Еще раз оговоримся, что разделение наше достаточно условно. Так, практически все новеллы воспроизводят экзистенциальную ситуацию, где герой находится на волоске от гибели, и поэтому для него возможны прозрения, недоступные для людей обыкновенных.

И даже при разговоре о самой экзистенциальности мы не имеем в виду именно экзистенциализм как философское направление, сформировавшееся в систему только в ХХ веке. Мы говорим лишь о художественном типе мышления [10]. Отметим все же и то, что сами ужасы, воспетые Эдгаром По, не чужды и экзистенциализму в ХХ веке.

К новеллам на тему «человек и внешне непреодолимое», где воспевается могущество природы, ее величие и сила, то есть эстетическая категория возвышенного в трактовке, близкой Шиллеру, а, по сути, воспроизводится экзистенциальная ситуация, относится «Низвержение в Мальстрем».

В этом произведении мы имеем дело с авторским символом, где Мальстрем выступает в качестве такового.

Так как это авторский символ, указание на его значение должно быть в тексте. Помимо этого, вся система, из которого выходит этот символ, выстраивается именно в данном произведении. О символическом значении Мальстрема говорит сам персонаж. И вот он в воронке Мальстрема, на волоске от гибели: «я по-прежнему не мог ничего различить, так как все было окутано густым туманом, а над ним висела сверкающая радуга, подобная тому узкому колеблющемуся мосту, который, по словам мусульман, является единственным переходом из Времени в Вечность» [18, c. 65].

Помимо этого значения Мальстрем, как мы и отметили выше, является символом Величия непостижимой и неукротимой природной стихии.

Герой, только полюбив ее, сосредоточив свое внимание на любовании «Пляски смерти», может избежать саму смерть. Примирение с участью характерно и для «Колодца и маятника». Здесь степень символизации очень низкая. Система символов выстраивается самими персонажами. Камера Инквизиции, примеры которой есть и в реальности, созданный монахами символ прохождения ада и раскаяния. Здесь символ приобретает конкретику. Колодец как ад и маятник как неизбежная кара – это виды пыток, которые можно расшифровывать как символы только в символической системе Инквизиции. [18, c. 82].

Неизбежность, ужас и отчаяние воспроизводятся и в новелле «Заживо погребенные». Но здесь – лишь описания случаев и психологическое состояние заживо погребенного. Степень символизации очень мало, но все же присутствует, о чем свидетельствует образы печального духа и Ангела-Утешителя, явившихся рассказчику и написание с заглавной буквы таких слов, как «Отчаяние» и «Надежда». В этом контексте стоит заметить, что и отчаяние, и надежда имеют чуть ли ни главную роль в художественном экзистенциальном сознании.

Особняком стоят в творчестве По новеллы, воспроизводящие психологию убийц: «Человек толпы», «Сердце-обличитель», «Черный кот», «Бочонок амонтильядо».

В новелле «Человек толпы» мы видим общекультурный символ преступника, о чем говорит его внешний облик, напоминающий образ дьявола, и невозможность остаться наедине с собой.

Но если здесь мы лишь по внешним проявлениям наблюдаем смятение грешной души, то в «Черном коте» рассказчиком становится уже сам преступник. Черный кот – с одной стороны, общекультурный символ, предвещающий беду (в европейских поверьях). Но в новелле он становится символом совести персонажа, лакмусовой бумажкой, по которой повествователь понимает степень своего греха. В то же время для персонажа обозначаемое (преступление, повешение кота) и обозначающее (неизбежное наказание от кота) отрываются. Если после казни кота персонаж ищет похожего животного, то здесь можно говорить о его раскаянии в содеянном.

Но как только он находит похожего кота, сразу становится понятным неизбежность наказания. Отсюда – ненависть и отвращение к новому животному. Кот как воплощение наказания и страха перед ним, таким образом, становится важнее самого преступления. Здесь идет граница между рассудком и безумием, когда убийство жены никак не трогает, а вот отсутствие кота действует воодушевляющее.

Внешними, мистическими символами являются здесь портрет кота на уцелевшей после пожара стене и образ виселицы на груди второго кота [18, c. 192].

Однако нужно сказать, что символика в подобных произведениях чаще воспроизводится в системе персонажного мышления. То есть символ становится символом только в расстроенном сознании нездорового человека, как, например, в новелле «Сердце-обличитель». Здесь убийца действительно безумен, что подчеркивается самой первой фразой: «Правда! Я нервный – очень даже нервный, просто до ужаса, таким уж уродился; но как можно называть меня сумасшедшим?» [18, c. 99].

Интересно, что на убийство герой решается не из-за ненависти к старику, а из-за его «Дурного Глаза»: «не сам старик досаждал мне. А его Дурной Глаз» [18, c. 100].

Этот «Дурной Глаз», слепой и белесый – общекультурный символ, который отсылает нас и к разным глазам дьявола, и к видению слепого того, что скрыто. Но в данном тексте символ становится таковым только для главного персонажа, так как для всех глаз старика – лишь внешнее уродство.

Что же значит для главного персонажа этот глаз? Помимо уже указанных значений, это символ преступления (совершенного ранее, возможно) и наказания, символ боязни мук совести, что характерно для многих новелл Эдгара По.

Однако муки совести выражаются подчас именно только в символах, осознаются героями не рассудком, а предчувствием. Неосознание своего греха, отсутствие раскаяния мы можем видеть в герое ««Бочонка амонтильядо». Здесь убийство совершается без раскрытия его и без каких-либо внешних последствий для преступника. Видимо, это связано со смыслом произведения, где символизация (опять же на авторском уровне) касается бочонка амонтильядо, на который убийца «заманивает» свою жертву. Вино здесь – все то желаемое уверенным в себе человеком (жертва). Вино же – средство убийства. Убийца входит в некоторую игру с жертвой, делает вид, что принимает ее правила, а на самом деле «жульничает», добиваясь своей цели.

Здесь поводом для убийства оказывается месть за оскорбление, то есть нечто, лежащее в области социального статуса. Получается, что и убийство, и причина его, и даже средство направлены в произведении на то, чтобы показать уродства и несоответствия системе ценностей тех воспеваемых качеств общества, которые делают одного популярным, а второго – оскорбленным.