Хайдеггер длительное время занимается древнегреческой философией, которая впервые вывела понятие "бытие". Если осуществить семантический перевод, то в современном языке древнегреческое "бытие" должно означать "присутствовать": "суть этого присутствия глубоко таится в первоначальном имени бытия... в присутствии непродуманно и потаенно правит настоящее и длительность, правит время. Бытие как таковое ... открывает свою потаенность во времени. Таким образом, время указывает на непотаенность, т.е. истину бытия" [1; 33].

В этом пункте Хайдеггер опять идет по пути, намеченному Гуссерлем, и различает время как "протекание сущего" (явление) и время как "собственное имя истины бытия" (феномен). Последнее – истина бытия , когда она связывается с человеком, определяется как понимание. Это – понимание человеком своего бытия, своей истины, своего смысла: "смысл бытия" и "истина бытия" говорят то же самое",– пишет Хайдеггер.

"Человек ... самим бытием "брошен" в истину бытия, чтобы эк-зистируя ... беречь истину бытия, чтобы в свете бытия сущее явилось как сущее. Каково оно есть... Явится ли оно и как явится ... решает сам человек" [5; 328]. Смысл бытия в том, что бытие дано в его непотаенности, т.е. смысл непосредственно открыт человеку. Открытость смысла – смысла бытия, в свою очередь, позволяет говорить о понимании смысла (смысла бытия), следовательно, о понимании самого бытия.

Понимание – это открытость ("Вот") человека времени, когда время рассматривается как "собственное имя истины бытия". Понимание – это открытость миру , это бытие-в-мире, бытие-с-другими. "Единящим" началом является язык, который только и придает всему в мире свойственное языку единство. "Мысль, послушная голосу бытия, ищет ему слово, в котором скажется истина бытия... Это – забота об употреблении языка. От долго хранимой безъязыкости и от тщательного прояснения высветляющейся в ней области приходит сказывание мыслящего... Мыслящий дает слово бытию" [1; 40-41].

"Говорит друг с другом значит: вместе высказываться о чем-то, показывать друг другу такое, что выявляет в говоримом обговариваемое, выводит его собою на свет. Невыговоренное – не только то, что не поддается оглашению, но несказанное, еще не показанное, еще не достигшее явленности. То, что должно остаться невыговоренным, что сдержано в несказанном, пребывает как несказанное в сокрытом, есть тайна" [1; 265].

Существо языка есть сказание о чем-то. Когда язык говорит о бытии, которое непотаенно, то язык не просто сказывает, не раскрывает тайну, поскольку тайны нет,– когда язык говорит о бытии, язык указывает.

Любая речь о языке как бы состоит из двух аспектов:

1. из говорения, т.е. оглашения мыслей посредством речи,
2. из слушания самого языка, которым мы говорим.

Слушание языка является предпосылкой для говорения, иначе говорение будет бессмыслицей.

Чтобы начать говорить, надо услышать, что нам говорит язык, т.е. надо услышать как говорит язык. Это, во-первых.

Но, спрашивает Хайдеггер, разве может язык говорить? Разве язык имеет собственные орудия речи? Конечно, нет. Это, во-вторых.

Но между "первым" и "вторым" нет противоречия. Язык говорит нам свой сказ , т.е. показывает нам, что он вобрал в себя, что он в себе имеет. Язык сказывает о бытии, мы же используем язык (сказ) языка , мы употребляем сказ языка, чтобы дать свой сказ о себе. Другими словами, не мы говорим языком (сказом), а язык говорит в нас, язык говорит нами. Язык не может реализовать себя иначе, чем через говорящего языком (сказом языка) человека.

"Человек – не только живое существо, обладающее ... языком. Язык есть дом бытия, живя в котором, человек эк-зистирует, поскольку, оберегая истину бытия, принадлежит ей" [5; 331].