За лакомые куски оставшегося без хозяина наследства передрались бы меж собой родственники, маршалы, сановники. В этой борьбе их бы поддержали слабо соединенные между собой отдельные области, а свою лепту внесли бы оставшиеся соседи. Конечно, романтики-мечтатели или поклонники Наполеона могли в грезах рисовать будущую Европейскую империю под скипетром Орленка, только вот шансов, даже минимальных, превратиться в Орла у сына Наполеона при таком раскладе не было бы. Освещенная средневековыми традициями формула «Король умер! Да здравствует король!» в данном случае не сработала бы. Не только потому, что избранный Наполеоном монархический способ правления имел ахиллесову пяту – момент престолонаследия. Здание, воздвигнутое императором, было шатким и мало устойчивым. Его государство, напоминавшее Римскую империю времен упадка, опиралось не на национальную энергию и силу народа, а на одну личность, поддерживаемую армией. Как свидетельствуют примеры истории, быстро созданные силой оружия и магическим авторитетом одного, даже великого человека, империи (а тем более многонациональные), так же мгновенно рушились из-за своей непрочности и внутренних противоречий. Это отлично осознавал и сам Наполеон. В конце 1812 г., узнав об обстоятельствах заговора генерала К. Ф. де Мале, французский император, по словам историка Андре Кастело, заявил следующее: «Если я умру, то наступит хаос. Я это отчетливо вижу. Рухнут троны и трон моего сына тоже, ибо я понимаю, что все сделанное мной пока еще слишком хрупкое».[254] Хорошо, что история не знает сослагательного наклонения, гибель французской империи была предопределена экономическими, политическими и идеологическими факторами. Наполеон же отрекся от трона в 1814 г., а его сыну уже нечего было наследовать. Только в Наполеоновской легенде он остался Наполеоном II, а в реальном мире жил и умер с титулом даже не Римского короля, а герцога Рейхштадского.

* * *

Необходимо в данном случае сделать еще одну ремарку – у феодальных держав коалиции не наблюдалось тогда заметного военно-технического отставания от французов. Ж. Тюлар привел внушительный список технических новшеств,[255] к которым Наполеон проявил полное равнодушие и не захотел их внедрять (посему данный автор сделал ему упрек в недостаточном внимании к вопросам модернизации вооружений).[256] Военные успехи французского оружия начала XIX в. обеспечивались стратегией наступательных действий и маневренной войной, новой системой организации войск и штабной службы, а также применением передовой тактики на полях сражений. Но со временем противники Наполеона усвоили уроки от полученных поражений, смогли многое заимствовать в тактике и организации у тех же французов, модернизировать свои армии по французским образцам и найти противоядие наполеоновской стратегии сокрушения.[257]

Одной из объективных причин победы феодальной реакции стал тот факт, что капитализм во Франции и в Европе еще только вступал в фазу промышленной революции. Если во Франции произошла социальная революция из-за «прав человека» и она несколько десятилетий потрясала устои мирового устройства, то в Великобритании исподволь подготавливалась и зрела другая революция – промышленная.[258] Механизация производства находилась тогда на низком уровне почти во всех странах. Тон в этом процессе задавала не Франция, а Великобритания, и не зря эту державу называли «мастерской мира». Ее техническое и торговое превосходство являлось несомненным. В начале XIX столетия Франция занимала только третье место в мире по производству металлов, давая 60–85 тыс. тонн. Первое место по объемам тогда занимала Россия (163, 4 тыс. тонн), а затем Англия (156 тыс. тонн). Поэтому справедливым остается вывод, сделанный еще В.Н. Сперанским (одним из немногих специалистов в России в области экономики 1812 г.), о том, что «французская металлургия не могла конкурировать ни с русской, ни с английской», а также его тезис о французской промышленности в целом, что к 1812 г. «она не могла похвастать большим достижениями в освоении рынков европейских стран и едва успевала выполнять заказы для французской армии».[259] По общим показателям наполеоновская экономика (при развитой военной индустрии) не намного опережала в своем развитии другие страны континента, в то же время, например, в хлопчатобумажной отрасли английская технология оставалась в четыре-пять раз производительнее французской. Во всяком случае, не было существенной разницы в уровне производства Франции, скажем, с Пруссией, Австрией, Россией (имелись лишь социальные различия). Это обстоятельство облегчало борьбу коалиций с Наполеоном.

Отметим в данном контексте роль и двоякие последствия континентальной блокады. С одной стороны, она, бесспорно, способствовала росту европейской промышленности при отсутствии английских товаров, хотя эта политика, направленная на ослабление Великобритании, способствовала еще большему ее упрочению. С другой стороны предпринимательские круги (за исключением разве, что контрабандистов) не только в Европе, но и в самой Франции чувствовали ненормальное положение в экономической сфере и желали восстановления стабильных межгосударственных торговых связей и путей сообщений.[260] Вся экономика Европы уже безмерно устала от войны и от деятельности главного генератора бесконечных военных конфликтов – Наполеона. Европейские деловые круги уже желали только одного – чтобы французский император сошел с политической сцены. И можно понять эмоции «пламенного» реакционера Ж. де Местра, когда в 1814 г. он, в силу своего мировоззрения, воздавал благодарность «Проведению, которое наконец-то прекратило сию гражданскую войну рода человеческого».[261] В данном случае именно так он обозначил окончание длительной борьбы против Наполеона, имея в виду участие и победу в ней граждан всей Европы. Конечно, можно сделать весьма смелое предположение, что вся Европа была не права, воюя с Наполеоном. Но, думается, слишком у многих европейцев на тот момент имелись очень веские причины, чтобы с оружием в руках добиваться отрешения французского императора от власти.

О том, что во Франции (особенно среди нотаблей) давно зрело недовольство против императора, очень хорошо написал самый авторитетный сегодня французский наполеоновед Ж. Тюлар:

Начиная с 1808 года буржуазия мечтала отделаться от своего «спасителя», который перестал ее устраивать, однако не решалась на изменения, способные ущемить ее интересы. Неблагодарность умерялась трусостью. Поражения наполеоновской армии стали наконец для буржуазии тем предлогом, которого она ждала долгих шесть лет. Нотабли были не в состоянии собственными силами свергнуть императора, они нуждались в помощи извне.[262]

Гибель французской империи была обусловлена многими факторами, но в немалой степени ошибками и политикой самого Наполеона. Окончательное падение построенного им имперского здания произошло не только в следствии военных успехов союзников. Очень важный вывод в свое время сделал Ч. Д. Исдейл. По его мнению «империя разрушалась изнутри в той же мере, в какой она терпела поражения извне».[263] Не случайно даже в окружении французского императора стали уже с 1808 г. появляться предатели, которые очень чутко, вторым нутром, почувствовали приближающееся крушение наполеоновского корабля и стремились связать свою судьбу с противниками Наполеона. Назовем лишь примеры с наиболее громкими и известными именами: в 1808 г. – Ш. М. Талейран, Ж. Фуше; в 1813 г. – И. Мюрат, А. Жомини.

Примечателен в этой связи еще один момент. Нието, думаю, не будет оспаривать факты развернувшейся народной войны против наполеоновских войск в Испании (с 1808 г.), в России (1812 г.), во многих областях Германии (1813 г.). И вот в 1814 г. войска союзников вошли на территорию Франции. В их рядах слышались опасения, что французы могут вновь вспомнить традиции 1792 г. и, как тогда, возьмутся за оружие. Причем Наполеон действительно, изыскивая новые средства для продолжения борьбы, предпринимал конкретные меры, чтобы сделать войну народной (на испанский или русский манер), ведь он отлично осознавал, что для него это последняя и решающая ставка («быть или не быть»), даже отступать уже было некуда. Помимо призывов о защите страны и назначения чрезвычайных комиссаров на места для возбуждения общественного мнения он даже собрал в конце 1813 г. Законодательное собрание. Но все оказалось тщетным, рядовые французы проявили полную апатию, общественные круги демонстрировали безучастность, а депутаты Законодательного собрания (представители буржуазии) целый месяц говорили речи, в которых содержалось больше критики в адрес Наполеона, чем каких либо конструктивных предложений по развертыванию народного сопротивления. Законодательное собрание, выступившее в противовес воле своего императора за немедленное заключение мира с коалицией, в итоге было распущено, а народной войны во Франции как-то не случилось.[264] И это говорит о многом. Почему реакционные силы поднимали народные массы на борьбу с «неприятелем», а у прогрессивного Наполеона, несмотря на всем известные его энергию и настойчивость в достижении цели, ничего не получилось? Может быть, к этому времени его «прогресс» оказался полностью девальвированным и уже ничего не стоил? В конечном итоге даже во Франции в 1814 г. от французского императора отвернулись все, последними оказались его маршалы. Когда он подписал акт отречения, вся Европа, за исключением бонапартистов, вздохнула с облегчением, она давно этого хотела и не жалела бывшего императора. В конце концов оказался прав ветеран и идеолог коалиций Ж. де Местр, который еще в начале 1812 г., оценивая возможности победы сил Старого режима, писал: «все будет бесполезно, пока не зародится во Франции jyx отвержения Наполеона, а вне ее – желание низвергнуть его».[265]

Что же касается Бурбонов, то не только по инициативе союзных монархов эта династия была реставрирована на французском троне. Даже вступая в Париж, союзники не имели четко выработанного мнения относительно будущего режима во Франции – в их рядах по данному вопросу не было единства. Ярыми сторонниками Бурбонов выступали только англичане. Хотя Людовик XVIII прибыл в обозе союзных армий, Александр I, к примеру, не особенно привечал «неисправимых» Бурбонов и его отношения с будущим французским королем были более чем прохладными.[266] Хорошо всем известно, что он сначала предлагал кандидатуру Бернадотта на французский трон и даже подумывал об Э. Богарне.[267] Позже, уже находясь в Париже, отказался выдать свою младшую сестру Анну за герцога Беррийского.[268] Большинство европейских монархов, конечно же, высказывались за Бурбонов, но обсуждались самые разные варианты – вплоть до республики, лишь бы без Наполеона. Так в беседе с представителем роялистов бароном Е. Ф. А. Витролем к его удивлению русский монарх («le roi des roi unis» – король, союзных королей) даже якобы заявил, что для Бурбонов «бремя короны слишком тяжело», а вот «хорошо организованная республика лучше всего подходит духу французского народа», поскольку «столь долгое время в стране прорастали идеи свободы».[269] Избрать же форму правления предоставили голосу нации.[270] Первыми, еще за 11 дней до взятия союзниками Парижа, провозгласили королем Людовика XVIII власти г. Бордо. На окончательное решение повлияли даже не наспех организованные демонстрации роялистов, или мастерство закулисных интриг аморального и хитроумного ренегата Ш. М. Талейрана, а мнение представителей французской буржуазии, выраженное генеральным советом департамента Сены (то есть Парижа) и Сената. Династия Бурбонов была восстановлена на троне благодаря усилиям этих двух государственных органов Франции. А вот по настоянию Александра I были лишь введены конституционные учреждения. При этом, из-за проволочек роялистов, русский монарх вынужден был прибегнуть к «наполеоновскому языку», заявив, что союзные войска не покинут Париж, пока не будут выполнены обещания короля и конституция не будет обнародована. В целом для французской нации в этом вопросе были характерны равнодушие и полная апатия. Стоит заметить, что и во время знаменитых «ста дней» французская буржуазия опять не поддержала императора и отвернулась от него, что также явилось одной из причин его повторного отречения.[271] У тогдашних французских буржуа был, по-видимому, свой взгляд, отличный от марксистского, на прогрессивность деяний Наполеона. Сам же Александр I, но мнению даже безусловно монархически настроенного историка Н. К. Шильдера, в 1814 г. «покинул Францию с глубоким убеждением, что на развалинах революции нельзя основать прочного порядка».[272]

Даже если выносить приговор историческим событиям и лицам с точки зрения борьбы и смены общественно-экономических формаций, то, наверное стоит говорить в первую очередь о том, что деятельность Наполеона перестала соответствовать интересам буржуазии, поэтому он и потерял власть. По нашему мнению, к этому времени капитализм уже пустил корни во многих странах Европы, а пока еще политически слабой буржуазии главным образом нужна была стабильность, как раз то, чего не мог дать Наполеон. Форма правления ее беспокоила в меньшей степени, она умела приспосабливаться к феодальным порядкам, по большому счету широкомасштабные войны и революции в Европе ей только мешали. Буржуазия не без оснований (даже при изменении политического пейзажа, экономические основы оставались прежними), надеялась на эволюцию в будущем государственных устоев в нужном для себя направлении.