Самуил отвел в сторону Трихтера, и верный фукс тут же отдал ему отчет во всех своих действиях.

— Вот как было дело, — рассказывал Трихтер. — Когда я вошел в трактир, Фрессванст завтракал. Я подошел к его столу так просто, не показывая вида. Но, проходя мимо, я приподнял крышку на его кружке и, увидав, что в ней было простое пиво, я сказал тоном сожаления: плохой питух. Услыхав эти слова, он в ярости вскочил со стула. Но тут же сделал усилие над собой, стараясь успокоиться, и холодно сказал мне: это стоит хорошего удара рапиры. Я, конечно, не был этим нисколько встревожен и, сохраняя все тот же вид сожаления, ответил ему: ты видишь сам, что я был прав я обидел питуха, а мне отвечает дуэлянт. И тут же я прибавил: впрочем, мне все равно, я одинаково согласен и на кружку, и на рапиру.

— Хорошо сказано! — заметил Самуил. — Ну, что же дальше?

— Тут он, наконец, начал понимать в чем дело. Если ты замышляешь бой на кружках, — сказал он, — то этим ты доставишь мне большое удовольствие, потому что у меня горло заржавело. Я пойду к моему senior'у Отто Дормагену и попрошу его быть моим секундантом. — А мой senior, Самуил Гельб, будет моим свидетелем, — ответил я. — Какое же оружие ты избираешь? — спрашивает он. А я отвечал: вино и ликеры. Ну и вот теперь в синем кабинете все приготовляется для этого достопримечательного сражения. Дормаген и Фрессванст уже там и ждут вас.

— Не будем же заставлять их дожидаться, — сказал Самуил.

И они в сопровождении Юлиуса прошли в синий кабинет.

Поединки на пиве и на вине не составляют редкости в германских университетах. Эта «жидкая» дуэль имеет свои правила и уставы, как и обыкновенная. Она производится методически, с известной последовательностью, которая не должна быть нарушаема.

Каждый из ратоборцев по очереди поглощает некоторое определенное количество напитков и затем неизменно обращается с руганью к своему противнику, который в свою очередь должен выпить столько же и ответить удвоенной руганью.

При дуэлях на пиве вся суть дела заключается в размерах посудины. Но при сражениях на вине приняты известные ограничения, сообразно с крепостью вина и содержанием в нем спирта. Точно так же и во взаимной перебранке, принята известная шкала нарастания крепости бранных слов, что-то вроде чиноначалия ругани, которое каждый обязан знать. Бой начинается с бордосского вина и восходит до водки, начинается с пинты и нисходит до бокала, начинается с колкого слова и восходит до неопрятной ругани. И так дело идет до тех пор, пока один из ратоборцев окажется не в силах пошевелить языком, чтобы выругаться и разинуть рот, чтобы влить туда напиток. Он и будет побежденный, а другой — победитель.

Само собой разумеется, что «жидкая» дуэль может точно так же закончиться смертью, как и обыкновенная. Полиция преследует ее всеми мерами и этим только добьется того, что она укоренится.

Когда Самуил, Юлиус и Трихтер вошли в синий кабинет, там все было уже готово для сражения. По концам большого стола стояли две грозные армии бутылок и кувшинов всяких размеров, форм и цветов. А кругом стола молча и важно стояло человек двадцать фуксов. В комнате было только два стула, поставленных один против другого. На одном из них уже восседал Фрессванст, на другой уселся Трихтер. Отто встал около Фрессванста, Самуил около Трихтера.

Самуил вынул из кармана флорин и бросил его вверх.

— Орел, — объявил Дормаген.

Флорин упал вверх решеткой. Трихтеру следовало начинать.

О, муза, поведай нам об этой выпивке, об этом славном бое, в котором два сына Германии показали белому свету, до какой степени может растягиваться бренная оболочка естества человеческого, и каким манером, вопреки всяческим физическим законам, содержащее может оказаться меньше содержимого.

Мы не станем упоминать о первых стаканах и о первых бранных словах. Это были ничтожные вылазки, как бы сказать, разведки. На них было израсходовано несколько ничтожных колкостей и всего каких-нибудь пять-шесть бутылок. Начнем с того момента, когда почтеннейший фукс, фаворит Самуила, взял бутылку мозельвейна, целую половину ее влил в огромный хрустальный стакан, спокойно его выпил и опрокинул на стол опорожненную посудину.

Обратившись после этого к Фрессвансту, он сказал ему:

— Ученый!

Великодушный Фрессванст только улыбнулся презрительно. Он взял два таких же стакана, налил их до верха бордосским вином и выпил оба до последней капли и притом с самым добродушным видом, словно задумавшись о чем-то постороннем.

Вонзив в себя эту порцию, он бросил противнику обидное слово:

— Водопивец!

Тут все свидетели поединка обернулись к величественному Людвигу Трихтеру, который постарался выказать себя достойным такого лестного общего внимания. По шкале крепости вслед за бордосским вином идет рейнвейн. Трихтер, движимый благородным самолюбием, перешагнул через одну ступень и сразу перешел на бургундское. Он схватил пузатую бутылку, вылил ее в свой кубок, проглотил до последней капли и звонким голосом крикнул противнику:

— Королевский прихвостень!

Такая обида и такой вызов произвели на Фрессванста столь ничтожное впечатление, что он только небрежно повел плечами. Он, конечно, не хотел остаться позади. Трихтер перешагнул через рейнвейн, а он перешагнул через малагу и прямо атаковал мадеру. Но, не желая ограничиться этим скачком и желая придумать что-нибудь новенькое, он схватил стакан, из которого раньше пил и, ударив о стол, разбил его. Потом он взял бутылку и с несказанной грацией погрузил ее горлышко прямо себе в рот.

Зрители видели, как вино переливалось из бутылки в человека, а Фрессванст все лил его безостановочно. Вот бутылка опустела на треть, потом на половину, на три четверти, а чародей Фрессванст все еще пил. Когда бутылка была, наконец, допита, он поднял ее в руке, держа горлышком книзу. Из бутылки не выпало ни единой капли.

Среди публики пробежала как бы дрожь изумления.

Но это было еще не все. Каждый удар такой дуэли считался полным только в том случае, когда сопровождался словесным оскорблением противника. А между тем мужественный Фрессванст, по-видимому, уже утратил способность к членораздельным звукам. Вся его энергия была израсходовала на последнее громадное усилие. Храбрый ратоборец сидел на своем стуле в полном упадке сил, неумеренно раздув ноздри и герметически закрыв рот. Мадера, видимо, одолевала его. Но он в конце концов справился с ней. Ему удалось-таки раскрыть уста и выпустить одно слово:

— Подлец!

Раздались жаркие рукоплескания.

И вот тут-то, о Трихтер, ты показал себя во всем блеске! Чуя приближение решительной минуты, ты встал с места. На этот раз ты уже не высказывал равнодушия и беззаботности, которые в данный драматический момент были бы некстати. Ты встряхнул своей густой гривой словно лев. Ты засучил рукав на правой руке, как бы для того, чтобы облегчить движение (мы отказываемся думать, что это было сделано с недостойной целью выиграть время) и, схватив торжественным движением бутылку портвейна, ты поднес ее к устам своим и опорожнил ее всю целиком.

После этого, даже не дав себе времени перевести дух, и как бы спеша завершить удар, Трихтер ясно и отчетливо произнес:

— Мошенник!

— Хорошо! — удостоил его своей похвалы Самуил. Когда после этого подвига героический Трихтер пожелал сесть, то стул показался ему стоящим совсем не на том месте, где он на самом деле находился, и, вследствие этого, он растянулся прямо на полу во всю длину своего корпуса.

Тогда взгляды присутствующих направились на Фрессванста. Но увы! Фрессванст был уже, видимо, не в состоянии отвечать на вызов противника. Злополучный фукс скатился со стула и оказался в сидячем положении на полу, прислонившись спиной к ножке стола и раскинув ноги под прямым Углом. Так он сидел совершенно неподвижно, выпучив обессмыслившиеся глаза.

Дормаген крикнул ему:

— Ну что же ты! Ободрись! Твоя очередь.

Но Фрессванст безмолвствовал. Теперь настал черед героических средств.