До сих пор мы говорили о тех путешествиях в загробный мир и обратно, в которых человек меняет свои состояния при переходе через границу. Вернемся к примеру, где человек не переходит из сакрального в профанное, но существует в двух измерениях: расщепленность личности в Древнем Египте – вариант одновременного пребывания в потустороннем и посюстороннем мирах. И даже столь трудная для понимания современным человеком мифологическая антропология может быть представлена с помощью математических конструкций. Для этого рассмотрим римановы поверхности, которые применяются в теории функций комплексного переменного. Эти поверхности делают наглядным понятие многозначной аналитической функции. Любой многозначной функции на комплексной плоскости ставится в соответствие однозначная функция, определенная на некоторой сложной поверхности, называемой поверхностью Римана. Такая поверхность состоит из областей (листов), на каждом из которых функция однозначна. Эти листы склеены вдоль границ (разрезов). Переход с одного листа на другой возможен только при пересечении разреза. Например, функция 
двузначна, то есть для любого z она принимает два значения (для z=1 это будут значения +1 и -1, причем +1 будет принадлежать одному листу, а -1 – другому). Функция 
шестизначна, поэтому ее риманова поверхность будет иметь 6 листов, между которыми также можно осуществлять переходы через разрезы. Например, значение функции в некоторой точке z6 на шестом листе можно получить из значения функции в любой точке z1 на первом листе, если будем двигаться вдоль пути, соединяющем точки z1 и z6, проходя разрезы между промежуточными листами. При этом переход через разрезы лишь демонстрирует поведение функции при изменении аргумента, в то время как вне зависимости от пути, определяемом значениями аргумента, функция всегда одновременно определена в каждой точке области определения так, что ее различные значения на разных листах лежат одно под другим, и соответствуют одному значению аргумента, что очень напоминает формулу расщепленного существования. Поэтому Риманова поверхность позволяет наглядно представить структуру расщепленной личности в древнеегипетских представлениях, которая состоит как минимум из 6 известных нам частей: Ка – подобие человека, Ба – жизненная сила, Рен – имя, Сах – тело, Ах – сияние, Шуит – тень. Каждая из частей принадлежит своему «срезу бытия» и получает там какое-то одно значение, например, свое Имя среди множества других имен, свою тень среди множества других теней и т.д. При этом Имя и Тень живут своей жизнью, однако каким-то образом сообщаются друг с другом, так как соответствуют одному человеку, как однозначной функции соответствуют различные значения, которые она принимает на разных листах Римановой плоскости. Возьмем двузначную функцию и деление мифологического пространства на сакральное и профанное. Проанализируем с этой точки зрения приводимую в первой части работы цитату для соотношений Ка и Ба человека: «Как ба умерший может «входить» во время нехех, время Солнечного бога, и «выходить» из него, как тело (мумия) он пребывает во времени джет, над которым властвует Осирис»[61]. Мы видим, что человек существует одновременно в двух мирах – потустороннем загробном мире Осириса и в посюстороннем дневном времени бога Ра. При этом, Ба и Ка могут перемещаться из одного мира в другой, но так как они могут оставаться по разные стороны границы одновременно, то и одновременное сосуществование в двух мирах человека также непротиворечиво описывает эту ситуацию. Риманова поверхность двузначной аналитической функции хорошо подходит для наглядного представления такой структуры человека. Эта поверхность состоит из двух листов, которым можно поставить в соответствие два мира – профанный и сакральный. Причем эти листы склеены вдоль разреза, которым в Древнем Египте выступают изображения человека (собственно, изображение для Ка и мумия для Ба). Ка и Ба проходят из одного мира в другой через эти изображения-двери как путь функции через разрезы. При этом в каждой точке функция все равно оказывается определена на каждом из листов вне зависимости от всевозможных путей. Точно так же, вне зависимости от местообитания Ка и Ба в данный момент, они сохраняют свою изначальную принадлежность к своему миру, и фиксируют в человеке его сопричастность разным мирам в каждый момент времени.
Таким образом, мы показали, как можно аналитически представить явления, которые намного сложнее в своей структуре, чем бинаризмы классического дизъюнктивного мышления. Обращение к топологии и многозначным функциям комплексного переменного добавляет к философскому аппарату возможность мыслить и представлять миры, между которыми невозможно обозначить границу как границу между А и не-А, деление на внутренним и внешнее. Мы видим объекты, которые дают новое представление о границе. Граница-разрез в поверхностях Римана между листами является альтернативой символическому языку, однако она сохраняет содержательную наполненность тех символов от которых мы отказались. «Дверь», «окно» заменяются формулами и топологическими объектами, при работе с которыми смысл портала-«двери» не утрачивается, но напротив, обогащается, позволяя представлять не только переходы с одного листа (из одного мира) на другой, но их структура оказывается прозрачной для представления расщепленного мира и расщепленной личности, существующей во многих мирах одновременно.
Также мы рассмотрели мысленный эксперимент восприятия изображения «Весь мир» с волшебным кошельком Фортуната, который дает пример представления парадоксальной границы, позволяющей отождествить маленький элемент мира со всем миром по принципу уничтожения смысла границы как грани между внутренним и внешним, А и не-А. Описание волшебного кошелька было взято из сказки Л. Кэррола. Перейдем к описанию собственно мифологических реалий, которые в чем-то повторяют описание кошелька Фортуната, и выводят исследование из области границ изображения к описанию всего мифологического пространства и его границ.
3) Граница мифологического пространства (на примере древнеегипетского храма)[62]
Сравним изображение «Весь мир» с древнеегипетским храмом, в котором мы снова найдем вариант уже встречавшейся формулы отождествления какой-то части мира (микрокосма) с макрокосмом. Храм устроен так, что его пол представляет землю, а потолок – небо, настенные росписи заполняют пространство между небом и землей культовыми сценами. «Храм изображает мир, за пределами которого больше ничего нет»[63], поэтому для находящегося внутри, внешнего не существует. При этом для того, кто находится за стенами храма, он является «анклавом сакрального, запечатанным сосудом, в котором пребывает божественная сила». Если мы вновь попадем внутрь, деление на небо и землю внутри храма, повторяет деление на небо и землю за его пределами, как мир богов и мир людей: в самом храме существует отгороженное помещение, наос, где стоит культовая статуя бога, двери которого – врата неба, соединяющие его с остальной часть храма, представляющей мир.
Более того, мы также находим следующее определение храма: «В многочисленных надписях –со времени Нового царства – утверждается, что храм «подобен горизонту неба», есть образ «небесного горизонта»»[64]. Таким образом, 1) «храм – это небо на земле», 2) «но он же – небо и земля в совокупности», и 3) храм – граница между небом и землей.
Ассман считает такую структуру храма парадоксальной, корень противоречия которой лежит в самой структуре сакрального. Нам кажется такая структура вообще не мыслимой. Ничего подобного мы не нашли в изображении «Весь мир», так как само это изображения находилось за его границей, тогда как храм воплощает собой весь мир, и принадлежит этому миру, и делит его на небо и землю, являясь горизонтом неба, и делится внутри на небо и землю, земля же внутри храма собирает в себе все земли за его пределами, о чем мы узнаем из гимнов, звучавших во время открытия ворот наоса:
«Двери неба отворились на землю,
что бы его (бога) воплощения наполнили блеском
чужеземные страны и Египет»[65].
Рама картины буквально вырезает из пространства комнаты другое, символическое пространство, однако дыры в исходном не образуется – она заполняется полотном как физическим объектом в комнате. Картина отделима от стены, а изображение отделимо от того, на что оно нанесено, в то время как через древнеегипетские изображения людей выходят их Ка, через изображение богов как через ворота наполняется божественным присутствие храм, а через храм сакральное проникает в профанный мир. И здесь, вместо структуры вложенных рам, каждая из которых образует новый уровень, лежащий «над», или вне, так что внутренне и внешнее не перемешиваются, мы имеем дело со структурой вложенных пространств, ворота которых служат идее пути, благодаря которому возможно их отождествление. Горизонт между небом и землей, образуемый стенами наоса, выводит как из лабиринта к стенам других четырех расширяющихся к выходу помещений и, в конечном итоге, становится горизонтом между небом и землей вместе с внешними стенами храма. Этот горизонт похож на разворачивающуся спираль, которая в каждом своем витке повторяет границу кошелька Фортуната из повести Л. Кэррола, внешняя поверхность которого как лист Мебиуса непрерывно переходит во внутреннюю. Спираль является простейшим самопободным фракталом, в описание которого можно включить все три перечисленных для храма пункта, если мы заменим слово «небо» на «целое», а слово «земля» на «часть». Часть внутри спирали – это вся спираль на меньшем участке пространства (храм – небо на земле). Спираль тождественна и своей части и целому (небо и земля в совокупности), и граница спирали является самой спиралью, причем она ограничивает каждый раз саму себя, а не какое-то внутреннее поле отделяет от внешнего, так как внутреннее и внешнее всегда совпадают (горизонт между небом и землей).
Таким образом, граница сакрального и профанного не может быть постигнута с помощью законов классической логики, в которой типы переменных и их значения никогда не смешиваются, в то время как классическая рама выступает как символ типа переменной «изображение», и пустой лист, который она ограничивает, может вмещать значения только из этого типа. Более того, парадоксальна структура самой этой границы, не смотря на то, что она выстраивается вполне материальными объектами (линиями изображения, поверхностями статуй, вратами храма, стенами храма). Она всегда оказывается себе подобна и на меньших участках пространства себя воспроизводит, спиралью раскручивается из сакрального центра на периферию мира, сливаясь в конечном счете с линией горизонта, являющего единство неба и земли. Эта развернутая метафора спирали, вращающейся лентой Мебиуса, содержит в себе линию изображения Ка, которое мы вслед за Большаковым назвали «дверью». Слово «дверь» описывает символическим языком часть единой границы между сакральным и профанным, однако геометрические (топологические) образы позволяют охватить целостную структуру, все ее частные проявления, а также их связь. В итоге мы получаем завершенную картину мифологического пространства, а также видим как описание функции «границ-дверей» сакрального воплощаются в конкретных материальных объектах культуры.
Теперь мифологическое пространство может быть не только метафорически описано, но и геометрически представлено, а это представление не ограничивает полноты символического содержания, а напротив, расширяет границы мыслимого, дополняет наше воображение новыми живыми образами, так как само оказывается сложно организовано и непереводимо на дизъюнктивный, селективно классифицирующий мир на А и не-А, внутреннее/внешнее, часть/целое и другие классические оппозиции. Если мы хотим добавить к этому перечню субъект/объектную оппозицию, то для этого нужно будет вспомнить все то, что мы говорили о значении новых представлений о парадоксальной границе для описания расщепленного существования человека с мифологическим сознанием, не знающим границ между А и не-А, и выстраивающего свою собственную антропологию исходя из более сложных и содержательно наполненных представлений, включающих возможность одновременного существование в параллельных мирах.
Далее мы расширим область исследования, включив в представления о границе пространства другие явления, в которых себя обнаруживает мифологическое мышление.
Мышление без перспективы[66]
В этой части мы дадим характеристики разным мифологическим явлениям, для которых в том или ином смысле будет отсутствовать перспектива, что позволит нам сказать, что мифологическое мышление – это мышление без перспективы. Для этого нужно выделить принцип, общий для всех этих явлений, а именно: нет никакой внешней сетки, организующей вещи, нет метауровня, подчиняющего их внешнему порядку, нет разграничения бытия осями времени и пространства, упорядочивающими события и т.д. Перейдем к конкретным областям.
Изображение. В основе перспективы как изобразительного приема лежит подчинение форм изображаемых на картине предметов единой координатной сетке с центром в точке схода бесконечных лучей. Эти лучи задаю границы вписываемых в перспективное изображение предметов. Перспектива – это и есть развернутая экспликация границ, устанавливаемых еще до того, как они что-то начинают ограничивать, границ внешних и изначальных.
Классификация в языке. В основе классификации вещей по признакам также лежит отношение между вещами через их соотнесение с внешним языком описания, расположенном на ином теоретическом уровне, чем описываемый мир[67]. В классификациях явлению определяется место среди других мест в метаязыковой сетке, через обращение к которой устанавливаются связи между именами языка. Опять имеем дело с границами, которые на этот раз проводятся внутри языка.
Протяженность пространства. Мифологические герои могу находиться в двух местах одновременно, они могут оказаться в нужном месте в нужный момент мгновенно. Это устраняет главную характеристику абстрактного пространства – протяженность. Прерывность и отсутствие протяженности вместе лишают ценности пустоту: если между двумя пространственными локусами нет ничего – ей можно пренебречь. Таким образом, в мифологическом представлении пространства отсутствует перспектива как объективация протяженности и принципа соотносительности, внешних по отношению к вещам, неизменных и независимых от них. Это уже другое свойство, которое относится не к границам, размечающим пространство, а к внутренним областям этого разграничения.
Ось времени. Время в мифе представлено цепью событий, связь между которыми устанавливается не через отсылку к внешней шкале, на которой датами отмечаются временные промежутки, но через их генетическое родство. Если же отсутствует связь непосредственная, внутренняя, то нет никакой внешней сети, которая приводила бы все события к одной единой картине повествования. Это говорит о том, что перспектива в отношении ко времени отсутствует как внешняя граница оси времени.
Длительность времени в изображении и в языке. Отсутствие перспективы на древних изображениях открывает «поочередности» дорогу в плоский мир. Например, на известной фреске из Кносского дворца на одном рисунке показаны несколько стадий прыжка через быка. Сравним изображение действия на фреске с похожим явлением в африканских языках: «действие, которое мы обозначаем глаголом «отрезать», передается сочетанием «резать, падать», а «отнести» – сочетанием «взять, уйти». Так же как и на изображении прыжка, здесь один процесс, разворачивающийся во времени, разрывается на стадии, которые могут быть засняты одним кадром «сейчас», и эти кадры выстраиваются в ряд. Но сложенный по точкам ряд не образует линии, каждая из точек не имеет длины, и вместе они не имеют протяженности. Так же точно сложенное по мгновениям время не образует длительности, или временности. «Яичную скорлупу, или хотя бы обломок ее, никак не приложить к плоскости мраморного стола, — для этого надо было бы обесформить ее, раздавив до мельчайшего порошка»[68]. Длительность – это и есть форма времени, то, что придает ему глубину, обеспечивает связность двух последовательных моментов. Но возникновение такой временной целостности невозможно без субъекта, который и отвечает за стягивание единого процесса в точку как единство связей и единство действия. «Процесс действия уже не может распасться на отдельные фазы, поскольку за ним с самого начала находится единая энергия действующего субъекта, а перед ним – единая цель действия»[69]. Таким образом, обесформеленное время не имеет глубины, или перспективы, за образование которой отвечает субъект.
Счет и число. В позиционной системе счисления значение любой цифры зависит от ее положения относительно первой. Цифры меняют значения подобно предметам, которые меняют размеры, нанизываясь на расходящиеся лучи перспективы. Ключевым символом в позиционной системе как раз оказывается ноль, так как им забиваются пустые разряды, обеспечивая значимость никем не занятого места. В мифологическом сознании нет примеров счета абстрактными числами, а также невозможным оказывается понимание нуля. Есть примеры, когда и понятию «одного» также невозможно придать смысл, потому что если предмет один, то зачем его считать.
Язык. Вспомним медиальный залог в части работы про оппозицию актив/пассив. Активный и пассивный залог семантически обозначают одну и ту же ситуацию воздействия субъекта на объект, при переходе от одного к другому меняется лишь акцент с субъекта действия, который покидает позицию подлежащего, на объект, оказывающийся грамматическим центром. И в том и другом случае, действие разворачивается из субъекта во вне, средний залог обозначает принципиально иную ситуацию: объект действия отсутсвует и даже не подразумевается, так как оно разворачивается внутри субъекта «в себе и для себя». Субъект оказывается внутри процесса, его источником и целью. Мы уже говорили о том, что в прямой перспективе как изобразительном приеме торжествует единственная точка зрения субъекта. Похожее смещение перспективы мы наблюдаем в языке: при отмирании медиальной формы залога в древних языках исчезло средство выражения процесса, который имеет собственную точку отсчета, этот длительный процесс зафиксировал ее в человеке.
Именно изучение архаических языковых явлений предоставило нам идею, согласно которой перспектива может пониматься не только как изобразительный прием, но как характеристика особого типа отношения, общего для различных явлений культуры. Для экспликации отношения части и целого в языке, рассмотрим явление паратаксиса целого и части языках аранта и текстах ригведы, а также явление инкорпорации, которое предваряет эргативную конструкцию предложения. В европейских языках слова цепляются друг за друга так, что какое-то слово выходит на первый план, другие – на второй: например, когда мы говорим «ноги слона», то на первый план выходят ноги, а их подчиненное отношение к слону делает самого слона фоном. Явление паратаксиса заключается в том, что никакого второго плана язык не выделяет: «ты-невидимый-вне-нога-бродить», «раздавлены ногами слонами»[70].
Средства европейских языков таковы, что мы можем выстраивать и третий, и четвертый план: «на пальце руки убитого солдата». На заднем плане, фоном, будет война, которая рисуется контекстом вокруг словосочетания «убитый солдат», потом сам боец, потом рука, и, наконец, палец, на котором, собственно слушатель и заостряет внимание, так как самим строем языка он оказывается схвачен в главный фокус, выведен на передний план.
Кацнельсон для описания паратаксиса целого и части в архаической стадии развития языка заимствовал термин из изобразительного искусства, назвав это свойство «отсутствием перспективы»: «отношение между двумя вещами никак не выражено, и они изображены… на одной плоскости, без перспективы»[71]. Сравним эти примеры с еще более древними явлениями, например явлением инкорпорации. Пример: вместо «волк оленя убивает» – «волко-олене-убевание» одним словом koriedilenbunil (в тундренном диалекте). Другими словами, «инкорпорация есть нечто вроде нашего безличного предложения, где подлинный субъект не выражен в самом предложении, но предполагается вне его в виде той или иной объективной ситуации, а само предложение только и состоит из предиката»[72]. Это одно слово представляет собой все предложение. Переводя на изобразительный язык, здесь нет даже деления на фигуру-фон, а так как перспектива является характеристикой фона, то в нашей аналогии это будет соответствовать этапу не просто отсутствия перспективы, а невозможностью о ней говорить.
Мышление без перспективы. Мы сопоставили изобразительные приемы прямой перспективы и ее отсутствия с характеристиками пространства, времени, системы счисления и языка, и обнаружили, что имеется связь между разлиновкой чистого листа, организацией позиционной системе счисления, протяженностью пространства, длительностью времени и особенным положением субъекта.
Таким образом, для отдельных форм мифологического мышления мы обнаруживаем отсутствие перспективы как отсутствие их конкретных черт. Выстраивая эти черты в ряд, мы получим: разлиновка фона – объективация пустоты в изображении, протяженность и длительность – придание этой пустоте свойства непрерывности в пространстве и времени, добавление точки отсчета – нуля – возможность координации вокруг единого центра вращения, а отсутствие медиального залога – помещение этого центра в субъекта, относительно которого все становится объектом. Таким образом, отсутствие перспективы в мифологическом мышлении как системы отдельных форм мышления – это отсутствие чистой формы связи, которая похожа на строение координатной плоскости. Это обобщение своим истоком имело выводы из частных исследований конкретных явлений, в которых себя проявляет мифологическое мышление, и суть его в том, что «перспективизм мышления» начинается с обозначение того, чего нет: нуля, пустоты, протяженности пространства, длительности времени. При этом точкой отсчета небытия является субъект-наблюдатель.
Однако обобщение под термином «перспектива мышления» является все же достаточно образным и размытым, хотя и позволяет дать сущностное отличие нелинейного мифологического мышления без перспективы, от линейного мышления с прямой перспективой, о чем мы будем еще ни один раз говорить в дальнейшем, и связывает это отличие с субъектом на разных уровнях. Образ перестанет быть просто образом, а получит свое теоретическое обоснование и подтверждение в изучении зависимости базовых философских и научных концептов Нового Времени от геометрии, уходящей к началам Евклида. В следующей главе будет показано, что субъект-объектная оппозиция закрепилась в философии Нового Времени на основании картезианского дуализма, а также мы проследим ее взаимосвязь с базовыми элементами декартовой системы координат и евклидовой геометрии, такими как неделимая точка, центр, непрерывная линия. Кроме того, получит свое теоретическое осмысление понятие границы.
Дата: 2019-12-10, просмотров: 233.
