Для личности характерны два неотъемлемых свойства: свобода и нравственная ответственность. Одно без другого быть не может. В Древней Греции, где впервые в истории распустился цветок демократии, возникли и условия для расцвета личности. "Личное начало у древних греков, - пишет А.Н.Чанышев, - было не только в политике, но и в любви".[454] В то же время у Ф.Энгельса можно прочитать, что "…для классического поэта древности, воспевавшего любовь, старого Анакреонта, половая любовь в нашем смысле была настолько безразлична, что для него безразличен был даже пол любимого существа".[455] Однако у данного поэта такую мысль обнаружить трудно. Да и разве не любила Одиссея его верная супруга Пенелопа, осаждаемая многочисленными женихами. Разве могли возникнуть утонченные теории любви Платона и Аристотеля, не будь самой любви?

А если взять Древний Рим?! Именно здесь мы встречаем яркое имя Г.В.Катулла (I век н.э.), этого Римского Пушкина, который, как известно, пытался преодолеть серьезные препятствия в своей любви к замужней женщине.

Древние греки различали несколько видов любви, о которых прекрасно говорит А.Н.Чанышев в своей статье "Любовь в античной Греции". Мы только отметим, что именно греки в лице Платона разработали самую фундаментальную теорию эроса (этой теории посвящены многие страницы книги А.В.Лукьянова "Идея метакритики чистой любви. Философское введение в проблему соотношения диалектики и метафизики"), которая, конечно же, никак не могла возникнуть на пустом месте, поскольку философские идеи не только приоткрывают новый эон, но и в какой-то мере являются отражением существующих экономических, социальных и духовных процессов.

Впрочем, споры о том, была или не была в Древней Греции личность, упираются в само понимание проблемы личности. Еще И.Г.Фихте сформулировал тезис, неявно присутствующий во всех новациях социалистической мысли - "личность должна быть приносима в жертву идее".[456] Под этой идеей он, разумеется, понимал жизнь всего человеческого рода. Такого крайнего героического подвижничества философская мысль еще не знала, и греки навряд ли об этом додумались. Принцип долженствования в фихтевской философии практически стал универсальным онтологическим отношением человека к миру. Никогда еще "дух" так не противопоставлялся чувственности. "Духовным, - писал Фихте в "Фактах сознания", - следует считать то, само содержание коего не допускает вмешательства чувств".[457] По его мнению, духовное есть то, "что совершенно не есть предмет созерцания", то, что является "нечувственным, сверхчувственным".[458]

Итак, личность - это "чистое Я" или "чистый дух". А поскольку, согласно Фихте, существует только духовная реальность, то индивид "должен погибнуть". Человеческий род есть единственно существующее.[459]

Конечно, он имел в виду прежде всего духовную жизнь, сильную и светлую, диаметрально противоположную всему темному и неясному, слабому и чувственному. "Обнаружение немощи в Я, - читаем мы в "Основах общего наукоучения" (1794 г.), - называется чувством".[460] "Я", или самосознание, должно, следовательно, освободиться от всего чувственного, стать нечувственным и бесчувственным. Не случайно Л.Фейербах, размышляя над судьбами трансцендентальной философии, специально отметил следующее: "Сущность достается здесь разуму, существование - чувствам".[461] Л.Фейербах, по всей видимости, хотел провести ту мысль, что наше отношение к миру будет гуманным, если мы пойдем не от сущности к существованию, а, наоборот, от существования к сущности, от чувственного бытия к разуму. Данная тенденция прослеживается также у греков (в частности, у Аристотеля).

Аристотель предпочитал называть "теологами" тех, кто находится под властью вдохновения. Но в одном месте своей "Метафизики" он все же говорит о теологах как о философах. Вероятнее всего, он имеет в виду экзистенциальных философов, которые выводят мир из действительно существующего Бога.

Напротив, ионийские философы, Гераклит и другие, все стремились вывести из разума. Положение - "Все течет" - мысль, принадлежащая исключительно науке разума. То, что определяется как субъект, в следующий момент превращается в объект - "Все изменяется".

К рационально мыслящим философам принадлежали и элеаты, которые сразу хотели объяснить все с помощью логики. Однако, по мнению Аристотеля, философия элеатов внесла лишь путаницу. Ведь чистое движение в сфере мысли на самом деле исключает все действительное. "Мыслители, - утверждает Шеллинг, - представляли себе самих себя, ограничиваясь познанием и полностью исключая бытие, в надежде, что с познанием будет легче управиться, чем с бытием, а затем, на основе познания, можно будет отыскать легкий и простой путь в бытие. Однако эта абстракция, если не видеть в ней иллюзии, рушится".[462] И в самом деле, если логическое хочет объяснить действительное, то такая философия возникает на самом деле в борьбе с действительностью и топчется на одном месте. Личность является, прежде всего, носителем экзистенциальной потенции, направленной на совершенствование самой себя. Но в то же время это самосовершенствование должно отталкиваться от действительности.

Уже у Сократа присутствовала диалектика, которая в то же время была далеко от желания быть чем-то экзистенциальным и которая стала в его руках лишь орудием разрушения, направленным не только против софистов, но и против рационального знания элеатов. Если следовать Платону, то софисты и элеаты весьма близки друг другу. Диалектика Сократа направлена как против поверхностности софистов, так и против напыщенности элеатов.

Сократ высказывает свое отношение к ним следующим образом: "Хотя все другие ничего не знают, однако, они мнят, что что-то знают. Он же знает, что ничего не знает!" Прежде всего, здесь следует заметить, что Сократом отрицается не все знание, а только то, которым хвастают другие (элеаты) и которое он прямо приписывает себе, не считая в то же время его истинным знанием. Мышление - еще не знание; оно становится им только тогда, когда переходит к объекту.[463]

Сократ пытается, таким образом, основать вне логической науки, пытающейся объяснить действительность, знающую, экзистенциальную науку. Тем самым признание незнания приобретает экзистенциальный смысл. Сократ, как видим, стоит на границе логической и экзистенциальной науки.

Лучше всего данную позицию Сократа характеризует Платон - позицию, которая на вершине или в точке своего наивысшего просветления (в "Тимее") приобретает исторический характер. Здесь он полностью и, конечно, с большими усилиями осуществляет прорыв в экзистенцию. Но это все же, вероятнее всего, отказ от диалектического, чем действительный переход. Платон и Сократ относятся к этому экзистенциальному исключительно как к будущему.

Тем не менее, Аристотель, при котором философия очистилась от всего пророческого, отвернулся от логического и обратился к эмпирическому, где "Что есть сущее" стало первым, а "Что есть сущее" - вторым.[464] Он отвернулся от чисто логического, поскольку, объясняя это "Что", захотел быть экзистенциальным мыслителем. Он упрекнул тех, кто, ведя разговоры о логическом, все же стремился постичь действительность. Именно он развил мысль о том, что от логической формы до реальности, от всеобщего до индивидуального существует большой скачок. Аристотель стал критиковать тех, кто, переворачивая формальные принципы бытия и науки, стремится внести путаницу в действительный ход событий.

Априорное также мало исключает эмпирическое, как эмпирическое - априорное; в противном случае эмпирическое будет стоять одной ногой в априорном. Но если есть хороший путь от логического к эмпирическому, то имеется и путь от эмпирического к логическому. На этот путь и вступил Аристотель, разработавший всеобщие категории в их применении, в их действительном и понятном употреблении. Именно он исследовал природу со всех сторон, постепенно достигнув "первой философии" или "метафизики".

Философия Аристотеля - это дух, ввергнутый в пламя чистого анализа. Идя по данному пути, он неизбежно должен был столкнуться с рациональной философией. Аристотель начал свое исследование с "потенции", где свернуты все противоположности, где природа приближается к своему концу, которым она, особенно в настоящую эпоху, так сильно притягивается. На каждой ступени логический ряд имеет своей целью следующую причину. Ряд не должен продолжаться в бесконечность; всегда должна наличествовать последняя цель. По мере приближения к данной цели "потенция" (или, другими словами, материя) убывает.

Аристотель исходит из понимания мира как действительного. Однако он вынужден иметь дело не с действительным, а только с "Что", так что последнее существует для него как сущность, а не в силу экзистенции. Поэтому Аристотель и не употребляет это последнее как нечто действительно существующее. Он рассматривает его лишь в качестве "производящей причины", а не в качестве способности к поэтическому творчеству. Оно сохраняет у него значение конца. Все существующее является лишь движением к этой высшей цели, и когда он пытается объяснить движение неба, то объясняет его посредством одного "стремления", которое низшие причины ощущает как высшие. Это и есть "сильная любовная страсть", то есть то, что движет, не двигаясь само. Бог, по Аристотелю, есть "ничего не совершивший, ничего не достигший", не способный ни на какое внешнее действие. Он может лишь вечно мыслить и мыслить исключительно себя самого. Таким образом, он есть сущее, вечно остающееся, не уходящее более от себя самого, вечный субъект-объект.[465]

Однако истинный Бог, говорит Шеллинг, "есть единственная свободная природа, которая совершенно не занята самою собой, которой нет до себя самой никакого дела".[466] "Действие Бога, - продолжает он развивать свою мысль, - состоит не в самополагании (полагании себя самого) - он в этом не нуждается, - но в понимании иного. Мы ведь вообще часто видим, что чем выше стоит некое существо, тем более оно выходит из себя самого, а чем существо ограниченнее, тем менее оно отходит от себя и приходит к другому".[467] Плохой художник или актер изображает лишь самого себя. "И поэтому так восхваляется объективность, например, объективность Гомера, о котором один древний ценитель вполне справедливо сказал, что произведения этого божественного поэта вызывают повсюду такое восхищение, что люди почти забывают о его личности".[468]

Итак, человек проявляет себя как личность, когда свободно творит. Свобода - это подлинный источник достоинства личности, основа всех ее творческих сил. Но в то же время она может явиться основой для развертывания деструктивных потенций. Потому-то так необходимо исходить из понимания личности как силы бытия или истока бытия, который больше, нежели само бытие достигнутой свободы.

Если говорить о бытии любви применительно к проблеме личности, то таким истоком является творческий эрос или некое любящее начало. Эрос приоткрывает новые горизонты личностного бытия, не позволяет личности изнурить себя в своей любви, формирует свободу действительно быть и действительно не быть, действовать и не действовать.

Итак, личностное бытие пребывает в более свободном отношении к объективному, чем это до сих пор имело место. Развитие степеней свободы личностной активности означает рост ее опосредствующих моментов в коррелятивных связях между личностью и обществом, субъектом и объектом. На качественно новую роль субъективного рассчитана и программа демократизации современного российского общества. Старые "коммунистические" программы исходили прежде всего из "любви к дальнему". Такая любовь не могла стать силой и истоком бытия, потенцией субъекта к саморазвитию, поскольку оборачивалась ненавистью к тем, кто не склонен был уверовать в такую любовь.

В результате наше сегодняшнее бытие как таковое не имеет особой ценности; ценностью обладает только личностное бытие, как возможность быть, как свободное экзистенциальное усилие, коренящееся в нашей, еще полностью не растраченной, молодой и свежей культуре.

 Файзуллин А.Ф. (Уфа)