Эмма Гольдман – активистка анархистского движения начала XX века в США. Мятежница, прозванная «красная Эмма», мисс Гольдман неоднократно подвергалась арестам за свои вольнодумные высказывания, касающиеся разных сфер – от религии до милитаризма, от свободы слова до капиталистических отношений. И конечно, большое внимание Эмма Гольдман уделяла «женскому вопросу», за что ее причисляют к родоначальникам анархо-феминизма, страстно желающим освобождения мира[19].

Гольдман считала, что навязанные обществом и властными институтами мораль и образ жизни толкают многих женщин на занятие проституцией, жестко порицаемое лицемерным обществом, которое само же его порождает. Мизерные зарплаты за тяжелые труд, безработица, отсутствие полового воспитания девушек приводят к ситуации «торговли женщинами». Эта торговля, внешне яро осуждаемая, на самом деле существует только вследствие укоренившегося отношения к женщине и социально-экономической ситуации. Гольдман полагает, что проституция - «это всецело вина всего общества, результат нашего недопонимания, недооценки жизненных условий. И более всего, вина за это лежит на наших моралистах, проклинающих женщину за то, что она сошла с «пути добродетели», приобретя первый половой опыт без санкции церкви»[20].

Зачастую анархо-феминизм уличают в отсутствии теоретической базы, приравнивая его только к практическому движению.

Тем не менее, даже если обратиться к трудам одной только Эммы Гольдман, то в них довольно четко выражено отношение анархистов ко всем основополагающим институтам. В эссе «Что я думаю» Гольдман, цитируя Максима Горького и Льва Толстого, озвучивает свое понимание анархизма. Эмма воспринимает анархизм как «отчётливый протест самого воинственного толка. Он представляет собой бескомпромиссную, упрямую и проникающую силу»[21].

Отрицая необходимость власти-подчинения, Гольдман последовательна и в отношении ко всему, что питает и охраняет такую систему. Так, на взгляд мыслительницы, «все законы, законодательные права и конституционные учреждения представляют собой нападения»[22]. Она отрицает контролирующее значение нормотворчества.

«Анархизм — это единственная философия мира, единственная теория социального порядка, которая ставит человеческую жизнь превыше всего <…> Никакое из деяний анархистов не свершалось во имя личной выгоды, прибыли или ради того, чтобы привлечь к себе внимание, но из сознательного протеста против определённых репрессивных, произвольных или тиранских мер сверху»[23]. В подтверждение своим словам о мирном характере анархизма Эмма Гольдман критикует стремление государств к наращиванию военной мощи, называя постоянные армию и флот знаком «распада свободы и разрушения всего того, что в нашей стране можно назвать наилучшим и наипрекраснейшим»[24].

В традициях анархизма, Гольдман критически относится и к институту церкви. Усматривая в религии лишь суеверие, помогающее справиться с незнанием, Гольдман еще суровее к церкви, которая, на ее взгляд, «подавляет душу человека и заковывает разум в цепи». И действительно, представители христианского и мусульманского духовенства, как правило, трактуя священные тексты, отводят женщине роль подчиненного существа не только божественному началу, но и человеку-мужчине.

Так и брак, этот по замыслу свободный договор между мужчиной и женщиной, надежно охраняемый церковью и моральными устоями общества превратился в самый простой и распространенный инструмент для угнетения женщины. «Брак, или даже добрачное воспитание женщины, формирует из женщины, чтобы она могла жить, паразита, зависимую и беззащитную служанку, в то время как мужчину он снабжает документом на владение человеческой жизнью со всеми правами»[25].

Гольдман указывает, что эмансипация обеспечила женщинам экономического равенство. Но данное равенство носит формальный, декларативный характер, не меняющий на деле участь женщины.

Гольдман, судя по ее высказываниям, относится к тому типу феминисток, который строит линию отстаивания женских прав на заложенном природой неравенстве женщины и мужчины. Пожалуй, лишь в этом с ней могут не согласиться более поздние анархо-феминистки.

Чтобы догнать по «рыночной стоимости» мужчину, женщине приходится тратить не в пример больше физических и моральных сил, и это при том, что на ней по-прежнему остается вся забота о доме и семье, если только девушка не окончательно заменила несвободу дома на несвободу на фабрике, в бюро или магазине[26]. Гольдман, не поэтизируя эмансипацию, указывает, что перед большинством женщин открывается два, весьма незавидных пути: брак, связывающий женщину волей ее нового господина-мужа, со всеми юридическими и моральными оправданиями, либо путь старой девы, сосредоточенной на попытках стать самостоятельной.

Есть еще третий путь, неизменно порицаемый и неизменно воспроизводимый обществом, - проституция. Даже здесь, при кажущейся свободе располагать собой и своим телом, женщина еще больше зависит от мужчины. Но теперь эта зависимость не только не защищается законом, как в случае с браком, но, напротив, женщина лишается защиты сразу всего: брака, церкви, права, общественного мнения. Таким образом, в глазах общественного мнения «эмансипация стала синонимом легкомысленной жизни, полной порока и греха, без оглядки на общество, религию и мораль» [27].

Равно, как и в экономике, политическая эмансипация женщины также не принесла ожидаемого результата. Как анархистка, Эмма Гольдман особенно четко демонстрирует свою последовательность именно в этом вопросе. Выборные права, предоставленные женщине, на деле не имеют практической ценности, так как у Гольдман «нет надежды на то, что женщина, несмотря на выборное право, освободит политику от грязи»[28]. Даже социализм, идея, обещающая миллионам трудящихся достойную жизнь, благодаря усердию политиканов превратилась в ложь и избитый лозунг. «Почти каждый человек ныне социалист: богач так же, как его бедная жертва; защитники закона и власти так же, как и их несчастные нарушители…»[29]

Что же такое анархизм и анархо-феминизм как не опошленный большинством социализм? В своем труде 1920-го года «Анархизм», Эмма Гольдман представляет читателем идею безвластия как «философию нового общественного строя, основанного на свободе, неограниченной какими бы то ни было человеческими законами: это есть теория, согласно которой все формы правления основываются на насилии и поэтому являются ложными, вредными и также ненужными»[30].

 Эмма Гольдман пишет о несовершенстве экономической системы и системы производства, которые отражаются на социальной сфере. Ситуация, когда работающий не имеет ничего, а праздный человек, которому попал в руки капитал, имеет все, вызывала у Гольдман, как и у социалистов, и у анархистов, ненависть к собственности (хотя в данном случае, речь идет, скорее о капитале, который служит для наращивания нового капитала, а не об институте частной собственности как таковом). Ведь собственность (то есть капитал) есть богатство, а оно «обозначает власть, право подчинять себе, давить, эксплуатировать, порабощать, оскорблять и развращать»[31]. Эмма Гольдман полагает, что анархизм поможет избавить работу, труд от элементов отупления, унижения и подчинения. Герберт Маркузе почти через полвека разовьет эту мысль в цельное и неутешительное исследование индустриального общества.

Чтобы добиться всех этих преобразований необходимо сломить преграду на пути к анархизму – идею необходимости подчинения. Эмма Гольдман недоумевает, как мифологемы с именами «государство», «бог», «общество» превратились для людей в реальность. Более того, государство, под личиной всеобщего защитника и охранителя, воплотило в себе, на самом деле, все преступное, что есть в мире, нарушая «все писанные и естественные законы, воруя под видом налогов, убивая под видом войны и смертной казни»[32]. Для того, чтобы сбросить с себя эту власть, Гольдман считает допустимыми все средства, оправдывая даже политическое насилие. В данном случае насилие не является элементом идеологии, напротив, оно чуждо анархизму, но, по мнению Гольдман, вина тех, кто пошел на политическое убийство, лежит не на самих убийцах, а «на каждом мужчине и женщине, которые умышленно или вследствие холодного равнодушия помогают поддерживать социальные условия, доводящие человека до страдания»[33]. анархизм феминистский китайский испания

Таким образом, «красная Эмма» выделяется среди своих товарищей анархо-коммунистов тем, что практически каждое ее выступление, каждое эссе так или иначе затрагивает необходимость освобождения женщины не только из-под ига государственной машины, но и из-под власти традиционного патриархального мышления. Не раз попадая под следствие за свои выступления, Гольдман не переставала бороться и даже побывала в СССР, правда, разочаровавшись в том, что подразумевалось в Советском государстве под «победой Революции».

Вольтарина де Клер была еще одной яркой фигурой североамериканского анархизма конца XIX- начала XX века, делая смелые заявления по вопросам власти, брака и церкви.

Вольтарина де Клер во многих аспектах была согласна с Эммой Гольдман, с которой состояла в переписке. Так же, как и «красная Эмма», де Клер не придавала большого значения суфражистскому движению, отмечая, что избирательный бюллетень не приблизил мужчин к свободе и женщин вряд ли освободит[34]. В тоже время Вольтарина де Клер была, пожалуй, ближе североамериканскому анархизму тем, что в отличие от Эммы Гольдман, являлась индивидуалисткой и в твердо выступала за полную свободу земли и капитала и уничтожение любого барьера и любого закона, закрывающего доступ к благосостоянию[35].

Гораздо важнее в вопросе освобождения женщины, по мнению де Клер, был экономический фактор, поэтому об освобождении женщины стало возможным говорить только сейчас, в условиях развития индустриального общества в США конца XIX века[36]. Вольтарина де Клер осуждала «институты, поддерживаемые мужчинами, чтобы сделать из женщины ребенка, куклу, не способную существовать вне ее кукольного домика», не дающим женщинам шанс на самовыражение даже в литературе и искусстве[37]. Волтарина де Клер критиковала социальные роли и связанные с ними манеры говорить и одеваться, которые общество предписывало для мужчин и для женщин, а также навязанные обществом традиции и обычаи, в том числе брачные узы, которые де Клер считала договором, «по которому женщины продают контроль над собой взамен «защите и поддержке»[38].

Вольтарина де Клер была больше анархисткой, чем феминисткой, по мнению Стива Шона, который писал, что представительницы первой волны феминизма в США, такие, как Сьюзен Б. Энтони, Элизабет Кэди Стэнтон, Люси Стоун, Соджорнер Трут, Жанет Ранкин и другие, пришли к идее феминизма, с целью приобретения женщиной права голоса, возможности стать профессиональным юристом (чего достигла Колби Брэдвелл в Иллинойсе), и добивались всего этого «через правовые и конституционные реформы, включая мирный протест»[39]. В то время как де Клер видела гораздо больше пользы в применении силы, чем в политических выступлениях, но не потому, что была приверженцем насилия, а потому, что в политике реальной целью всегда остается власть[40]. Также Стив Шон отмечает, что в пользу определения де Клер как анархистки говорит не только ее самоидентификация (например, эссе «Почему я анархист?»), но и ее словоупотребление.

Интересно проследить, как много усилий феминистки конца ХХ века потратили в борьбе за лингвистическую нейтральность. Особенно это заметно на примере англоязычных стран. Слово «man», означающее и человека, и мужчину, и слово «mankind»- «человечество», были заменены в нормативных и публицистических текстах на термины, не содержащие намеков на половую принадлежность «person», «human», «humanity».

Более того, тексты договоров и актов, составляемые по шаблону, в тех местах, где необходимо использовать притяжательные местоимения, в последние десятилетия стали содержать местоимения his or her или his/her (его или ее), вместо ранее достаточного his (его), чтобы не оскорбить женщину, которая будет, например, заключать договор, обратившись к ней как к мужчине. Так, возвращаясь к де Клер, можно отметить совершенно обратное. Будучи писательницей, де Клер обладала богатым словарным запасом, тем не менее, сознательно использовала слово «Man», нередко с заглавной буквы, чтобы обозначить человека, за свободу которого борется анархизм. «In that day there shall be neither kings nor Americans — only Men ; over the whole earth, Men»[41].

В то же время, де Клер «настаивала на диалоге анархизма и феминизма, а также призывала женщин самих действовать для своего освобождения, что является отличительной чертой анархо-феминизма - то есть призыв к самостоятельной инициативе в индивидуальном бунте против патриархата и принуждения»[42].

В настоящее время можно сказать о том, что в США еще есть, пусть и не прямые, но преемницы анархо-феминистского движения в лице организации Radical Cheerleaders (радикальные чирлидерки), которые ненасильственными способами борются с авторитаризмом, капитализмом и патриархатом.

Также анархо-феминистские идеи развивает Л. Сьюзен Браун. В книге 1993 года «Политика Индивидуализма: Либерализм, Либеральный Феминизм и Анархизм». Браун пишет о том, что анархизм должен быть феминистским или прекращает быть анархизмом, и те анархисты, которые не являются феминистками, ставят под угрозу свою приверженность анархизму, игнорируя доминирование мужчин над женщинами[43].