Подобно беспоповщине, роль организующей первоначальное накопление силы сыграли в начале XIX в. и скопческие организации, действуя в среде сначала торгово-промышленного, а затем ссудного приложения капитала. Специфической особенностью скопчества была его способность содействовать быстрейшему процессу дифференциации крестьянства и вытягивать из деревни в город наиболее податливые и подходящие для капитала элементы.

В предшествующей главе мы установили генетическую связь скопчества с хлыстовством. Но в начале XIX в. скопчество выступает уже как самостоятельное оригинальное явление со своей идеологией и определенным социальным составом последователей. Его связь с хлыстовской почвой, на которой появились первые его ростки, уцелела в хлыстовской анимистической формуле, которую должен был произносить каждый новый адепт, /353/ да в некоторых терминах и формах культа. По традиции новообращенный должен был произносить при вступлении в секту покаянную формулу, в которой просьба о прощении прежних грехов обращается не только к богу, богородице и ангелам, но и ко всей природе: «Прости, солнце и луна, небо и звезды, и матушка сыра земля, пески и реки, и звери и леса, и змеи и черви». Однако входивший в секту, приняв оскопление, вместе с тем изолировал себя совершенно от всего мира, к которому обращался в традиционной формуле. Он порывал с семьей или с возможностью семейной жизни, должен был оставлять тяжелый земледельческий труд, к которому становился неспособен, отсекал себя от крестьянской среды и должен был покидать ее. Он должен был уходить в город, где находил подобных себе отщепенцев от нормального мира. В этой своеобразной среде преломлялись до неузнаваемости все прежние идеалы, изменялись настроения и стремления, создавалась новая форма общественности, с новой идеологией. «Огненное крещение» отмечало неизгладимой печатью всех его причастников, и покаянная молитва в их устах становилась скорее прощальной молитвой.

Первые успехи скопческой пропаганды показывают, что и главными пропагандистами новой религии были люди совершенно другой сферы, чем хлыстовские пророки и богородицы. Когда после появления в «корабле» орловской «богородицы» Акулины Ивановны Кондратий Селиванов, уже признанный «бог над богами, царь над царями и пророк над пророками», стал проповедовать в хлыстовских «кораблях» оскопление в качестве лучшего средства избежать «лепости», поедающей весь свет и отвращающей от бога, во многих «кораблях» его стали за эту проповедь преследовать бранью, насмешками и даже доносами. Первые успехи проповедь Селиванова возымела по отношению к его ближнему сотруднику, Александру Шилову, скопческому Иоанну Предтече, который происходил из крестьян Алексинского уезда и был беспоповцем, т. е., вероятно, уже дифференцировался из крестьянской среды. По-видимому, вместе с Шиловым Селиванов совершил первые самостоятельные оскопления в Алексинском уезде Тульской губернии, в доме фабриканта Лугинина, где приняли «огненное крещение», или «убедились», фабричные крестьяне; затем в Тамбовской губернии, Моршанском уезде, «убедились» около 70 крестьян. После этого «убеления» Александр и Кондратий /354/ были арестованы и сосланы, но дело «убеления» пошло быстро и без них. Лугинин вместе с «убеленным» приказчиком Ретивовым переселился в Москву и там устроил первый скопческий «корабль» при основанной им полотняной фабрике. Оскопления производились Ретивовым среди фабричных рабочих. Вслед за Лугининым потянулись в Москву из Тамбовской, Тульской и Орловской губерний другие скопцы: Казарцев, к которому перешла фабрика Лугинина, Колесников, основавший торговлю пушным товаром. Появились адепты и из среды московских купцов (Жигарев и Тимофеев). Другие скопцы тянулись в Петербург, где были основаны «корабли» в домах купцов, братьев Ненастьевых, Кострова, Красниковых, Артамонова, Васильева и других. Одновременно со столичными «кораблями» один за другим появлялись скопческие «корабли» в крупных провинциальных городах: в Моршанске, где во главе скопцов стояли богачи братья Плотицыны, построившие великолепный собор на месте наказания Селиванова батогами в 1774 г.; в Алатыре, где кормщиком «корабля» был шелковый фабрикант Милютин, а «белыми голубями» — его рабочие. Появились купеческие и фабрикантские «корабли» в Костроме, Саратове, Самаре, Томске, Туле и других городах. Ко всем этим центрам тянулись оскопленные в деревнях крестьяне. Это была готовая рабочая масса для скопцов-капиталистов, которым оставалось только эксплуатировать свое покорное стадо. Связь по уродству быстро превращалась в неразрывную экономическую зависимость, поддерживаемую еще религиозным ореолом, который окружал хозяев-пророков. По существу, социальная роль скопчества оказалась аналогичной социальной роли федосеевщины или, в широких размерах, рогожской поповщины. Но средство, с помощью которого скопчество свою роль выполняло, выходило из ряда вон и создавало особенно крепкие узы. Немудрено, что процесс накопления в среде скопчества пошел необычайно быстро. То, на что рогожцам понадобилось целое столетие, скопцы проделали в какие-нибудь 25 лет: в 1774 г. Селиванова били батогами за сосновские оскопления, а в 1802 г. он уже поучал в беседе Александра I и обратил камергера Елянского, который затем в 1804 г. выступил со своим знаменитым проектом об учреждении божественной канцелярии и установлении в России «феократического образа правления». Бог, царь и пророк, непризнанный хлыстами, стал богом, царем и пророком капиталистов, /355/ раскинувших свои операции, теперь уже не только торгово-промышленного, но также биржевого и ростовщического характера, по всей России. Скопцы-капиталисты диктовали биржевые цены и не гнушались никакими выгодными спекуляциями, хотя бы даже с фальшивой монетой. Селиванов с 1803 г. открыто поселился в Петербурге и принимал поклонение от буржуазной и великосветской публики; перед второй войной с Наполеоном в 1809 г. его посетил сам император и спрашивал его мнения относительно исхода войны. Так сбылось «пророчество» некоей Анны Родионовны в орловском «корабле» Акулины Ивановны, пророчество, которое она будто бы изрекла Кондратию, когда он явился впервые в этот корабль: «Ты один откупишь всех земель товары… Тогда тебе все цари, короли и архиереи поклонятся и отдадут тебе великую честь и пойдут к тебе полки за полками».

«Царь и бог», Кондратий Селиванов, сам по себе сделал так же мало для основания той скопческой организации, какая создалась в начале XIX в., как и другие основатели религий для основания церковных форм, в которые впоследствии их религии заключались. Вышедший сам из хлыстовской среды, он столь же мало интересовался организационными вопросами, как и хлыстовством. Для него важно было только освободить «дух» от поедающей его «лепости» и достаточно было автономного хлыстовского «корабля», среди которого можно было всегда разойтись его «духу». Но его необычайно ловко использовала для своих организационных целей капиталистическая руководящая верхушка скопчества. Как показывают официальные документы, славу «бога» и «царя» — Петра III — создали ему во время ссылки сибирские купцы; они же в 90-х годах XVIII в. устроили ему побег. В то же время не дремали и петербургские скопцы; им удалось обратить в скопчество бывшего придворного лакея Петра III, Кобелева, который стал подтверждать, что Селиванов якобы действительно Петр III, что он, Кобелев, его сразу узнал, когда увидел после побега. Когда в 1797 г. Селиванов был случайно арестован, «слава» его дошла уже до императора Павла. Последний велел препроводить Селиванова в Петербург и имел с ним личный разговор, — очевидно, с целью убедиться непосредственно в самозванстве Селиванова. После этого разговора Селиванов был посажен в Обуховский дом для умалишенных в качестве не больного, а секретного /356/ арестанта. После убийства Павла петербургские купцыскопцы сейчас же стали хлопотать об освобождении Селиванова. Им удалось добиться того, что уже в 1802 г. Селивановым заинтересовался Александр, приказавший перевести его в богадельню при Смольном монастыре; а через три месяца по предписанию приказа общественного призрения Селиванов был отпущен из богадельни на попечение уже упомянутого камергера Елянского. Официальная записка о Селиванове, составленная на основании секретных данных в 1857 г. для великого князя Константина Николаевича, прямо говорит, что Елянский в этом случае был только подставным лицом, действовавшим по поручению Ненастьева, Кострова и других скопцов, которые «не щадили ни просьб, ни происков, ни пожертвований» для освобождения Кондратия. Получив Селиванова, Елянский отвез его прямо к Ненастьеву, где «царь и бог» жил до 1811 г., когда его перевезли в дом Кострова. В это время Селиванов был уже больным стариком, мало двигавшимся; но его пребывание в купеческих домах было обставлено всеми теми аксессуарами, какие полагаются для живой реликвии, «государя батюшки, Петра Федоровича, второго Христа», якобы добровольно обрекшего себя на долголетнее страдание ради искупления своих поборников и для утверждения истинного закона божия. Паломники, стекавшиеся к этой реликвии со всех концов России, допускались к ее лицезрению с большим разбором. Удостоившиеся этой «благодати» ошеломлялись той «небесной» обстановкой, в которой пребывал «царь и бог». Та же самая записка содержит подробное описание дома, специально выстроенного в 1816 г. для пребывания Селиванова. Дом называли «домом божьим», «горним Сионом», «новым Иерусалимом». Над дверями комнаты, в которой лежал Селиванов, была сделана надпись: «Святой храм», комната была выкрашена в небесно-голубой цвет с лепными карнизами и золотыми багетами на окнах. Потолок был расписан изображениями херувимов, а пол был покрыт ковром с вытканными изображениями ангелов и архангелов. Сам Селиванов лежал на огромной кровати, утопая в пуховиках. Кровать была под балдахином с золотыми кистями. Паломникам указывали на него: «Вот бог!» — и приказывали на коленях с-земными поклонами молиться ему и прикладываться к руке. Потом вели к «пророку», находившемуся в соседней комнате. Этот пророк в длинной белой рубашке предрекал всем будущее. /357/

Преимущество перед синодальной церковью было несомненное — та могла предложить только икону или мощи, а у скопцов был живой бог; та могла ссылаться только на библейские пророчества, а у скопцов пророки «работали» ежедневно…

В том же доме находились большие залы, где происходили радения главного петербургского скопческого «корабля». Подобно тому как хлыстовский текучий Христос в скопчестве стабилизовался, так и хлыстовский чисто обрядовый «корабль» в скопчестве стал постоянной бытовой организацией. В хлыстовщине «корабль» был, так сказать, приходским союзом, он жил только тогда, когда происходили радения, а в промежутках между ними хлысты расходились по своим углам и жили своей обычной жизнью, ничем не отличаясь от православных. В скопчестве «корабль» стал уже постоянным бытовым союзом. Корабли основывались купцами и фабрикантами, привлекавшими своих служащих и рабочих. Теряя вследствие оскопления всякие связи с миром, эти последние переселялись в «корабль», жили в устраиваемых при «корабле» общежитиях и могли пользоваться в некоторых «кораблях» даже ссудами из касс взаимопомощи. В хлыстовском «корабле» кормщик чаще всего был только руководителем религиозных актов. В скопческом «корабле» это всегда был хозяин, управляющий всеми делами «корабля» и обладавший абсолютной властью. Санкция Селиванова утверждала в этом звании чаще всего, если не исключительно, тех же основателей «кораблей». Центром для всех «кораблей» был Петербург. Между Петербургом и провинциальными «кораблями» была налажена регулярная передача известий политического и финансового характера, превращавшая всю скопческую организацию в огромный ростовщическо-биржевой союз, дирижируемый из Петербурга. Во главе его стояли купеческие петербургские фамилии Ненастьевых, Костровых, Громовых и Солодовниковых, завладевших Селивановым и превративших его в свой верный рупор. Местные организации группировались также вокруг крупных, обычно губернских, «кораблей», управлявших тянувшими к ним уездными «кораблями». По крайней мере, это официально установлено для саратовского края, «корабли» которого были подчинены саратовскому «кораблю» купца Панова, и для тамбовских «кораблей», управлявшихся из тамбовского «корабля» купца Плотицына./358/

Мифология и идеология скопчества вырабатывалась также помимо активного участия Селиванова. Правда, ему приписывалось составление «Страд», т. е. истории его страданий и возвращения из ссылки, и «Послания» к его «детушкам», где скопчество обосновывается данными из священного писания. Но вряд ли можно полуграмотного Селиванова считать автором этих вполне литературно и книжно написанных произведений, ставящих себе определенную цель — доказать истинность скопчества и божественность самого Селиванова. И вообще первая характерная черта различия между скопческой и хлыстовской идеологиями заключается уже в том, что скопческая идеология изложена в литературной форме. Песня, которая в хлыстовщине стоит на первом месте, в скопчестве отступает на второй план или принимает искусственный книжный характер, рифмуется и заявляет претензии на правильный стихотворный размер. По содержанию скопческая идеология, в отличие от хлыстовской, выдвигает не столько «духовные» и экономические мотивы, сколько мотивы «от писания» и политические мотивы. Это последнее различие чрезвычайно характерно. Для хлыстовщины политические вопросы не существуют, она ими не занимается; скопчество обнаруживает к ним самый живой интерес.

Оправдание своей доктрины скопцы начинали с сотворения человека. Бог сотворил людей бесполыми. Если он заповедал им плодиться и множиться, то это не значит, что он благословил брак. Бог настолько всемогущ, что из камней мог сотворить детей Аврааму. В своем первоначальном состоянии люди были подобны ангелам, бесстрастны и блаженны. Но когда, соблазненные злым духом, они нарушили божью заповедь и съели плоды от древа познания добра и зла, блаженству их настал конец. На теле у них сейчас же выросли подобия запрещенных плодов: у Евы — груди, у Адама — семенные железы, и появилось вместе с тем половое влечение. В этомто и заключался первородный грех, который от Адама и Евы вместе с физическим извращением (!) человеческой природы перешел ко всему их потомству, ко всему человеческому роду. Люди подпали под власть греха; но бог в неизреченной благости вознамерился спасти их. Он избрал праведного человека Авраама и велел ему обрезаться, т. е. оскопиться; после обрезания человек возвращался в прежнее ангельское состояние. Однако заповедь обрезания, т. е. оскопления, оказалась непосильной для /359/ извращенной грехом человеческой природы. Даже в среде потомков Авраама, в еврейском народе, ее исполняли немногие избранные, несмотря на напоминания и предупреждения пророков. Тогда бог отверг весь род израилев и послал для новой проповеди «искупления», т. е. оскопления, своего сына Иисуса Христа, явившегося на землю «в рабьем зраке». Как говорил Иоанн Предтеча, Иисус идет крестить мир «духом святым и огнем», проповедовать оскопление в качестве средства спасения. В нагорной проповеди и в беседах Иисуса с фарисеями и учениками скопцы находили примеры открытой проповеди оскопления (ср. Мат. V, 29–30 и XIX, 12). Все апостолы и первоначальные христиане были скопцами, но затем «лепость» стала побеждать и первых христиан, число скопцов быстро сокращалось. Ко времени объявления христианства господствующей религией оно уже забыло первую и главную заповедь, которая соблюдалась только некоторыми великими святыми, вроде Николая Чудотворца или Иоанна Златоуста, а затем и совсем перестала соблюдаться. Мир погибал от «лепости», и тогда явился Христос вторично, уже не в «рабьем зраке», но во славе, для суда над миром и окончательного утверждения заповеди об оскоплении, этого «святого божьего закона». Пришедший в славе Христос и есть Кондратий Селиванов.

В дальнейшем скопческая легенда ловко пользуется действительными фактами из истории Петра III и биографии Селиванова, переплетая их с новым мифом. «Слава» пришествия Селиванова состоит в том, что он явился в образе императора Петра III. Он родился, как и первый Христос, от пренепорочной девы, императрицы Елизаветы Петровны. Эта императрица процарствовала будто бы только два года, а затем, получив откровение о своем высоком назначении, отдала бразды правления любимой фрейлине, сама же присоединилась к людям божьим под именем Акулины Ивановны. Сына зачала от святого духа — «святым духом разблажилася, утробушкой растворилася…». Когда сын родился, отправила его на воспитание в Голштинию, где он и сделался «белым голубем». Вернувшись в Петербург, он должен был жениться, как наследник престола. Естественно, что Екатерина возненавидела его, узнав, что он «убелен», и хотела его убить; но он успел перемениться платьем с караульным солдатом, тоже скопцом, и убежал всопутствии графа Чернышева (вероятно, разумеется граф Ив. Гр. Чернышев, /360/ бывший одно время петербургским военным губернатором и потом оскопившийся); солдата же убили и похоронили в Александро-Невской лавре. «Христос» отправился к Акулине Ивановне и принял имя Кондратия Селиванова, а граф Чернышев — Александра Шилова. Вдвоем они исходили всю Россию и все иностранные государства с проповедью о чистоте, пока их не схватили и не сослали после жестокого бичевания. Тут-то и потерпел свои «страды», подобные Христовым, Селиванов: «И сколько пролито было моей крови, и раздроблены были все мои члены, и в Туле меня на кресте распинали, и головушку мою горячим сургучом обливали, а в Сосновке на меня багряную рубашку надевали, в дальние страны отсылали». Из ссылки Кондратий был якобы возвращен своим «сыном», императором Павлом, которому сообщил о местопребывании и действительном звании Кондратия пророк, купец Колесников, «разблажившийся» святым духом. Но при личном свидании отец с сыном не сошлись. Кондратий начал было перед сыном проповедь чистоты, но тот гордо отвечал, Божества не замечал, Не стал слушать и ушел, да еще обещал посадить за этот «смешок» отца в каменный мешок. Тогда Кондратий, вздохнув, махнул правой рученькой и осудил сына: О земная клеветина, Вечером твоя кончина. Изберу себе слугу Царя бога на кругу, А земную царску справу Отдам кроткому царю. Я всем троном и дворцами Александра благословлю, Будет верно управлять, Властям воли не давать.

Павел был скоро убит, и взошел на престол Александр I, якобы весьма благоволивший к скопцам.

Эта оригинальная обработка евангельской и династической истории, рассчитанная на склонность к подобного рода сюжетам крестьянской и мещанской среды, завершалась не менее оригинальной концепцией антихриста и страшного суда. Раз «искупитель» пришел для окончательного суда над миром, то нужно было изобразить и /361/ картину этого суда. И тут скопческая легенда цепляется не за мифологические образы, а за ту же современность, с которой скопцы были связаны столь тесными узами. Антихрист нашелся в лице императора Наполеона I, вечного врага России и Англии, родился он, конечно, от ненавистницы Петра III, Екатерины II, и хитростью и бесовским лукавством достиг престола. Страшный суд и окончательная победа над антихристом произойдут тогда, когда число обратившихся в скопчество достигнет цифры 144 000, указанной в Апокалипсисе Иоанна. Тогда Селиванов явится на облаках небесных в Москву, соберет звоном в Царь-колокол всех скопцов и отправится с ними в Петербург судить живых и мертвых. Все цари сложат к его ногам короны, все народы должны будут принять его учение. Кто не примет, пойдет в муку вечную; скопцы же воцарятся на земле, а Кондратий вознесется на седьмое небо, отдав всю землю в награду своим верным.

Необыкновенный интерес скопчества к политической власти вполне естествен и понятен при его буржуазном характере. Этот интерес окрашивает в своеобразный цвет скопческого Христа. Это земной царь и бог, родоначальник династии, руководитель царствующего императора. Такой Христос должен был несравненно более импонировать массе, чем постоянно возрождающийся и потому мельчающий хлыстовский Христос. Культ Селиванова прославлял не только бога, но и царскую власть, получавшую в таком соседстве самый высокий, со скопческой точки зрения, религиозный ореол. Скопцы не довольствовались косвенным внушением повиновения предержащей власти, какое могла произвести легенда и песня своей тенденцией. В одном любопытном документе («Известие, на чем скопчество утверждается»), составленном в 1807 г. Елянским, повиновение власти предписывается без всяких обиняков: «возвестила премудрость небесная: аще кто не любит царя и верности ему не хранит, всякую клятву на себя привлечет». Вообще для поддержания послушания скопцы считали хорошими всякие средства. В этом отношении характерно было их отношение к господствующей церкви. В том же документе, который мы только что цитировали, представители церковного сана, архиереи, старцы и законники приравнены к книжникам и фарисеям, а обряды церкви — к мирскому идолопоклонству; но это не мешало богачам скопцам строить соборы и делать большие вклады в монастыри и церкви; /362/ недаром и митрополит Филарет ставил скопцов выше других сектантов и даже раскольников.

Будущее земное мессианическое царство принадлежит скопцам; но его ждать еще долго, и потому в голове некоторых из скопцов родилась мысль, нельзя ли переустроить современное государство на таких началах, чтобы в нем формально владычествовали скопцы. Выражением этих стремлений является знаменитый проект камергера Елянского о переустройстве России, представленный им в 1804 г. императору Александру вместе с «Известием, на чем скопчество утверждается», которое должно было привлечь Александра на сторону скопчества. Скопцы предлагают себя в этом проекте на службу государству, для чего вся Российская империя должна переустроиться по их указаниям. «Церковь таинственная, управляемая святым духом… получила небесное повеление, дабы вышла на службу отечеству и тем подвигом увенчала бы новым лавром монарха». В качестве людей, «вкусивших дару небесного», скопцы должны стать секретными советниками и руководителями всех отраслей управления, военного и морского дела. Елянский будет представлять кандидатов в такие советники, по указанию «святого духа», в особую канцелярию, а правительство должно будет передавать их к архиереям для пострижения в монахи и обучения церковной службе. Таким образом, образуются кадры иеромонахов, из которых и будут призываться советники и руководители. По одному иеромонаху вместе со скопческим пророком назначается на каждый корабль, в каждый полк и в каждый город. Они состоят при начальниках и несут такую функцию: «иеромонах, занимаясь из уст пророческих гласом небесным, должен будет секретно… совет подавать как к сражению, так и во всех случаях, что господь возвестит о благополучии или о скорби; а командир оный должен иметь секретное повеление заниматься у иеромонаха полезным и благопристойным советом, не уповая на свой разум и знание». Сам Елянский с двенадцатью пророками должен находиться «всегда при главном армии правителе. ради небесного совета и воли божией, которая будет нам открываться при делах, нужных на месте». Наконец, сам Селиванов, «боговдохновенный сосуд, в котором полный дух небесный отцом и сыном присутствует, обязан быть при лице самого государя императора, и как он есть вся сила пророков, так все тайные советы по воле премудрости небесной будет опробовать и нам благословение и покровы /363/ небесные будет посылать». Безопасность и благоденствие России зависят от осуществления этого проекта. «Егда приидет дело в исполнение, уповаем на отца светов помощь, что и без великих сил военных победит господь всех врагов наружных и внутренних». Надо только хранить секрет в тайне, «дабы не пометать бисер»; «и ежели сие таинство премудро министерия российская соблюдет и иностранным землям не откроет, будет всех сильнейшею победительницею всего мира». Правительство, однако, не оценило этого «бисера» и сочло Елянского просто сумасшедшим. Он был заключен в суздальскую монастырскую тюрьму, а проект был похоронен в архиве. Но вряд ли эту оценку можно считать вполне правильной. История знает пример, когда аналогичное устройство успешно и открыто действовало: английские «святые» XVII в. практически пользовались тем, что Елянский только предлагал в своем проекте. Проект опирался на могущественную силу скопческого капитала. Для последнего был далеко не безразличен исход войн Александра I, тесно связанных с русской торговой политикой, и недаром, следовательно, Елянский так настаивает на скопческом руководстве прежде всего флотом и армией. Не вина скопчества была в том, что при дворе все-таки господствовало дворянство, только терпевшее молодую буржуазию и отнюдь не желавшее допускать ее к активному вмешательству в государственные дела.

Золотое время для скопчества окончилось в 20-х годах XIX в. С одной стороны, социальная роль скопчества уже подходила к концу; с другой стороны, скопческие петербургские руководители, не успев обратить Александра в свою веру, начали действовать такими средствами, которые заставили правительство сразу переменить свою милость на гнев. Именно в 1818–1819 гг. началась усиленная пропаганда скопчества среди петербургского гарнизона. Стали производиться массовые оскопления среди солдат, обнаружился также интерес к скопчеству и в среде офицеров — у «императора Петра III» нарождалась своя гвардия. Правительство забеспокоилось и приняло меры. В 1820 г. Селиванов был арестован и сослан в Суздальский монастырь, где и умер в 1832 г.; Кобелев, а также один офицер и 20 солдат Егерского полка были сосланы в Соловецкий монастырь. После этого разгрома петербургские скопцы на время притихли. Но вслед за династической смутой 1825 г. они попробовали опять поднять голову и опять прибегли к прежним средствам. /364/

Именно они провозгласили одного из «пророков» Селиванова, Алексея Громова, «„апостолом отца-искупителя“ и цесаревичем Константином Николаевичем». Громов говорил, что он «и полдня» не хотел царствовать и передал «всю земную справу братцу Николашке». Однако Громову не удалось сделать такой же блистательной карьеры, как Селиванову. Жизнь его прошла в смене арестов, ссылок в Сибирь и побегов оттуда. В то же время правительство Николая I начало против скопчества целый поход, завершившийся в 1834 г. объявлением скопчества особо вредной сектой. В 1842 г. за оскопление была назначена каторга, и эта мера наказания сохранялась в уголовном кодексе до конца империи. Первое время скопчество еще боролось против сыпавшихся на него ударов; но его внутреннее ослабление шло неудержимым темпом, и с 60-х годов оно перестает быть массовым и жизнеспособным явлением. Оно становится уделом отдельных групп фанатиков-изуверов, процессы которых еще изредка напоминают о его существовании, как, например, московское дело Кудриных (группа 37 скопцов) 1871 г., дело 136 скопцов Мелитопольского уезда 1872 г. или харьковский процесс 1910 г. Как показывают эти дела, социальная база скопчества, сузившись количественно, по своей сущности остается прежней — скопческие «корабли» организуются чаще всего менялами, фабрикантами, раздающими работу на дом оскопленным рабочим, иногда купцами. В этих разрозненных «кораблях» держался культ Селиванова, а иногда и Громова, портреты которых играют роль икон, а также амулетов, носившихся на шее. В 70-х годах XIX в. возникает попытка реформировать скопчество. В Херсонской губернии появился новый скопческий «искупитель», Лисин, который проповедовал «духовное скопчество», т. е. обуздание желаний и господство над ними, и придавал физическому оскоплению лишь подсобное значение. Лисин имел много последователей, но и в этой новой форме скопчество не могло приобрести вновь силы массового явления, так как для него уже не было подходящей социальной базы. Экономическое и социальное развитие России после 1861 г. направило религиозные искания по новым путям, далеким от пуританствующего изуверства «беглых голубей». /365/