истине — значит, в конечном счете, говорить о Боге. Говорить о Боге — значит говорить об истине. Такова идея, заключенная в самом слове истина.

2). О вере. Мало сказать, что “вера есть уверенность в невидимом.” Этой уверенностью надо жить, чтобы ощущать ее как факт внутренней жизни.

Но откуда взять эту уверенность, если вся наша вера — это “только трость, колеблемая ветром.” Чтобы быть устойчивой, реальной силой, она должна соединиться с верой других и в этом найти для себя дополнительную силу. Русские богатыри, по былинным сказаниям, чтобы набраться сил, припадали к матери-земле. Верующие люди, чтобы набраться силы веры, должны припадать к вере отцов. Каких отцов и только ли отцов? И разрешается ли этим вся тайна нашей веры? На эти вопросы митрополит Филарет отвечает в “Слове в неделю 24-ю,” на текст: “И сказал Иисус: кто прикоснулся ко Мне?” (Лк. 8:45).

По указанию проповедника, мы должны: “проникнуться верой Авеля, приносящего множайшую жертву Богу; стать проникнутыми верой Авраама, который принес Богу единородного сына. Авраам готов через кровь сына и даль времен коснуться ризы Спасителя силою своей веры в грядущее, как в настоящее. Должны проникнуться верой пророков, которые глазами своей веры смотрели на предрекаемые ими будущие события, как настоящие. Должны воспринять в себя всепобеждающую веру апостольскую, веру мучеников, победившую терпением целый мир их гонителей.” Наша вера, таким образом, должна укрепиться верой отцов, напитаться ей и быть, по удачному выражению митрополита Филарета, “вселенской верой.” В этом и заключается одна из тайн нашей веры.

Но мог ли человек придумать такую веру? Без помощи Божией здесь, как и везде, мы не можем творить ничего. Вот почему “Сам Небесный Учитель называет нашу веру Божиею.” Так раскрывается вторая тайна нашей веры.

Постигая все эти тайны веры всего лишь умозрительно, мы далеко не все еще постигаем. Это постижение тайн веры будет расти по мере роста в нас самой веры. Поэтому будем взывать ко Господу: “умножь в нас веру” (Лк. 17:5). Вера усиливается молитвой. Молитвенная связь с Богом особенно сильна в Церкви, где соучаствует в нашей молитве весь духовный мир, вся “вселенная,” т. е. небесная и земная Церковь. И где Господь соприкасается с нами не только краем ризы Своего благоволения но и всем Своим Существом — в тайне Св. Причащения. Такова третья и основная тайна нашей веры, по учению митрополита Филарета. Все эти тайны есть вместе и руководящие, движущие идеи нашей веры.

3). О безмолвии и молчании. Особенно близка была сердцу митрополита Филарета добродетель безмолвия и молчания. После молитвы и чтения Слова Божия он больше всего черпал силы именно в этой добродетели. Как и митрополит Платон, он очень ценил и любил Лавру и Гефсиманию (скит) за то, что там, вблизи раки Преподобного, учился черпать силы в безмолвии и молчании.

В Гефсиманском скиту, в слове от 28 сентября 1844 г. он говорил: “Кто не упраздняет себя, хотя однажды в день, хотя на непродолжительное время, от всякого внешнего земного занятия, попечения, пристрастия и не введет своей души в благоговейное безмолвие пред Богом, тот еще не познал пути мира для души своей.”

Зная силу безмолвия и молчания, он мог постичь значение молчания Пресвятой Богородицы, не возглашавшей никому, даже Иосифу, о тайне зачатия Богомладенца. Одна из лучших, проникновеннейших проповедей его и посвящена этому молчанию Пресвятой Богородицы. Здесь (“Слово в день Благовещения Пресвятой Богородицы”) он говорит:

“Вслушаемся в молчание Мариино и поучимся от Нее бережно употреблять сокровище слова... Что значит сей подвиг молчания? То, что Мариам есть совершенный Сосуд Благодати... хранящий таинство веры в чистой совести... и сим молчанием совершающий непрестанную, великую жертву Богу Слову.”

В нравственном приложении он говорит: “Познай, христианская душа, и возлюби духовное молчание... И слово свое заключи в горнило благоговейного молчания и тайную внутреннюю молитву, и оно сделается причастным силы Слова Божия.”

4). Заключим разбор проповедей митрополита Филарета проповедью, посвященной преподобному Сергию. В ней содержится своя идея и своя тайна — тайна благодатного общения с Преподобным Сергием.

“Кто покажет мне малый деревянный храм, на котором в первый раз изречено здесь имя Пресвятой Троицы? Вошел бы в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горячая лучина светят чтению, но сердца молящихся горят тише и ясней свещи, и пламень их достигает до неба, и ангелы их восходят и нисходят в пламени их жертвы духовной. Отворите мне дверь тесной келии, чтобы мог вздохнуть ее воздухом, который трепетал от гласа молитв и воздыханий преподобного Сергия, который орошался дождем слов его, в котором впечатлено столько глаголов духовных, пророчественных, чудодейственных. Дайте мне облобызать прах её сеней, который истёрт ногами святых, через который однажды преступили стопы Царицы Небесной.”

Кто может спокойно читать это слово?! У кого не поднимет оно со дна души умиления, сорастворенного благоговением перед святыней Преподобного, вдруг перед нами ожившего в обстановке молитвенного подвига того времени. Как трогательно это движение души проповедника приобщиться к святыне храма и келий, столь художественно ярко воспроизведенных проповедником в своем благочестивом созерцании.

Искусство и аскеза, благочестие и любовь, прозорливость и мудрость соединились здесь, чтобы дать нам почувствовать величие когда-то творившегося здесь подвига и высоту души самого художника, воспроизведшего для нас это величие. Когда-то митрополит Платон использовал ветхую ризу преподобного Сергия в своем выступлении перед Павлом I. Его преемник благочестием сердца и движением души художника показал нам тот храм, в котором эта риза облекала Преподобного.

Эту ризу митрополит Платон благоговейно держал на своих плечах, ощупывал своими пальцами, лобызал своими устами. Митрополит Филарет, описывая храм и келью Преподобного, ушел в них своим духовным созерцанием и пережил отдалённое прошлое, как зримое и ощущаемое настоящее.

Речь митрополита Филарета