Я доволен своей жизнью и не очень доволен самим собой.
(Мишель Фуко, французский философ, 1926-1984)
Недели после смертельной аварии моего мастера принадлежат к самым сложным в моей жизни. Я обосновался в парке в Осаке, а между Томоми и мной только начала пускать ростки нежная любовь. С другой стороны теперь кто-то должен был взять ответственность за Антайдзи. Кэнго, последний японский монах, покинул монастырь спустя неделю после несчастного случая. Поэтому меня попросили вести монастырь, пока не будет решён вопрос преемника. Мой мастер не оставил завещания, и все 4 ученика, которым, как и мне, он передал Дхарму, уже работали в своих собственных монастырях или же имели другие обязательства. Некоторые из них уже были женаты, и их жёны не хотели переезжать в глушь. Поэтому мне сказали: "Ты единственный, у кого нет дела. Просто присмотри за Антайдзи в течение следующих недель!".
Так я оставил свою хижину в парке и снова пошёл в горы, сначала ещё с надеждой, что вскоре снова окажусь со своей группой в парке. Когда речь шла о следующем абте, то слово Оябу, мастера моего мастера, было решающим. Ещё когда Мияура был жив, он уже настаивал на том, чтобы я стал следующим абтом. Я же хотел занять этот пост только в том случае, если никто из моих учеников-братьев не был в нём заинтересован, и мне бы дали полную свободу действий. Хотя Оябу согласился на это, но когда ему стало ясно, что он в таком случае и сам не имел права слова, то в марте он сам выдвинул себя на должность абта. Но уже через несколько дней он понял, что в его возрасте у него уже давно не было достаточно сил для горной жизни.
Единственным из моих учеников-братьев, который, как казалось, не был против вести Антайдзи, был Тайдзюн. Когда он ещё был монахом, то уже иногда вёл себя в монастыре как абт. Хотя он сказал, что не интересуется этой должностью, но в течение этого времени он либо сам часто появлялся в Антайдзи, либо звал к себе учеников Мияура, чтобы проверить настроения в окружении монастыря и оказывать влияние снаружи. Вероятно, это его жена предотвратила, чтобы он сам выдвинул свою кандидатуру на пост абта. Поэтому он ограничивался тем, что дискредитировал остальных возможных кандидатов.
И вообще женщины, как всегда в Японии, играли за кулисами более большую роль, чем их мужья хотели это признать. Казалось, что жена Оябу смотрела на Антайдзи как на свою собственность, так как это её отец купил у её мужа монастырский участок в Кёто 30 лет назад и заново построил здание на его теперешнем месте в горах. Вдова Мияура, бывшая одноклассница жены Оябу, не хотела позволить своей противнице прогнать себя. Хотя она покинула монастырь 6 месяцев до несчастного случая, так как хотела ухаживать за своими родителями, но вдруг вернулась назад и пыталась заменить Мияура в качестве абта. Казалось, что она возлагает большие надежды на Майка, американца, который был единственным, кто открыто говорил, что он хотел бы стать следующим абтом, и что Мияура наверняка бы решил в его пользу в вопросе преемства. К сожалению, у него отсутствовала для этого необходимая квалификация, так как Мияура не передал ему Дхарму.
Римским Папой может стать каждый. Лучшее доказательство тому - это я.
(Папа Римский Иоанн XXIII)
В то время как женщины старательно плели свои интриги, и все остальные выражали своё мнение, я должен был позаботиться о том, чтобы монастырь Дзэн работал бы более ли менее как полагается. Должны были проводиться дзадзэн и сэссины, надо было обрабатывать поля. К тому же уже давно протекала крыша, и надо было заново покрасить стены. Монастырь был похож на развалины не только внешне. Но самым большим заданием, которое предстояло выполнить, была подготовка к большой церемонии к сотому дню со дня смерти Мияура в конце мая, в которой его останки нужно было положить в гроб. Мы ожидали 70 гостей, в основном священники, которые годы или десятилетия назад когда-то жили в Антайдзи, и у которых были свои собственные представления о том, как надо вести Антайдзи.
Во время церемонии для Мияура произошёл конфликт между мной и Оябу, который написал маленькую тетрадку с воспоминаниями о своём ученике, где он не скупился с оскорблениями моего мастера. В том числе он объяснял аварию - не совсем без оснований - склонностью Мияура к чрезмерному потреблению алкоголя и привычке вдруг впадать в сон, и говорил, что Мияура заслужил эту смерть. Пару дней до того Оябу послал мне несколько этих тетрадей по почте и поручил раздать их гостям. Я же отказался от этого, так как их содержание навряд ли подходило к церемонии поминовения, где можно было найти и несколько личных родственников Мияура. Кроме того эта тетрадь ни в коем случае не должна быть роздана рукой ученика Мияура. Оябу сам должен сделать это, сказал я ему. Потом вместо него тетради раздавали двое его учеников, но только некоторым своим ученикам-братьям, в которых они были уверены, что те не поднимут шума. Когда Оябу узнал об этом, то он взбесился на меня: "Ты меня предал!". Сначала я не понял, что он имеет в виду, так как я только дал тетради его ученикам. Только позднее я узнал, что ему сказали, что я спрятал остальные тетради. Это было концом моих отношений с ним.
После церемонии многое стало проще. Оябу, также как и Тайдзюн, порвал с Антайдзи, вдова Мияура вернулась к своим родителям, и в монастыре вдруг были только я и Томоми. Потом пришёл Куматян, молодой японец, который услышал об Антайдзи во время поездки в Индию и помогал нам в первом году с работой на полях. Когда осенью Томоми стала беременной, то она решила провести зиму в Осаке, чтобы всегда быть недалеко от больницы, и Куматян тоже на некоторое время переехал в один храм на тёплом юге. Когда Эсин, мой старший брат-монах, который к тому времени уже жил в Америке, услышал, что я проведу зиму в Антайдзи в полном одиночестве, то он сел на следующий самолёт. Без него я навряд ли бы выдержал одиночество в покрытых снегом горах и разлуку с моей женой. Томоми снова вернулась только весной, и моя дочка Мэгуми родилась в начале июня. К этому времени у нас снова были несколько посетителей, большинство которых оставалось только на пару недель, или же даже пару дней. Это означало, что у Куматян, который вернулся в Антайдзи в конце мая, и у меня было больше работы вводить новичков в курс дела, чем мы могли ожидать от них помощи. Осенью Куматян окончательно исчез, после того как я "случайно" переехал трактором его маленькую плантацию марихуаны.
Зато в начале зимы к нам пришёл Фунами, молодой японец, который безуспешно испытал свои силы на нескольких работах, пока его отец не выкинул его и не посоветовал стать монахом Дзэн. С ним я провёл свою вторую зиму в Антайдзи, так как и в этот раз Томоми провела это время года в Осаке с новорождённым ребёнком - куда она переезжала и во все остальные зимы. Фунами скоро понял, что жизнь в монастыре Дзэн не так проста, как он себе это представлял, и следующим летом он решил ещё раз попробовать найти себе работу в Токио.
Тем временем в Антайдзи жил и Дайдо из Польши, который до этого провёл год в другом монастыре, но там не было ни сэссинов, ни самостоятельной работы. Когда в залах храма надо было сделать какой-нибудь ремонт, то там просто звали ремесленника. В Антайдзи он, наконец, нашё то, что искал: место, где жители сами должны залезть на крышу, чтобы, например, найти протекающее место и починить его. Но и никто не несёт ответственность, если кто-то упадёт, а несчастные случаи, к сожалению, здесь не редкость. Сегодня Дайдо, будучи старшим из монахов, организует многие из дел монастыря.
Счастье - это не цель. Счастье - это побочный продукт работы, игры, любви и жизни.
(Хайм Гинот)
В декабре родился мой сын Хикару, и со следующей весны я был очень занят: Я должен был заботиться о посетителях и помогать Томоми при уходе за детьми, насколько это было возможным. После третей весны вдвоём с Дайдо, по крайней мере, остались на более длительное время несколько посетителей монастыря, некоторые из них даже решились стать в Антайдзи монахами: Тассё, вышедший на пенсию университетский профессор германистики в Японии, уже 40 лет практиковал дзадзэн. Он хотел стать монахом, чтобы потом учить Дзэн в Германии. Сэйкан познакомился с Дзэн в Австралии и хотел жить как монах Дзэн вне монастыря, его семья и работа не позволяли ему оставаться в Антайдзи на годы. После своего посвящения он каждый год посещает Антайдзи, и продолжает свою практику дома в Австралии. Дзикай пришла из той же самой австралийской группы, и после того как её посветили в монахини, она несёт ответственность за зал дзадзэн в Антайдзи. Кстати то, что монахи и монахини живут вместе в одном монастыре, не очень типично. Синрю, как и Сэйкан, психолог с семьёй, приехал к нам из рурской области. Он в течение уже многих лет вёл свою собственную группу Дзэн и искал место, где мог стать монахом. Дзуйгэцу из Нюрнберга нашёл свою дорогу в Антайдзи с помощью шведской книжки. Совместная жизнь в монастыре пробудила в нём желание стать монахом, и теперь он заботится о рисовых полях. Дайсин был поваром в Берлине, прежде чем он ввёл нововведения на кухне в Антайдзи. И Доко, рейки-терапевт из Польши, уже 20 лет практиковал дзадзэн, прежде чем принял в Антайдзи рясу и миску монаха. Дзикисин, 26-летний японец, является первым, кто "для начала" хочет оставаться в Антайдзи 10 лет. Это Утияма роси в Кёто однажды посоветовал каждому ученику оставаться на 10 лет, потом ещё на 10 лет и в конце ещё на 10 лет.
Так что четвертая зима с тех пор, как я стал абтом, была первой, когда в Антайдзи жило больше двух человек, нас было восемь. К счастью, так как это была зима века с рекордным снегопадом везде на северо-западном побережье Японии. Четыре месяца мы были отрезаны от внешнего мира, и только на лыжах можно было добраться до деревни, чтобы забрать почту. Мы по очереди разгребали снег, а также, конечно, надо было выполнять работы по кухне и по разогреву ванной.
В Антайдзи господствует оживлённый приход и уход, теперь здесь живут в основном больше, чем 20 человек. Где-то две трети приходят с запада. Из-за этого английский стал в монастыре общим языком. Это часто приводит к проблемам, так как не все японцы говорят на этом языке. А потом кто-нибудь говорит: "Почему вы не можете общаться на английском? Это же язык всего мира!". В то время как японцы, конечно же, спрашивают себя, почему европейцы и американцы отказываются учить язык страны, в которой они живут. Не только языки отличаются друг от друга, но и формы общения на востоке и западе полностью различны. На западе мы без проблем напрямую высказываем своё мнение. Японцы, напротив, пытаются подстроиться под атмосферу группы, не заводя дискуссию по каждому поводу. Если же они всё-таки скажут своё мнение, то сделают это намеками. В качестве абта мне не всегда легко перекинуть мост между этими двумя сторонами.
И когда речь идёт о том, по каким правилам я должен вести монастырь, то я стою перед дилеммой. Пастух, который держит вместе своё стадо, чтобы ни одна овца не заблудилась, должен одновременно дать каждой отдельной овце достаточно места для прогулки и обеспечить ей место на пастбище. Также и я пытаюсь дать каждому отдельному человеку как можно больше свободного места, чтобы он мог взять на себя ответственность за свою собственную практику. Но одновременно я должен предоставить и стабильные рамки, которые дают общине ориентировку, так чтобы не всё пошло кувырком. Кто-то считает, что эти рамки слишком узкие, в то время как другие хотят более чёткое руководство. Но я ни в коем случае не хочу вести Антайдзи так, как это делается в Сайфукудзи, потому что хотя я в течение того года, который провёл там, и научился некоторым вещам, но не думаю, что есть большое количество людей, готовых подвергнуть себя такому грубому обращению. Да это и не нужно, так как в Антайдзи в основном приходят взрослые люди по собственному желанию - их не нужно заставлять практиковать Дзэн.
Все, кто приходили и приходят сюда, должны испытать, что и в монастыре есть проблемы. Антайдзи - это не духовный Диснейленд. Это заметил и Сэйкан, когда проснулся однажды утром: 16-летний мальчик, которого послали в монастырь его родители, и с которым он жил в одной комнате, исчез - а вместе с ним и деньги из кошелька Сэйкана. Но через год этот мальчик прислал по частям ту сумму, которая нужна была ему для покупки билета до Осаки.
Нами иногда интересуется и полиция, так как здесь, в труднодоступных горах, живёт много иностранцев, о которых в действительности никто не знает, чем же они занимаются целый день. А также наполовину автаркическая жизнь на 50 гектарах земли с тракторами, бульдозерами и экскаваторами, очевидно, пробуждает подозрение, что мы здесь вооружаемся для нападения на общество, как это уже произошло более десяти лет назад. Тогда псевдобуддийская секта Аум Синрике пустила в метро в Токио нервнопаралитический газ, от которого умерло 12 человек и 5000 было ранено.
Так мне регулярно звонит уполномоченный полиции по терроризму:
"У Вас там, наверху, есть арабы?".
"Нет, мне очень жаль, сейчас арабов нет".
"Какие-нибудь другие азиаты?".
"Только два японца. Вам нужны их личные данные?".
"Нет, спасибо. Сообщите нам, пожалуйста, если придут арабы!".
Для чего нужно счастье? Ты не можешь купить на него денег!
(Henry Youngman, американский юморист и скрипач, 1906-1998)
Разница между моей жизнью как абт Антайдзи и жизнью как бездомный в парке Осаки не могла бы быть больше. Тогда у меня не было обязательств, не было горы работы, которая ждёт меня в полях и на компьютере, не было финансовых забот, не говоря уже об ответственности отца семейства. И всё же я сделал этот шаг и никогда не пожалел об этом. Если бы в течение лет я праздно валялся на солнце в парке, как когда-то Диоген в своей бочке, то учение о Бодхисаттве в моей голове опустилось бы до уровня теории. Тогда я смотрел на людей, которые торопливо бежали в свои бюро в высотках Osaka-Business-Park, сидя наверху дворцовой стены. И без работы у меня не было проблем прокормить себя милостыней, которую я собрал за день.
Сегодня я снова зарабатываю себе на жизнь, как и многие азиаты: Я топчусь на вязких полях, чтобы прополоть сорняки, копаю картошку и рублю деревья, чтобы нагреть плиту на кухне и котёл для ванной. Это не означает, что я или монастырь полностью независимы от милостыни. Расходы Антайдзи каждый год составляют где-то 10000 евро: Одна десятая уходит на электричество, одна на телефон, на горючее, на автомобильный налог и на технадзор, на маленькие починки, на еду и на взносы в школу Сото-Дзэн. В отличие от церквей в Германии, отдельные храмы и монастыри не получают поддержки от главной организации, а наоборот должны платить большие членские взносы, за счёт которых финансируется главная организация. Оставшиеся 30 процентов уходят на всё остальное. К этому ещё надо добавить деньги, которые нужны мне лично, чтобы прокормить себя и свою семью. Это тоже составляет несколько 1000 евро в год. Детям нужна одежда и подгузники, а дикие травы тоже не могут служить едой весь год.
10000 евро в год могут показаться не очень большой суммой, но, в отличие от города, у меня здесь только редко представляется возможность просить милостыню. И когда где-нибудь в монастыре нужно провести ремонт, то это каждый раз создаёт дыру в кассе. Учение об отпускании, которое так важно для нашей практики, нужно согласовать с заботой о хлебе насущном. Но закон энтропии нельзя обратить назад, и Антайдзи тоже когда-нибудь развалится. Поэтому я не могу и не хочу просто предоставлять здание храма самому себе, а хочу позаботиться о том, чтобы отложить неминуемое падение монастыря на как можно более поздний срок, а может быть даже заново построить части здания. Чтобы у нас были на это деньги, мы один раз в год на неделю едем в Осаку, чтобы собирать милостыню для монастыря. А летом мы помогаем в проведении церемоний в других храмах, у которых больше денег. Кроме того многие посетители оставляют немного денег, когда покидают Антайдзи. Но как абту мне никто не выплачивает зарплаты, и другие монахи тоже должны зарабатывать себе карманные деньги личными походами за милостыней. Даже если в моих собственных резиновых сапогах есть дырки, я буду, по крайней мере, пытаться держать в тепле и сухости ноги моих детей. И это должно быть так и для будущих поколений монахов в Антайдзи. Деньги - это одна из тех вещей, о которых монах Дзэн научился не раздумывать. Теперь, так как я являюсь абтом, то они вдруг стали для меня важным вопросом.
No matter how I struggle and strive,
I'll never get out of this world alive.
(Не важно, насколько я сражаюсь и отбиваюсь,
Я никогда не выйду из этого мира живым)
(Hank Williams, американский певец кантри, 1923-1953)
Надёжность и гарантия, которые мы так хотим иметь, никогда не существует в жизни. Что станет из меня, моей семьи и Антайдзи через 10 или 20 лет, я не могу знать сегодня. Я могу только отдавать от себя всё - в каждый отдельный день. Я думал, что за счёт моего решения в пользу жизни как абт с семьёй, изменится моё отношение, как к моим собственным родителям, так и к моему умершему мастеру. В конце концов, человек, будучи ребёнком и учеником, видит вещи совсем по-другому, чем если он сам взял на себя роль отца и мастера. Например, когда я в первый раз читал "Бумо-ондзюкё", то он тронул меня до слёз. И когда я во время моего пребывания в Сайфукудзи впервые по-настоящему понял многое из того, что говорил мне мой мастер, то почувствовал и благодарность, и стыд, что не слушал его более внимательно раньше. Поэтому я надеялся, что моё новое задание снова откроет мне глаза. Но эта надежда, к сожалению, не была исполнена. Когда я вижу, как растут мои дети, то это пробуждает во мне давно забытые воспоминания об одиноких, проплаканных ночах и нехватке любви. К счастью, Томоми - это та мать, которую я бы сам хотел иметь, будучи ребёнком, и я тоже хочу попытаться сделать всё, что в моих силах, чтобы дать своим детям счастливое детство.
При этом, как я надеюсь, мне поможет то, что в Японии существует - как уже упоминалось - совершенно другое обращение с детьми, чем на западе. Так, например, детские коляски появились в Японии только очень поздно. Японские матери и бабушки предпочитают дать ребёнку почувствовать тепло собственного тела, так дольше сохраняется чувство единства. Мы поступили таким образом в Антайдзи уже и по той простой причине, что дороги здесь каменистые и болотистые. До тех пор, пока дети не научились ходить, их место было на руках Томоми или на моих руках или - во время работы - в платке на спине. Иногда я вспоминал, что произошло со мной, когда я был маленьким ребёнком. Мой дедушка рассказывал, что во время семейной прогулки в Харц меня оставили позади в коляске на краю дороги: "Хотя твоя мать сначала немного волновалась, что тебя кто-нибудь украдёт, но я сказал ей: 'Кто его украдёт, здесь, в горах!?', И когда мы вернулись, то ты уже давно накричался и заснул, плача".
Ещё одно изобретение, которое в Японии почти не используется, это манеж. Там люди скорее удивляются, когда видят, как цивилизованные люди запирают своё потомство в клетки. Или же это происходит потому, что японские квартиры гораздо более ориентированы на детей, чем немецкие? В комнате почти нет мебели - нет стульев и столов, на которые можно было бы залезть только для того, чтобы упасть оттуда, а также нет никаких дорогих украшений, которые только того и ждут, чтобы их сломали детские ручки. Нет невидимой стены между миром взрослых и детей.
Например, моя жена и я вместе с детьми занимаем 2 комнаты. Большая из них - 13 квадратных метров. Она служит в качестве столовой, гостиной и мне в качестве рабочей комнаты. Маленькая имеет 10 квадратных метров и служит как спальная. Дети играют то здесь, то там. То есть, в качестве родителей у нас и нет другого выбора, кроме как разделить с ними нашу жизнь. У нас нет детской комнаты, куда мы бы могли прогнать их, если они ноют. И ночью японские дети ещё долго остаются со своими родителями, в то время как немецкий ребёнок должен в одиночестве справляться со своими снами. На японском говорят о том, чтобы спать как иероглиф, означающий "река", где 2 длинных мазка кисти окружают один короткий. Если число детей растёт, то ночью семья скорее выглядит как иероглиф "местности".
Конечно же, совместная жизнь не всегда проходит без проблем. В то время как я пишу эти строки, слева пытается подобраться к клавиатуре Мэгуми. Я сажу её к себе на колени, но вместо того чтобы спокойно смотреть, как я пишу, она наклоняется обоими локтями вперёд и иногда открывает при этом функции компьютера, о существовании которых я даже не знаю. Но потом часто появляются сложности, когда я хочу снова найти документ, над которым работал. Это вообще можно сделать только в том случае, если Хикару справа от меня не вытащил вилку из розетки...
Японское воспитание, в котором не существует чёткой границы между миром детей и миром взрослых, имеет и свои недостатки. Обычно японцам нужно больше времени, чтобы стать самостоятельными личностями. У некоторых, как у упомянутых до этого "хикикомори", это вообще не получается. Ещё одно отличие от запада: Японская мать, которая совершает самоубийство, как правило, возьмёт с собой в смерть также и своих детей. Оставить их одних на свете показалось бы ей бессердечным. Может быть, поэтому такая форма самоубийства называется на японском "синтю", что дословно означает "в глубине сердца". На западе это исключение, если родители убивают себя вместе с детьми. Скорее они оставят детей в надежде, что судьба подарит им лучшую жизнь. В отличие от Японии, на западе мы понимаем нашу жизнь отдельно от жизни детей, иногда с положительными, иногда с отрицательными аспектами.
Конечно, все родители хотят, чтобы их детям было лучше, чем им самим, и не всегда дети будут довольны стараниями своих родителей. И мне и моей отцовской роли одним прекрасным днём мои дети дадут оценку, о которой я сегодня ещё не знаю, какой она будет. Я бы только хотел, чтобы мои дети всегда чувствовали себя желанными в этом мире - чувство, с которым я познакомился только очень поздно.
Догэн Дзэндзи выражает это в "Гэндзёкоан" метафорой о рыбе и птице: "Рыба, которая плывёт в воде, не натыкается на конец воды, как бы далеко он ни заплыла. Птица, которая летит в небе, не натыкается на границы неба, как бы далеко она ни залетела. Рыба и птица с самого начала не были отделены от воды и неба. Никогда не может быть так, чтобы они не полностью заполняли свою область, и нет места, где бы они не раскрывали всё своё действие. Это также, если ты ведёшь счастливую жизнь: В какой бы ситуации ты ни оказался, ты живёшь свою жизнь единым целым с этой ситуацией. Что бы ты ни делал, ты восходишь в этой деятельности. Здесь лежит место большого удовлетворения. В это мгновение ты раскрываешь действие счастья. Это счастье не имеет границ: В то мгновение, когда ты находишься в гармонии с самим собой и со своей жизнью, ты счастлив. Но не воображай, что ты можешь схватить это счастье, как камень у дороги. Ты счастлив, но так как это счастье состоит в бытие единым целым, то ты полностью забыл его. Только несчастный ищет счастье".
Иногда меня спрашивают, как можно согласовать отпускание и отношение Бодхисаттвы с семейной жизнью. Разве отец не привязан к своим детям, и не мешает ли это ему полностью отречься от себя для других? Иисус даёт ответ, когда призывает нас к любви ближнего своего. Отпускание не означает, что ты не берёшь на себя ответственность, а означает отдавать что-то от себя своим ближним. И Бодхисаттва тоже начинает со своих близких, со своей семьи. Оттуда он всё больше и больше пытается расширить кольцо любви, пока его самоотверженность не достигнет всего мира, как рыбы и птицы полностью заполняют своей жизнью море и небо.
Рыбы плавают, птицы летают и люди чувствуют.
(Хайм Гинот)
То, что я узнаю о точке зрения моих родителей и моей собственной роли как отца, также действительно и для меня в качестве мастера Дзэн: Сегодня я смотрю на своего мастера более критически, чем когда он ещё был жив. Своим холодным, отталкивающим поведением он хотел призвать нас стоять на своих собственных ногах - думал я тогда. Сегодня мне кажется, что ему просто не хватало сил, заниматься своими частично своенравными и имеющими кучу проблем учениками. Он отошёл от роли абта не только для того, чтобы предоставить ученикам место для своей собственной практики, осознающей свою ответственность. Одновременно там был и страх показать свою слабость, который в конце загнал его в алкоголизм.
И здесь тоже мои собственные ученики когда-нибудь дадут мне оценку, которая ещё никому не известна. Я могу только пытаться сделать это получше. Кроме того я думаю, что Мияура был на свой лад хорошим мастером. Так как всё, что говорит или делает мастер, похоже на палец, который показывает на луну, как говорят в Дзэн. Речь идёт не о пальце, а о луне. Это означает: Не мастер стоит в центре внимания, а то, что он сообщает своим ученикам более или менее несовершенным способом. Поэтому если ученик останавливается на личных странностях своего мастера, то это как если бы он жаловался на грязный ноготь на пальце, не обращая внимания на луну, на которую он показывает. "Ты создаёшь Антайдзи!", "Ты не играешь совершенно никакой роли!". Даже если бы кроме этого Мияура нечего было бы сказать, то этого всё же было бы достаточно, чтобы указать мне направление.
Я постоянно только теряю, теряю, теряю...
(Синю Мияура, японский мастер Дзэн, 1948-2002)
Пятый аспект восьмикратного бодрствования большого человека - это внимательность. Здесь это означает осознавать направление собственной жизни. О чём для меня в итоге идёт речь? Что действительно важно, а что мелочи? Этот вопрос должен давать направление нашей жизни. В "Сёбогэндзо Хатидайнинкаку" об этом говорится: "Если ты ищешь на пути совет и помощь, то нет ничего лучше, чем всегда сохранять внимательность. Если ты не потеряешь внимательность, то тебе не угрожает опасность со стороны иллюзий, так как они не могут овладеть тобой. Это как с тем, кто, одетый в прочные доспехи, проникает в ряды врага: Ему нечего бояться. Это означает никогда не быть невнимательным".
Как работать?
Что такое практика Дзэн? Это означает играть в Будду. Это не работа. Мы играем в Будду.
(Кодо Саваки)
Моя жизнь никогда не была так приятна, как в парке Осаки. Каждый день принадлежал мне самому, каждая минута была моим собственным временем. Жизнь была свободным временем. Решение вернуться в Антайдзи было также решением в пользу большого количества работы. Почему, можешь спросить ты, вообще нужно работать буддийскому монаху? Утияма роси, преемник Саваки на должности абта Антайдзи, пишет в одной из своих книг, что в детстве на него произвело большое впечатление предложение, которое он прочитал в одной английской книге: "I don't live to work, I work to live!" ("Я не живу, чтобы работать, я работают, чтобы жить!"). Очевидно тот взгляд, что работа должна служить жизни, а не наоборот, был для него совершенно новым. И действительно о японцах часто говорят, что они не столько работают, чтобы жить, сколько живут, чтобы работать. Даже немцы, которых считают такими усердными в работе, не могут соревноваться с ними.
И я тоже был удивлён, когда во время моей первой поездки в Японию увидел на каждом углу так называемые convenience-store. Это магазины, которые открыты 24 часа каждого дня в году, и продают всё от колбасы и сыра, газет, пива и сигарет до зубной щётки и нижнего белья. О времени закрытия магазинов здесь никто не слышал, и в воскресенье на улицах творится такая же суматоха, как и в рабочие дни, потому что кроме банков и государственных организаций большинство магазинов открыто во все дни недели. Японские служащие знамениты тем, что они даже не берут отпуск, который им причитается, и бесплатно работают сверхурочно. Поэтому не удивительно, что говорят, что японцы работают как муравьи.
Одна поговорка гласит, что японцы потому такие успешные, что на работе они работают. Это бы означало, что они пашут всё время. Но по моему опыту это как раз не так. Японцы проводят на работе много времени, но при этом они не всегда много работают. Однажды один учитель взял меня с собой в свою школу в воскресенье. Так как не было уроков, то и в коридорах никого не было. Только в учительской было очень оживлённо. Учителя пришли в воскресенье в школу, чтобы проверить работы, подготовить занятия для следующей недели или пообщаться. Оживлённые разговоры и смех наполняли комнату, и было не понятно, понимают ли учителя эту воскресную работу как неоплачиваемую сверхурочную работу или скорее как ненапряженное времяпрепровождение со своими коллегами. Впечатление, что японцы чётко не разделяют между свободным и рабочим временем, появляется также и среди недели, так как в Японии работа часто сопровождается спокойным отношением. Кажется, что то, что из-за этого работа продолжается дольше, чем могла бы, никому не мешает, так как она понимается не как неотвратимое зло, а как образ жизни.
Человек должен устраивать свою работу не таким образом, чтобы она приносила как можно больше дохода. Человек должен устраивать свою работу таким образом, чтобы она делала людей счастливыми.
(Paul Ernst, немецкий писатель, 1866-1933)
В отличие от Германии: Здесь хотя и высоко ценятся успехи и достижения, но сама работа часто не считается полноценной частью жизни. Разве мы бы не согласились с Бертольдом Брехтом, который сказал: "Работа - это всё, что не доставляет удовольствия!"? Таким образом она становится просто средством для достижения цели, и стресс, который мы испытываем каждый день, появляется из-за того, что мы не раскрываемся в своей работе.
Ещё одной причиной тому является и то, что результаты нашей работы часто не влияют на нашу жизнь. Когда японца спрашивают, что такое жизнь, то женщина, может быть, ответит: "Дети!", а её муж скажет: "Работа!". В Германии же у нас, напротив, существует идея, что жизнь начинается только тогда, когда работа закончена, и дети лежат в своей кровати. В таком случае совершенно не удивительно, что мы недовольны работой и семьёй. Разве мы забыли, что наши обязательства на рабочем месте и дома тоже являются частью нашей жизни? Разве мы не понимаем, что взойти в работе и семье - это способ вести удовлетворённую жизнь?
В одном сборнике советов по счастью есть вопрос, стали бы мы сожалеть в момент смерти, что не проводили больше времени на работе. Ответ, на который при этом намекают, конечно же, звучит: "Боже мой, конечно нет!". Но при этом именно такое отношение портит нам время, которое мы проводим на работе. Мы несчастливы не потому, что работаем слишком много, а потому что работаем неправильно. Вопрос, живём мы для того, чтобы работать, или работаем для того, чтобы жить, не попадает в точку. Потому что в то мгновение, когда мы проводим разделительную линию между работой и жизнью, то попадаем в западню, из которой больше не вылезем: Мы работаем, чтобы жить, и в то же время думаем, что мы тем меньше живём, чем больше работаем.
Принося большие жертвы, движение рабочих в прошлых веках старалось улучшить условия работы. Одной из их целей всегда было также и уменьшить число рабочих часов в неделю: С 60 до 50, с 50 до 40, с 40 до 37 и в итоге до 35. Соответственно увеличилось и количество свободного времени. Сегодня в Германии мы работаем в среднем меньше, чем большинство рабочих во всём мире. Но означает ли это, что мы живём больше или счастливее? Я так не думаю, потому что до тех пор, пока мы строго отделяем свою жизнь от работы, мы всегда будем чувствовать себя как в кандалах.
Человек ругается на работу только до той поры, когда у него её больше не станет.
(Sinclair Lewis, американский писатель, 1885-1951)
Исследователи счастья констатировали, что большое количество людей, когда их спрашивают о том, довольны ли они своей работой, отвечают, что они хотят меньше работать и иметь больше свободного времени. Если же проводятся исследования, как чувствуют себя люди прямо во время их работы, то неожиданно выясняется, что они чувствуют, как будто бы им бросался вызов и поэтому ощущают себя более счастливыми, сильными, творческими и довольными. Они скорее скучают и чувствуют себя грустными, слабыми и недовольными в своё свободное время. Это показывает, что недовольными нас делает не сама работа, а наше представление о работе как о "потерянном времени". По наблюдениям исследователей счастья, самые несчастные люди не те, кто много работает, а безработные.
Единственный путь из дилеммы "работа или жизнь?" лежит в понимании, что рабочее время в той же степени является нашим временем, как и так называемое свободное время. Наша жизнь не начинается только после конца рабочего дня. Работа - это практика жизни, и она не должна быть просто ценой, которую мы должны заплатить за летний отпуск на берегу моря. Но почему мы чувствуем себя такими уставшими? Почему мы хотим лучше всего вообще не работать? Почему мы жалуемся, что работа в бюро и дети дома отнимают у нас время? Я думаю, что корень этого отношения к жизни лежит в истории нашей культуры и духа. Потому что Библия объясняет начало работы:
"[...] Потом посадил Господь Бог сад в земле на востоке и поместил туда человека, которого Он создал. И произрастил Господь Бог из земли всякие деревья, приятно смотреть и вкусно кушать, и дерево жизни посреди сада, и дерево познания добра и зла [...] И заповедовал Господь Бог человеку и сказал: Со всех деревьев ты можешь есть; только от дерева познания добра и зла, от него тебе нельзя есть; Потому что как только ты вкусишь от него, то должен умереть.
[...][Человек и его жена] были наги, и они не стыдились. Но змея была хитрее других зверей полевых [...] Она сказала: Вы ни в коем случае не умрёте; А Бог знает, что как только вы съедите от него, то откроются ваши глаза, и вы будете как Бог, и вы будете знать, что добро, а что зло. И увидела жена, что дерево хорошо для пищи, и что на него приятно смотреть, и что оно вожделенно, потому что делало умным, и она взяла от его плода и ела, а также давала мужу своему рядом с собой, и он ел. Тут у обоих открылись глаза, и они увидели, что были наги; И они скрепили фиговые листы и сделали себе опоясания [...] [Бог] сказал: Кто тебе сказал, что ты наг? Ты ел от дерева, от которого Я запретил тебе есть? Человек сказал: Жена, которую Ты дал мне, она дала мне от дерева; И я ел. [...] Жена ответила: Змея соблазнила меня; И я ела. [...] [И сказал Господь Бог жене:] Я создам тебе много трудностей во время беременности; С болями ты должна рождать детей! Ты должна желать своего мужа; Но он должен быть твоим господином! И сказал Бог человеку: Потому что ты послушался голоса жены своей и ел от дерева, от которого Я заповедовал тебе: Ты не должен от него есть, так из-за тебя проклята земля. Тягостным трудом ты должен питаться от неё во все дни жизни твоей. Терния и волчцы должна она произрастить тебе, и должен ты питаться полевою травою. В поте лица своего должен ты есть свой хлеб, пока не возвратишься в землю, из которой был взят".
(Цюрихская Библия, 18-ое издание 1982, Бытие 2/8-3/19)
Это означает, что перед грехопадением для человека не существовало ни работы, ни боли. А также чёткое разделение обязанностей, которое предписывает мужчине тяжёлую работу, а женщине место у яслей, понимается не из природы человека, а кажется дисциплинарной мерой Бога. Может быть поэтому и сегодня в наших головах бродит мысль, что работа - это наказание, а на самом деле нам причитается рай на земле?
Но в чём состоит грехопадение, за счёт которого мы проиграли жизнь в райском саду? Здесь возможны самые различные интерпретации, но лично я думаю, что центральным пунктом не является ни преступление заповеди Бога, ни открытие половой жизни. Скорее здесь речь идёт, как и говорит Библия, о познании. Но может ли одно это быть грехом? Конечно, это не грех в строгом смысле слова, в конце концов, в этом коротком тексте об этом и не говорится. Поэтому я понимаю боль и работу не как наказание, которое было наложено Богом, а как последствия того, что человек научился различать: Не только между добром и злом в моральном смысле, а между всем приятным и неприятным, тем, что удовлетворяет и не удовлетворяет. В итоге мы разделяем на то, что мы хотим, и то, что мы должны: работой и игрой. По моему мнению, Бог не прогнал человека из райского сада. Он всё ещё живёт именно в этом саду, который сначала казался ему райским, но в котором после познания он видит только терния и волчцы.
Единственное, что остаётся человеку согласно истории творения, это шаббат. На седьмой день недели ему разрешено отдыхать так же, как это сделал и Бог после создания мира. Но и это превращается в оковы: Из права отдыха становится обязанность ни в коем случае не делать ничего, что попадает в рубрику "работа". То есть даже в шаббат нам не дано стереть границу между работой и игрой. Это всегда или..или... - никогда и...и.... Хотя уже Иисус указал на то, что это не человек существует для шаббата, а, наоборот, шаббат существует для человека. Но, к сожалению, мы часто забываем, что это должно быть так не только для шаббата, но и для работы.
Для японцев работа, напротив, не представляет собой наказания. И в то же время они не знают ни юридических, ни религиозно-моральных законов, которые запрещают им работать в определённое время или в определённые дни. Но кажется, что в иудейско-христианской традиции работа связана с грехом. Наоборот, это праздник, по-английски "holiday" (holy day - святой день), считается у нас святым. И, как говорит одна поговорка, "кто спит, тот не грешит". А что касается работы, то кажется, что мы в этом не так уверены. Поэтому считается более плохим разбудить кого-нибудь, чем отвлечь его от работы. В Японии же работа считается святой, но она - как следует заметить - не понимается как самомучение: "Зачем человек работает? Какой смысл имеет эта жизнь, состоящая из работы? Мне кажется, что работа - это время и место, которые дарятся нам, людям, чтобы раскрыть свет жизни. Разве смысл жизни не состоит в том, чтобы светить сквозь свою работу и саму жизнь и посредством этого одновременно также заставлять светить и людей вокруг себя?". Разница между словами Тассё, японского монаха, который живёт в Антайдзи, и взглядом, который мы встречаем в Книге Бытия, не могла бы быть более большой.
Ты будешь самым счастливым, если даже работа станет для тебя игрой. Люди говорят мне: "Когда мы смотрим на твою повседневную жизнь, то тяжело сказать, работа это или просто времяпрепровождение. Можно сказать, что даже развлечение ты сделал своим делом. Лучше тебя этого не может никто - тебе действительно можно позавидовать!".
(Кодо Саваки)
Здесь отображается восточный взгляд инь, который не разделяет между тем, что мы должны, и тем, что мы хотим: работой и игрой. Люди янь не могут преодолеть это разделение, поэтому они пробиваются со стиснутыми зубами, чтобы как можно скорее закончить ненавистную работу и наслаждаться мучительно "за-служенным " вечером после работы с бутылкой пива перед телевизором. Хотя люди янь и работают более напряжённо и сконцентрировано, но из-за этого от них ускользает наслаждение жизнью. Но у взгляда инь тоже есть свои теневые стороны: Единство работы и игры легко становится теорией, и тогда на месте света в жизни на практике наступит простое безделье. Спокойствие и невозмутимость должны сочетаться с концентрацией и эффективностью. И японцам, и немцам часто тяжело найти здесь гармоничное равновесие.
Чтобы пояснить этот момент: Контраст между инь и янь можно увидеть и по телевизору. Передач с дискуссиями, которые показывают в Германии в любое время дня и ночи, нет в Японии. И это происходит потому, что тут речь идёт не о дискуссиях в настоящем смысле этого слова - обоюдном разговоре друг с другом и выслушивании, что хочет сказать другой - а об одностороннем пререкании янь. Речь идёт о том, чтобы проговорить "противника" в пух и прах, а тема играет при этом роль только второго плана. Японцы же, напротив, чемпионы мира в слушании других, своё собственное мнение они часто скрывают. По телевизору они смотрят, как другие японцы залезают в бассейн, а после этого уютно едят рыбу: "Ох, как это вкусно!". Любой немец сразу бы переключил это, в то время как японцев расслабляет смотреть как расслабляются другие. И, наоборот, они не могут понять, как немцам могут нравиться спорящие дискуссии.
Эта разница также бросается в глаза, если поподробнее взглянуть на христианство и буддизм. Иисус учит нас любви к врагам, так как самая большая проблема нашей нервной системы, где преобладает янь, это зависть и ненависть. Например, в Японии не бывает драк на футбольном стадионе, мачо - это нелепость, которую можно встретить только в фильмах про якудзу и самураях, и даже в Хиросиме нет почти никого, кто бы ненавидел американцев за сбрасывание атомной бомбы. Не из-за любви к врагам, а потому что понятие "врага" по самой своей сути чуждо японцам. А буддизм призывает к нетребовательности, так как самодисциплина - это не сильная сторона инь. Люди инь настолько же мало строги к себе, как и к другим: У них есть склонность давать себе волю.
А это в свою очередь не всегда положительно сказывается на качестве и эффективности работы. Вошедшая в Германии в поговорку ленивость госслужащих можно встретить и в Японии: Перерывы, чтобы попить кофе, считаются частью работы, и часто именно этой её части уделяют наибольшее внимание. А тот, кто когда-нибудь наблюдал за японской строительной площадкой, может спросить себя, действительно ли работают эти рабочие, или же они носят свои каски только для красоты. При этом полезно знать, что большая часть строительных проектов и без того служит не практическим целям, а является результатом сомнительных политических решений, где решающую роль играет коррупция. В горах вокруг Антайдзи в течение последних десятилетий на постройку плотин потратили 100 миллионов евро, в то время как дороги ждут, чтобы на них положили асфальт, а в соседних деревнях закрывают школы.
Но люди всё ещё рассказывают друг другу сказки об экономическом гиганте Японии с её усердными рабочими пчёлками. При этом мыльный пузырь японского бума лопнул уже почти что 20 лет назад. К тому же страна никогда не была так богата, как можно было предположить по блестящим фасадам больших городов. Хотя Япония ещё и лежит чуть-чуть впереди континентальной Азии, но кажется, что это только вопрос времени, когда страну обгонит янь-пульсирующий Китай. Даже в городах электропроводку кладут над землёй, а в провинции и сегодня многие японцы всё ещё живут без канализации - часто под крышей из листовой стали. Лицо бедной Японии неизвестно даже большому количеству самих японцев, лишь немногие знают огромный район трущоб на юго-востоке Кёто, где уже в течение поколений семьи живут на грани прожиточного минимума. Большее внимание - потому что бросается в глаза - привлекают поселения бездомных, которые разрастаются в парках больших городов.
Но вернёмся назад к начальному вопросу: Как работать? Как выглядит удавшаяся работа и удавшаяся жизнь? Чтобы достигнуть этой цели, нам нужно равновесие между янь-взглядом исполнения обязанностей и инь-идеей наслаждения жизнью. Работа и жизнь не должны быть или...или..., а мы должны понять, что время работы - это наше время, и что в работе мы живём свою жизнь. Если мы не находим удовлетворения на работе, то и в свободное время мы не будем знать, чем нам заняться.
Мы сильны только в одном стремлении, не спрашивая о "куда" и "зачем" - в работе.
(Friedrich Sieburg, немецкий журналист и писатель, 1893-1964)
То есть искусство состоит не в том, чтобы работать как можно меньше, чтобы потом иметь время для себя самого и для того, что ты хочешь. Искусство состоит в том, чтобы найти радость в самой трудовой деятельности. Русский писатель Лев Толстой выразил это так: "Счастье не в том, чтобы делать всегда, что хочешь, а в том, чтобы всегда хотеть того, что делаешь". Но, конечно, вопрос в том: Как это сделать? Как можно снова закрыть ту пропасть между нашим желанием и нашим делом, которая, как кажется, неизмеримо раскрылась под нашими ногами, чтобы находиться в гармонии со всеми аспектами жизни? Если нам это не удастся, то всё, что я сказал о работе, просто пустая теория. Поэтому следующая глава покажет, какое конкретно значение имеет работа для нашей жизни в Антайдзи.
Жизнь в Антайдзи
Don't think about it: do it! Don't talk about it: do it! Just do it, do it!
(Не думай об этом: Делай это! Не говори об этом: Делай это! Просто делай это, делай это!)
(Henry Rollins Band, американская рок-группа)
После того как я, будучи студентом, прожил 6 месяцев в Антайдзи, мой матер Мияура попросил меня написать маленькое руководство для жизни в Антайдзи, в котором объясняется основное отношение к жизни Дзэн, расписание дня и различные детали практики. Это руководство, которое я тогда написал, мы используем и сегодня. Оно начинается со слов: "Что ты здесь ищешь?".
Этот вопрос направлен к каждому из нас. Зачем я здесь, в Антайдзи? Никто не сможет дать на это ответ - кроме того, кого касается этот вопрос. Его ответ должен состоять не из теоретического объяснения, а он должен отражаться в повседневной практике. "Как жить?", ответ на этот вопрос, который нам задаёт сама жизнь, даётся в той манере, как мы проводим 24 часа каждого дня. Для руководства монастыря Антайдзи я сформулировал это так:
"В Антайдзи Дзэн практикуется как естественное выражение повседневной жизни. Дзадзэн и работа являются не просто частью жизни, а полные 24 часа каждого дня, который ты здесь проводишь, должны быть манифестацией Дзэн. Кроме этого Антайдзи не предлагает какие-либо дальнейшие практики, учения, техники медитации или религиозное руководство. Это также не место для изучения дальневосточных тайн, переживание оккультных опытов или же просто для знакомства с японской культурой. Это то место, где ты можешь создавать свою жизнь в качестве практики Бодхисаттвы.
Каждый сам несёт ответственность за свою практику. Никто не будет вытирать твою задницу за тебя. Ты сам должен знать основу твоей практики и мотивы, которые привели тебя сюда. Если ты ожидаешь от твоего проживания здесь что-нибудь другое, чем то, что жизнь предлагает тебе в этот данный момент, то будешь разочарован. Поэтому хорошенько подумай, что ты здесь ищешь - не обманывай ни себя, ни других".
В этих словах содержится первое учение Мияура: "Ты создаёшь Антайдзи". Кому я писал свои слова? В первую очередь, вероятно, самому себе. В течение слишком многих лет мои поиски были направлены наружу. Я думал, что просветление ждёт меня в японских горах. Никто бы не смог убедить меня в том, что ответ на самый важный вопрос моей жизни можно найти и в Германии. И в ещё меньшей степени я подозревал, что это я сам должен быть тем, кто даёт этот ответ. Ни один мастер, каким бы просветлённым он ни был, не мог взять на себя это задание. Я поехал на другой конец мира, не замечая, что у меня уже давно было то, о чём в действительности шла речь: я сам. И это я наконец-то понял в Антайдзи. Но, будучи молодым монахом, я должен был констатировать, что это ни в коем случае не означает, что каждый может делать, что взбредёт ему в голову: "Ты не играешь совершенно никакой роли!". Поэтому в руководстве написано:
"В течение дня все живут и работают вместе. Ежедневная программа состоит из дзадзэн, уборки, работы в лесу и полях, еды, ванной и туалета. Посмотри, как и что делают другие и постарайся приспособиться к этому. Не выставляй свою индивидуальность на показ, это может повредить гармонии группы. Мы решаем практиковать в Сангхе (общине практикующих), потому что она дает нам силу, без которой мы бы не смогли вести такую жизнь. Поэтому мы должны сделать всё от нас зависящее, чтобы жизнь в Сангхе проходила в гармонии и без проблем. Тому, кто считает, что он может лучше практиковать без группы, незачем приходить в Антайдзи. Не составляй для себя свою собственную программу".
День в Антайдзи начинается в 3.45 утра. Во время сэссинов, которые проводятся каждый месяц с 1-ого по 5-ое и с 15-ого по 17-ое, после этого сидят до 21 часа вечера на подушке для медитации. Есть перерывы только на завтрак и обед. В остальные дни утренний дзадзэн заканчивается в 6, после него идёт завтрак и уборка. В 8 начинается работа снаружи, а вечером сидят ещё 2 часа.
Мы ведём простую жизнь. У Антайдзи нет прихожан и есть только минимум буддийских церемоний. Вместо этого натуральное хозяйство требует от нас большого количество работы на полях. Монастырю принадлежат 50 гектаров земли, на которых растут овощи и рис - наша ежедневная еда - и откуда берётся дерево, которым топят плиту на кухне и котёл для ванной. В общем, это означает, что надо пахать и сеять весной, потеть во время работы летом, собирать урожай под дождём и в грязи осенью, а зимой лежит так много снега, что храм отрезан от внешнего мира.
Но самая большая часть трудностей, которые мы испытываем каждый день, приходит не от продолжительных часов дзадзэн или работы, а создаётся нашим собственным умом, который отказывается принимать жизнь такой, какая она есть. Мы дерёмся больше со внутренним сопротивлением, чем с чем-нибудь ещё. И потому что мы всегда ищем большее счастье и освобождение, то недовольны самими собой. Повседневная жизнь в Антайдзи - это не аскетизм, а мы просто воплощаем на практике первоначальную, неприкрашенную форму жизни Дзэн. Поэтому не надо понимать натуральное хозяйство как цель: Оно только служит тому, чтобы мы могли практиковать дзадзэн.
Но мы проводим много времени на полях или в лесах для рубки деревьев, так что у нас либо редко, либо вообще нет времени на чтение книг, написание писем, прогулок и отдыха. Здесь каждый должен быть готов жить как Бодхисаттва и служить общине без перспективы какой-нибудь награды. Кто считает, что другие ему не нужны, ничего не забыл в Антайдзи. Но в совместном проживании есть один сложный пункт: Каждый проецирует проблемы, которые у него есть с самим собой, на других, сам того не замечая. Мы возмущаемся поведением других, и не видим, что они просто держат перед нами зеркало. Поэтому речь должна идти не о том, чтобы сначала изменить мир вокруг нас, мы должны начать революцию с нас самих.
You got a problem? The problem is you!
(У тебя проблемы? Проблема - это ты!)
(Sex Pistols, британская панк-группа)
На очень красивый манер это сформулировал принц Сётоку, который ввёл в Японии буддизм где-то в 600-ом году, в десятой из семнадцати статей его конституции, вдохновлённой духом Шакьямуни:
"Давайте прекратим ссоры и злые взгляды. Ну и что с того, что другие думают иначе, чем мы? Разве не у каждого из нас свой ум, и разве не думает каждый ум на свой собственный лад? Что они считают правильным, мы считаем неправильным. Что мы считаем правильным, они считают неправильным. Но разве мы самые мудрые? Можем ли мы быть так уверены, что они ошибаются? Разве не все мы просто заурядные люди? Кто бы мог в одиночку определить, что правильно и что неправильно? Потому что мудрецы и глупцы связаны между собой как круг без конца. Даже если другие впадают в ярость, мы должны подумать о своих собственных ошибках и - хотя мы и думаем, что правы - ориентироваться в своих действиях на всех остальных".
Кроме того Дзэн следует девизу: "День без работы - это день без еды". В Антайдзи работа и еда принадлежат вместе. Меньше всего еды весной, когда все зимние запасы уже подходят к концу. Но как только в конце мая растает снег, то тут же появляется и первая зелень: щавель, который приходит на стол в качестве салата. Скоро надо будет пахать поля, сажать картошку и сеять первые овощи - редиску, морковку, горох и бобы. Семена на лето - для огурца, помидора, баклажана, перца и тыквы - кладут в горшки, которые в течение первых недель ещё стоят в теплице. В конце апреля из земли пробивается дикий папоротник, который - сваренный с деревянными углями - можно кушать. Мы также едим грибы сиитакэ и побеги бамбука. В середине мая мы высаживаем рис, а сладкий картофель и соевые бобы следуют за ним в начале июня. Когда муссон вместе со своим дождём на несколько недель доходит до японских островов, то появляются и сорняки. В это время мы проводим много времени за сенокосом и полкой травы.
Летом достаточно овощей. В это время повар подносит к столу разнообразные, а часто также и новые блюда. В сентябре мы собираем рис, овощи тоже нужно собрать до того, как упадёт первый снег. К тому же надо заготовить запасы дерева на зиму. Мы рубим деревья, распиливаем их, перевозим к сараю и колем на дрова. Зимой мы едим рис и овощи, урожай осени, а в декабре дозревают и киви, которые приносят нам витамины зимой. И работа, и еда соответствуют времени года.
Мы пытаемся как можно больше из того, что нам нужно каждый день, производить сами, и как можно меньше покупать: Сахар, соль и масло - это те вещи, которые мы не можем произвести в Антайдзи, но тофу и пасту мисо мы делаем сами. Во-первых, это имеет экономические причины. У монастыря есть только ограниченное количество денег, и уже поэтому он вынужден в большой степени полагаться на самообеспечение. Но для нас речь идёт и о том, чтобы жить как можно ближе к природе. Каждое действие основывается и в то же время стремится к той силе, которая даёт нам жизнь. Именно она проявляется в таких опытах, как "Я живу!". А природа в свою очередь - это источник этой силы.
По этой причине мы не используем и средства для уничтожения сорняков и насекомых. Думать, что можно уничтожить другие формы жизни, не нанося при этом вреда самому себе, - это иллюзия. То, что уничтожает сорняки и насекомых, вредит и нам. Искусственные удобрения тоже не появляются на полях Антайдзи. Но зато мы регулярно опустошаем ямы под туалетами, чтобы положить на поля свои собственные продукты обмена веществ. Работа, которую любят не все члены общины, но она настолько же принадлежит к практике Дзэн, как и все остальные аспекты жизни на природе.
Когда я разговариваю со своими друзьями-интеллектуалами, то у меня крепчает убеждение, что совершенное счастье - это недостижимая мечта. А если я разговариваю со своим садовником, то уверен в противоположности.
(Бертран Рассел, английский философ, 1872-1970)
Связь между едой и работой придаёт нашей повседневной жизни больше смысла, так как любое действие имеет последствия, которые становятся видны совершенно конкретным образом. В храме, где не делается ничего, кроме как проводить церемонии и подметать сад, не играет никакой роли, раскрываются монахи в своей работе или нет. Прихожане хорошо заплатят им и за малодушную рецитацию сутр. И если монах не очень внимателен во время работы в саду, то ему не надо беспокоиться, что вечером из-за этого на столе будет меньше еды.
В Антайдзи это по-другому: Не позднее, чем во время сбора урожая, становится ясно, насколько внимательным был каждый человек при посадке овощей или полке сорняков. Тот, кто прожил в Антайдзи длительное время, совершенно точно знает, какое отношение к его жизни имеет каждая работа. Хотя в итоге при этом, как и для дзадзэн, действительно, что мы не должны ожидать от неё награды, но каждый сам по себе видит, почему необходимо стараться изо всех сил. Хотя мы и не получаем денег за свои старания, и тот, кто работает вдвое более усердно, чем другие, получит столько же еды, как и остальные, но здесь никто не прячется от работы. Потому что за счёт этого человек ничего не выигрывает, а только проигрывает ту жизнь, которая выражается в деятельности каждого мгновения.
Особенно ясно это становится в работе повара. Так как готовка еды на печке, которую топят дровами, требует очень много времени, и сборка урожая утром тоже принадлежит к обязанностям повара, то пока для общины будет что-нибудь сготовлено, пройдут часы. А сама еда проходит, наоборот, очень быстро, часто она закончена уже через несколько минут. Во время еды не разговаривают, и после неё миски моют молча. Никто не похвалит повара: "А сегодня еда мне особенно понравилась!". Поэтому тот, кто стоит на кухне, иногда спрашивает себя: "Что я здесь делаю? Стоит ли мне на самом деле тратит так много сил и времени на приготовление еды, когда в конце меня никто не поблагодарит?". Но если повар забудет эти сомнения, вложит всё от себя в свою работу и раскроется в процессе приготовления пищи, то потом каждый, кто принимает участие в еде, ощутит это отношение - даже если он и не знает, сколько времени и труда вложил туда повар. Именно такая невидимая работа, за которую никто никого не похвалит, особенно уважается в монастыре Дзэн. Тот же, кто хочет поразить других утончённостью, в большинстве случаев только сам себе испортит суп.
Догэн Дзэндзи посвятил повару в монастыре Дзэн одну свою небольшую работу, "Тэндзокёкун" (дословно: "Наставления для повара"). Догэн был одним из самых одарённых людей своего времени. Уже будучи подростком, он три раза прочитал буддийский канон, который заполняет пол библиотеки. А его главное произведение, "Сёбогэндзо", считается сегодня абсолютно образцовой работой японского мышления. Так почему он должен заниматься работой повара?
В "Тэндзокёкун" Догэн описывает в том числе и свою встречу с двумя старыми поварами в Китае, где он учился, будучи молодым монахом Дзэн. Не в последнюю очередь именно эти двое мужчин открыли молодому интеллектуалу глаза на то, что такое практика Дзэн. Первая встреча произошла, когда Догэн, чей корабль находился в гавани в Китае, ждал разрешения на въезд в страну. Повар из одного большого монастыря Дзэн, который лежал где-то в пол дня пути от гавани, пришёл, чтобы купить японские грибы для супа. Догэн пригласил его переночевать на корабле и пообщаться об учении Будды. Но повар отказался:
"'Нет, я нашёл грибы, которые искал, и теперь пришло время вернуться в монастырь'.
Я [Догэн] ответил: 'Разве это не особый знак судьбы, что мы встретились сегодня здесь, на корабле? Пожалуйста, дайте мне возможность пригласить Вас покушать и задать вопросы о Дзэн в Китае!'.
Но повар настаивал на своём: 'К сожалению, это невозможно. Я ещё должен позаботиться о подготовке для завтрашней еды'.
'Но в таком большом монастыре как Вашем на кухне наверняка есть большое количество ассистентов. Разве они не могут один раз обойтись без Вас?'.
'Мне поручили задание повара, хотя я уже очень стар и не могу много сделать для общины. Как бы я мог пренебрегать ещё и этим одним заданием и не стараться на кухне изо всех сил? Кроме того у меня нет разрешения оставаться вне монастыря на ночь'.
'Так как Вы такой старый, не было бы лучше, если бы Вы занимались дзадзэн или исследованием учения Будды, вместо того, чтобы тратить все свои силы на кухне? Для чего это нужно?'.
'Мой молодой друг, очевидно, ты ещё не знаешь, о чём идёт речь в практике Дзэн. Ты не знаешь значения твоих слов'.
'Так скажите мне, пожалуйста, что же означают практика и слова!'.
'Если ты не избегаешь своего собственного вопроса, то сам встретишься там с самим собой. Но становится темно, и мне действительно нужно уходить'.
С этими словами повар покинул корабль".
Как и я в течение своих первых лет в Антайдзи, так и молодой Догэн вдалеке искал учение Будды. Он надеялся, что просветлённый монах покажет ему направление, но слова повара оставили его растерянным. Вторая встреча, которая произошла в более позднее время в одном монастыре Дзэн, тронула его более сильно. Она произошла в жаркий летний день после обеда, вероятно Догэн шёл после еды в свою комнату:
"Когда я проходил по восточному коридору, то увидел повара, как он сушил грибы на каменном полу перед залом Будды. Он опирался на бамбуковую палку, но на его голове не было шляпы. Камни раскалились от жары, и у старого человека с тела капал пот, когда он переворачивал грибы под палящим солнцем. Я видел, что он переступал через свои границы. Его спина была согнута как лук, его брови были белыми как аист. Я спросил его, сколько ему лет. '68 лет' было его ответом.
'Почему Вы не скажите одному из помощников, чтобы они сделали это?' спросил я.
'Другой человек - это не я сам'.
'Я понимаю, какую ответственность Вы несёте посредством этой работы. Но не было бы лучше, по крайней мере, подождать, пока солнце не сядет чуть пониже?'.
'До скольки я должен ждать, если не сделаю это прямо сейчас?'.
Не говоря ни слова, я пошёл дальше. Когда я шёл, то мне стало ясно, что означает работа повара. В ней выражается деятельность учения Будды".
Я могу себе представить, как должен был чувствовать себя Догэн в этот момент. С этого дня практика и слова будут иметь для него иной вес. В конце "Тэндзокёкун" Догэн резюмирует, что является важным на Дзэн-кухне. Он говорит о трёх сердцах: радостном, старом и большом сердце. Радостное сердце испытывает благодарность за возможность стоять на кухне и готовить для общины. "Если бы ты родился на небе,", таков смысл написанного Догэном, "то голова у тебя постоянно была бы в облаках. К тебе не пришла бы даже мысль готовить для общины монахов. Если бы ты родился в аду, то сам бы горел в печи. Какое счастье, что ты родился человеком и повстречал учение Будды! Какое счастье, что ты можешь стоять на кухне для Будды, его учения и общины его монахов!".
Это такое отношение, которое иногда забывает повар. А потом он требует, чтобы другие благодарили его. А о том, что и он сам должен был бы быть благодарен, в этот момент он не думает.
Старое сердце Догэн также называет родительским сердцем. С ним родители и дедушки с бабушками любят своих детей и внуков. Ни одна мать не будет требовать от своего ребёнка, чтобы он каждый раз благодарил её, когда она меняет ему пелёнки. Если любовь родителей настоящая, то они любят своих детей только ради них самих. Они ничего не ожидают взамен. Только с таким отношением повар в монастыре Дзэн сможет день за днём полностью вкладывать себя в свою работу, не спрашивая себя в мыслях: "А что делают остальные? Они отдыхают на своих подушках, пока я здесь работаю!".
Большое сердце похоже на море: Оно принимает в себя всё, не оценивая и не отталкивая. Море не говорит рекам и ручьям: "Вы мне надоели - думайте сами, что вам делать со своей водой!". Большое сердце не знает границ. Оно не экономит себя. Также как оно принимает в себя всё, так оно и дарит себя всем и каждому. В действительности, само собой разумеется, что Догэн говорит здесь не о трёх различных отношениях, а что по своей сути три сердца - это одно сердца и один ум.
Небо и земля даруют, воздух дарует, вода дарует, растения даруют, звери даруют, люди даруют. Все обоюдно даруют друг другу самих себя. Мы можем жить только в этом обоюдном даровании.
(Кодо Саваки)
И с каким отношением община принимает блюда, которые сготовил повар? Правила еды слишком сложные, чтобы подробно описывать их здесь. Поэтому только коротко: У каждого монаха есть собственный набор из 6 лакированных деревянных мисок, которые точно входят друг в друга как матрёшки. Эти миски он получает вместе с рясами монаха от своего мастера во время посвящения, и он будет следить за ними всю свою жизнь также внимательно, как если бы речь шла о мисках самого Будды. На самом деле большая миска символизирует голову Будды, и говорят, что монах, который случайно уронит эту миску на пол, в некоторые монастырях даже исключается из общины. К мискам также пролагается маленький матерчатый мешочек, в котором лежит ложка, 2 палочки и 1 скребок, которым после еды съедают остатки из мисок. После еды прямо около стола миски споласкиваются горячей водой. Половину этой воды выпивает сам монах, а оставшуюся половину он выливает в специальную ёмкость в качестве пожертвования всем голодным существам мира. После этого миски больше не моются.
Во время еды царит молчание, потому что, как и при любой другой деятельности, речь идёт о том, чтобы быть единым целым. Для многих еда заканчивается на удивление быстро. "Разве не было бы лучше, если бы мы медленно жевали и ощущали вкус еды более осознанно? Повар же так старался во время готовки!", иногда спрашивают меня. Я думаю, что в японских монастырях так быстро едят, потому что посредством этого мы можем естественным образом преодолеть расстояние между нами как действующим субъектом и самим действием. У нас нет времени осознанно наблюдать. Но это не означает, что мы невнимательны. Наоборот: Мы должны быть такими быстрыми и сконцентрированными, что нам не остаётся ничего другого, как раскрываться в каждом отдельном движении. И именно это означает в Дзэн забыть самого себя.
Еда прерывается только на чтение одной сутры, которую можно понимать как буддийскую застольную молитву: "Давайте откроем миски Будды, чтобы мы вместе с тем, что мы едим, и теми, кому мы обязаны этой едой, познали тишину нирваны". С этими словами монахи ставят миски на стол. После этого рецитируются имена различных Будд и Бодхисаттв, и прежде чем монахи положат друг другу рис и суп, говорят: "Пусть эта еда служит Будде, его учению, монашеской общине и всем существам во вселенной".
Когда у каждого монаха достаточно еды в своей миске, то сутра продолжается: "Давайте не забудем, сколько работы и труда было вложено в эту еду. Каким образом она попала к нам?". Даже в таком монастыре как Антайдзи нам не обойтись без пожертвований других. И, конечно же, повар берёт овощи из огорода, который садовник вырастил со всей своей любовью. И садовнику нужна помощь земли, дождя, и солнца, ему помогают дождевые черви и другие насекомые, чего он часто не замечает. Еда, те, кто едят, и те, кто создали или вырастили еду, называются "тремя кольцами". По сути всё во вселенной является частью этих трёх колец, которые связаны друг с другом.
Если мы однажды подумаем, что мы сделали из своих собственных сил, до того момента, когда еда появляется перед нами, то констатируем: на самом деле ничего. Потому что даже тяжелая работа, которую мы проделали, была возможна только потому, что у нас было достаточно еды, и мы были здоровы. Поэтому сутра говорит дальше: "Действительно ли мы заслужили эту еду? Мы должны освободить наш ум от жадности и укрепить наше тело, чтобы вложить всё от себя в практику пути. Мы едим, чтобы делать то добро, которое мы должны делать, чтобы освободить от страдания все существа. Нам надо остерегаться ёще и не увеличивать страдания".
Будучи частью кольца тех, кто ест, мы должны вносить свой вклад в космическое целое, также как мы делаем это на кухне и в саду, когда являемся частью кольца тех, кто производит еду. И мы принимаем участие даже в кольце еды, когда служим пищей комарам или червям после нашей смерти. Для монаха Дзэн это является не мрачным представлением, а голой реальностью. В самом конце еды говорится: "Давайте вырастем как лотос над болотом наших желаний. С умом, который такой чистый и безграничный как сама пустота, мы преклоняем наши головы". Еда заканчивается совместным поклоном монахов.
Практиковать путь Будды означает взойти в своём актуальном действии. Мы не едим, чтобы срать. Мы не срём, чтобы производить удобрения.
(Кодо Саваки)
Готовка еды и сама еда - это два способа, посредством которых мы принимаем участие в обоюдном самодаровании всех существ во вселенной. Я не знаю, является ли слишком большим преувеличением сказать: "Ты есть, что ты ешь". Но с уверенностью можно утверждать, что на нашу жизнь имеет очень большое влияние то, что мы едим, и то, с каким отношением мы едим и готовим еду. В конце концов, каждый аспект нашего обмена веществ является частью космического круговорота, поэтому в повседневной жизни монастыря даже поход в туалет рассматривается как практика Дзэн. Перед дверью туалета в каждом монастыре Дзэн есть маленький алтарь, перед которым кланяются монахи, прежде чем войти в туалет и когда они из него выходят. В своей главной работе Сёбогэндзо, которая в основном имеет довольно философский оттенок, Догэн посвящает походу в туалет даже собственную главу. В ней он призывает монахов не только не петь там и не писать на стенах (Курение в туалете - сегодня обыденная вещь во многих японских монастырях Дзэн – очевидно, тогда ещё не было принято). В этой главе он очень подробно описывает, как вытирать себе задницу после сделанного дела - в 13-ом веке это было небольшим искусством, так как тогда, конечно же, ещё не было туалетной бумаги, и Догэн категорически запрещает использование старых книг с сутрами, которые брали для этой цели другие мастера Дзэн. От входа в туалет до поднятия рясы и мытья рук после удавшегося дела - Догэн не упускает ни одной детали.
Какое это имеет отношение к нашей жизни? Более большое, чем может быть ты себе представляешь. Во-первых, регулярный стул, конечно, является предпосылкой хорошего здоровья, но кроме того поход в туалет - это хороший пример того, что вообще важно при практике жизни. Во-первых, мы должны понять, что живём свою жизнь не в одиночестве, а как часть общины, которая в свою очередь тоже является частью чего-то большего. Излишне упоминать, что по этой причине Бодхисаттва не оставит туалет в таком виде, в котором он в него пришёл (и в монастыре Дзэн не всё попадает в цель), а в таком, в каком он бы сам хотел прийти в него в следующий раз.
Мы связаны с жизнью посредством своего тел и его обмена веществ. Или - выражаясь более точно - это не "наше" тело, посредством которого мы живём "нашу" жизнь, а жизнь живёт в нас и посредством нас в качестве этого тела. Я думаю, что сегодня мы часто вообще больше не осознаём свою телесность. Мы живём в голове, в нашем виртуальном мире, и многим интернет кажется более реальным, чем ближайший сосед (Когда ты разговаривал с ним в последний раз?). Поэтому неудивительно, если мы обращаем мало внимания на еду, редко готовим с любовью, и уж совершенно не думаем о туалете как о важной части жизни. Но можем ли мы так просто закрыть глаза на конкретную реальность нашего обмена веществ? Воздух становится хуже, вода из-под крана плохая на вкус, а по пути на работу остаётся время только на фастфуд - несмотря на материальный прогресс - или из-за него!
Мне кажется, что сегодня многие путают "свободу" с тем, чтобы делать то, что они хотят. Кажется, что современные люди страдают от хронической болезни хотеть делать только то, что им нравиться в данный момент. Лучше бы все аспекты нашей повседневной жизни были направлены на ясную цель - мы должны целиться как снайпер, и во время еды, и в туалете.
(Кодо Саваки)
В Антайдзи мы хотим предложить альтернативу. Наша жизнь настолько же тяжела, может быть даже тяжелее, чем в "нормальном" мире ("Разве он в действительности ещё нормальный?", спрашивают себя многие, кто приходит в Антайдзи). Разве мы в нашем монастыре все счастливые и довольные? Нет, мы должны драться с нашим внутренним сопротивлением и конфликтами в общине. Поэтому на домашней страничке Антайдзи написано: "Если ты когда-нибудь приедешь сюда, то может быть через некоторое время разочарованно заметишь, что жизнь здесь не так 'удовлетворительна', как ты представлял себе это при чтении сайта. Реальность всегда отличается от нашего представления о ней, и Антайдзи не идея в твоей голове, а реальность, которая часто разочаровывает то, что мы от неё ожидаем, и ставит наши представления с ног на голову".
Практика дзадзэн
Что даст тебе дзадзэн? Абсолютно ничего!
(Кодо Саваки)
Каждый аспект повседневной жизни в Антайдзи является практикой. В центре нашей жизни стоит дзадзэн, неподвижное сидение. Но это не означает, что работа, еда или свободное время менее важны, чем дзадзэн. Скорее это похоже на колесо: Сама ось в середине неподвижна, и она позволяет колесу свободно крутиться. Это так и с практикой сидения, вокруг которой крутятся все действия нашей жизни. И в дзадзэн важно не забывать, что мы практикуем телом. Поэтому Саваки роси говорит: "Размышления не имеют к дзадзэн никакого отношения. Дзадзэн - это не теория. Дзадзэн - это практика тела: Практика, посредством которой ты сам делаешь самого себя самим собой. Ты делаешь это телом". Как выглядит эта практика конкретно? В "Дзадзэнги", одной из глав "Сёбогэндзо", Догэн даёт для дзадзэн подробные инструкции:
"Для дзадзэн лучше всего выбрать тихое место. Разверни на полу толстый мат. Не дай ветру и туману войти в комнату, не позволяй проникнуть туда росе и дождю. Место сидения должно быть хорошо освещено, не быть тёмным ни днем, ни ночью. Держи это место в чистоте и порядке, тёплым зимой и прохладным летом.
Отпусти все зависимости, оставь все дела. Не думай ни о хорошем, ни о плохом. Речь не идёт ни об уме и ни о сознании, ни о мыслях и ни о взглядах. Не пытайся сделать из себя Будду, отбрось сидение и лежание.
Не ешь и не пей слишком много. Используй для практики день и ночь: Не трать время попусту, практикуй, как будто бы ты хотел погасить огонь на своей голове.
Во время дзадзэн сиди на подушке. Не клади ее под весь таз, а пусть половина подушки торчит сзади. Таким образом мат лежит под ногами, а подушка под позвоночником.
Сиди либо в половинном, либо в полном лотосе. В полном положи правую ногу на левое бедро и левую на правое, при этом пальцы ног должны лежать на одной линии с бедрами. В половинном лотосе просто положи левую ногу на правое бедро.
Носи внешнее и внутреннее одеяние свободно, но аккуратно. Положи правую руку на левую ногу и левую руку на ладонь правой. Кончики больших пальцев слегка касаются друг друга и лежат на уровне пупка. В таком виде положи обе руки близко от тела.
Сиди прямо, в правильной позе. Не отклоняйся ни направо, ни налево, ни вперед, ни назад. Уши лежат на одной линии с плечами, нос с пупком. Язык лежит на верхнем нёбе. Дыши через нос и держи губы и зубы закрытыми. Глаза не должны быть открыты ни слишком широко, ни слишком узко.
Когда тело и ум приведены в порядок таким образом, глубоко вдохни и выдохни один раз через рот. Сиди стабильно и сконцентрировано, как могучая гора, и думай не-думанье. Как это делать? Отпусти мысли! Это и есть искусство дзадзэн.
Не практикуйся в медитации. Дзадзэн - это ворота Дхармы огромного мира и счастья. Это незагрязнённые практика и доказательство".
То, что ты представляешь собой как человек, зависит от напряжения и порядка твоих мускулов и сухожилий. Пробуждение означает почувствовать правильное равновесие в напряжении мускулов и сухожилий. Зачем приводить в порядок мускулы и сухожилия? Не спрашивай зачем, просто делай это! Делай это своим телом. Когда тело достигает своего естественного равновесия, то это пробуждение.
(Кодо Саваки)
Часто говорят, что в дзадзэн важно сначала обратить внимание на позу тела, потом отрегулировать дыхание и в итоге найти спокойствие ума. Тебе, наверное, бросилось в глаза, что в этом коротком тексте Догэн сравнительно подробно описывает позу. Он упоминает даже положение языка. Потому что тело не отделено от тебя, ты - это твоё тело. Или тело - это ты. Также подумай о том, что тело не заканчивается руками и ногами: Все вокруг принадлежит к нему. Поэтому Догэн упоминает, что место дзадзэн должно быть чистым и опрятным.
Но поиск описания какой-нибудь специальной техники дыхания закончится безрезультатно. Кроме одного глубокого вдоха и выдоха через рот, который надо делать вначале дзадзэн, говорится только: "Дыши через нос". Это не много. И об уме говорят только то, что мы должны думать не-думанье посредством отпускания мыслей. Почему, может быть спросил ты себя, Догэн задерживается на деталях позы сидения? Почему он не подскажет нам ничего о дыхании и уме дзадзэн, который в итоге и играет решающую роль? Ответ: Тело, дыхание и ум - это единое целое. Как только мы принимаем телом правильную позу, то и дыхание и ум естественным образом возвращаются в своё первоначальное состояние. Во время дзадзэн мы можем почувствовать, что наше тело идёт не от макушки до пяток, а что оно бесконечно расстилается и наружу, и вовнутрь. Все впечатление, такие как цвета и звуки, являются частью нас самих, мы испытываем их не отдельно от нас.
В Антайдзи один период дзадзэн длится между 45 и 60 минут. Обычно мы сидим 2 периода утром и 2 вечером, но во время 2 ежемесячных сэссинов мы каждый день сидим 15 периодов, и это 3 или 5 дней подряд. Мы проводим в дзадзэн 1800 часов в год. И хотя Догэн Дзэндзи описывает дзадзэн как "ворота великого покоя и счастья", вначале ты скорее почувствуешь в себе боль, усталость, желания, скуку, разочарование, ярость, безнадёжность и всевозможные остальные чувства и мысли.
Дай им всем пройти мимо. Если ты не сидишь с готовностью умереть, то не сможешь найти путь дзадзэн. Если ты цепляешься за что-нибудь – пусть это даже и твоя жизнь - то только бессмысленно тратишь своё время. Не борись, просто предоставь себя позе. Но, тем не менее, нелегко найти баланс между импульсом встать с подушки и прекратить дзадзэн с одной стороны и попыткой сжать зубы и пробиваться через боль с другой. Отпустить означает быть единым целым. Когда ты единое целое с болью, то, может быть, увидишь, что больше ничего не болит, так как отсутствует разрыв.
Например, настоящее счастье жизни ты почувствуешь, когда, уже посчитав себя умершим, вдруг неожиданно заметишь, что ещё жив: какое чудо! Но это, конечно, довольно редкий опыт. Может быть, тебе и самому уже удавалось однажды чуть-чуть избежать аварии, и ты вдруг испытывал большую благодарность за тот простой факт, что с тобой ничего не произошло. Обычно мы считаем, что в нашей жизни должно что-то случиться, чтобы мы могли быть счастливыми, но в этой экстремальной ситуации ты видишь, какая же это милость, если ничего не происходит. Может быть, ты уже и испытывал, каким прекрасным может выглядеть мир, когда после долгой болезни ты наконец-то снова выходишь на улицу. Похожий опыт ты можешь сделать и после сэссина, когда пройдёшь через ужаснейшие боли.
Дзадзэн означает лечь в свой собственный гроб: Тут не о чем больше дискутировать. Когда ты сидишь, то представь себе, что ты уже мёртв.
(Кодо Саваки)
Но если ты дерёшься со стиснутыми зубами и пытаешься делать дзадзэн, то он будет далеко от тебя. Только если ты предоставишь всё позе, то дзадзэн совершенно сам по себе манифестируется в тебе. Ты должен отказаться от себя, чтобы дзадзэн мог сам по себе осуществить себя. "Ты отдаёшься, как земля, которая восходит в горе?" - спрашивает один вопрос из китайского сборника монастырских правил под названием "Дзэн-эн Синги". Гора состоит из большого количества земли, но земля не пытается впечатлить своей массой. Она полностью исчезает под поверхностью горы, как если бы её вообще там не было. Сама гора впечатляет своей красотой именно потому, что земля отходит в ней на второй план и даёт опору деревьям и кустам. А эти в свою очередь тоже не лезут вперёд, а раскрываются в полноте горы, которую они украшают в разное время года по-разному. Когда Догэн наставляет нас сидеть так сконцентрировано "как могучая гора", то в этом лежит призыв полностью отдаться дзадзэн и не использовать его для наших личных целей. И это так, конечно же, не только для дзадзэн, а и для всех действий нашей повседневной жизни.
"Не практикуйся в медитации", говорит Догэн и может быть удивляет этим тебя. Речь идёт не о том, чтобы достичь чего-нибудь - даже если это сатори, просветление. Потому что дзадзэн - это не средство для достижения цели. Речь идёт только о том, чтобы отпустить и быть единым целым с текущим моментом. К сожалению, часто встречаются медитирующие, которые думают: "Я должен отпустить свои мысли, чтобы найти просветление и стать Буддой!". Само собой разумеется, что это абсурдно. Поэтому через некоторое время они говорят: "Я практикую дзадзэн уже так много лет, но мне всё ещё не удаётся отпустить мои мысли". При этом для начала и необходимо отпустить именно эту мысль. Потому что иначе отпускание становится просто навязчивой попыткой отключить собственные мысли. Это объясняют и следующие короткие цитаты.
Ты делаешь дзадзэн? Дзадзэн должен делать тебя!
Мы не ищем путь. Путь Будды ищет нас.
Мы не приходим к сатори через практику: Практика - это сатори. Каждый отдельный шаг - это цель.
Сатори начинается там, где ты прекращаешь искать его.
При практике Дзэн речь идёт не о том, чтобы получить сатори. Это само сатори тянет нашу практику. Мы практикуем, несомые вихрями сатори.
(Кодо Саваки)
Не практиковаться в медитации означает также отказаться от попытки постоянно наблюдать за самим собой и контролировать себя, а совершенно естественным образом быть самим собой. Дзадзэн иногда неправильно понимают как некий вид упражнения внимательности, где медитирующий пялится на собственный ум - как сознающий свой долг работник магазина, следящий, чтобы ничего не своровали, и непрерывно смотрящий на экраны видеокамер. При этом существует проблема, что мы создаём разрыв между наблюдающим "я" и объектом, за которым наблюдают, то есть нами самими. Вместо того чтобы быть единым целым, мы раскалываем свой собственный ум на двое. А то, что на самом деле речь идёт о том, чтобы предоставить себя сидячей позе тела, мы уже давно забыли. Поэтому я иногда советую людям, приходящим в Антайдзи, прекратить быть внимательными. Многие этому удивляются, так как существует широко распространённая вера, что практика дзадзэн состоит именно в том, чтобы быть внимательными. И я тоже был бы удивлён, если бы в начале моей практики Дзэн мне бы кто-нибудь сказал, что я должен "прекратить быть внимательным".
Я помню, что в додзё, где я был, будучи студентом, регулярно говорили, что дзадзэн надо практиковать "бессознательно, естественно и автоматически". У меня не было проблем с тем, что практика должна быть "естественной", но почему же "бессознательной" и "автоматической"? Казалось, что это даже противоположность бытия естественным, как будто бы мы должны были стать роботами. Разве в практике Дзэн речь шла не о том, чтобы жить собственную жизнь более осознанно? Осознавать каждый отдельный вдох, каждый отдельный шаг? Ответ: и да, и нет. Да, мы должны снять наглазники и держать глаза и уши открытыми для всего, что происходит вокруг нас. Мы должны быть бдительными как сидящая в засаде кошка. Но если в то же время мы не потеряем наше сознание о самом себе как о наблюдателе, то создаётся пропасть между нами в качестве субъекта и нами в качестве объекта. Практиковать неосознанно, наоборот, означает быть единым целым со всем, что ты делаешь.
Именно это практиковал исторический Шакьямуни Будда 2500 лет назад под деревом Бодхи: Дзадзэн. К сожалению, эта практика не всегда правильно понималась и передавалась. Большое количество людей думает, что дзадзэн просто означает неподвижно сидеть, в то время как самая важная часть практики происходит на духовном уровне: концентрировать ум, медитировать, быть осознанным и внимательным, достичь просветления.
Если ты поникнешь, то поникнет и твой ум. Если ты примешь исполненную достоинства позу, то это придаст достоинства и твоему уму. Поэтому если для нас речь идёт о том, чтобы стать как Шакьямуни Будда, то сначала мы должны принять позу, которая такая же прочная, как и поза Шакьямуни. Таким образом мы переключаемся на ту же длину волн, что и он: Форма определяет содержимое
(Кодо Саваки)
Дзэн - это религия, а не терапия для лечения тела, поэтому можно сказать, что в Дзэн речь идёт об уме и просветлении. Но умственную практику нельзя отделить от практики тела: Сама сидячая поза - это выражение ума, практика - это выражение сатори. Это тот пункт, на который часто указывает Догэн Дзэндзи, и это та практика, которую заново открыл в прошлом веке Саваки роси. Но кажется, что всё равно ещё есть практикующие Дзэн, которые считают, что Дзэн - это дело ума, а не тела. Они думают, что речь идёт о сатори - а не о том, чтобы просто сидеть. В одном китайском коане Дзэн в одном диалоге описываются сложности ученика Дзэн, прекратить заниматься своим умом:
"Великий путь нельзя понять умом и выразить словами, но ученик спрашивает учителя: 'Что такое ум? Что такое спокойствие ума?'
Мастер отвечает: 'Прекрати делать вид, что у тебя есть ум. Прекрати пытаться успокоить этот ум: Это означает спокойствие ума'.
Ученик: 'Но как мы можем научиться великому пути без ума?'.
Мастер: 'Даже если бы у тебя был ум, то ты бы не смог понять им путь - Путь полностью находится за пределами таких вещей как ум'".
Это напоминает мне Бодхидхарму, индийского монаха, который принёс практику из Индии в Китай и поэтому называется первым патриархом Дзэн. Когда китайский император спросил его, какую награду он может ожидать от практики, то его ответ был: "Никакой награды!". После того как его спросили, что является самой глубокой истиной буддизма, то он ответил: "Только пустое, широкое пространство - тут нет абсолютно ничего, что можно было бы схватить". А на вопрос императора, за кого он вообще себя принимает, Бодхидхарма в итоге ответил: "Понятия не имею - не знаю". После этого он ушёл в горы, чтобы сидеть там в одиночестве перед стеной 9 лет.
В конце концов, посреди зимы к нему пришёл Эка, второй патриарх Дзэн, и попросил принять его в ученики. Сначала Бодхидхарма не обращал на него внимания. После того как Эка всю ночь простоял на снегу, то он отрубил себе левую руку и не отставал : "Мой ум не может найти покоя. Пожалуйста, помоги мне достичь спокойствия ума".
Разве это не то, чего мы все желаем? Спокойствие ума?
Бодхидхарма ответил: "Покажи мне свой ум, и я подарю ему покой".
На это второй патриарх сказал: "Я уже так долго ищу его, но всё ещё не могу поймать!".
Бодхидхарма ответил: "Смотри, разве твой ум уже не успокоен?".
И здесь мы тоже слышим: Ты не найдёшь спокойствия ума, пока пытаешься манипулировать им, успокоить его или быть внимательным. Но как можно достичь спокойствия ума? Бодхидхарма дал свой ответ тем, что просто сидел перед стеной.
Глаза лежат горизонтально, нос вертикально, макушка возвышается до неба, и уши лежат на одной линии с плечами. Что нужно делать в этот момент? Не управляй своим умом обезьяны и волей лошади. Практикуй как лотос в огне.
(Догэн Дзэндзи)
В буддизме человеческий ум с давних времён сравнивают с обезьяной, которая прыгает с одной ветки на другую, как ей взбредёт в голову, или с дикой лошадью, которая не позволяет обуздать себя своему наезднику. В раннем буддизме монахи сначала пытались держать этот ум в узде тем, что они выполняли правила и размышляли об учении Будды. Но эта практика завела в тупик, так как эти монахи забыли, что сама контрольная инстанция, которой они хотели держать под контролем их ум, была только выдумкой их обезьяньего и лошадиного ума.
Поэтому Саваки роси дал медитирующим совет: "Чем больше ты будешь заниматься своим умом обезьяны и волей лошади, тем более сумасшедшим образом будут прыгать по кругу в твоём уме и забавляться с тобой эти обезьяна и лошадь. Ты можешь практиковать дзадзэн и придерживаться монашеских правил так строго, как пожелаешь - и ждать до старости: Но всё равно не избавишься от своих иллюзий. Как бы отчаянно ты ни пытался уничтожить твои иллюзии, ты не достигнешь состояния не-мышления и не-ума - ты только сам сведёшь себя с ума!". Означает ли это, что во время дзадзэн мы просто так сидим и ни на чём не концентрируемся? Ни в коем случае. В "Дзадзэнги" Догэн призывает тебя практиковать так, "как будто бы ты хотел погасить огонь на своей голове".
Если где-то в городе горит дом, то, может быть, мы из любопытства спросим, где этот дом и кому он принадлежит. Многие практикуют дзадзэн с таким отношением зеваки, который не понимает, что речь идет о его собственной жизни. Они надеются получить от дзадзэн лучшее здоровье, большее спокойствие и может быть даже просветление, но всё это они ищут вдалеке, а не под своими собственными ногами. Но если ты понимаешь, что горит твой собственный дом, то у тебя пропадёт желание коротать время за спиритуальным бредом. Тот, кто знает, что его собственное тело такое же преходящее, как песочный замок у моря, будет стремиться к освобождению в этой жизни. Но часто ещё остаётся иллюзия о постоянной инстанции внутри тела, "истинном 'Я'", которое должно войти в нирвану. Этого не произойдёт, если ты поймёшь, что пылает в огне не только твой дом, но и твоя голова - то есть в данном случае сердцевина тебя самого. Тогда нет времени на упражнения по внимательности: Речь идёт о твоей жизни. Излишне дополнительно упоминать, что поэтому ты должен быть не рассеянным, а полностью сконцентрированным в мгновении.
Ты должен бросить себя в дзадзэн, с твоим умом, пылающим мыслью: "Если я не найду освобождение в этой жизни, то когда тогда!?". Если таким образом твои тело и ум раскроются в дзадзэн, то ты не будешь тратить бессмысленно ни минуты, даже ни одной секунды твоей жизни.
(Кодо Саваки)
Дата: 2019-05-29, просмотров: 193.
