Интеракции удаются, так как все участники интерпретируют свое поведение как типичный пример («документ») типичного, известного в обществе образца. Этот новый метод Гарфинкель назвал «документальным методом интерпретации». Это понятие Гарфинкель, как сам отмечал (Garfinkel, 1961, S. 199), воспринял от немецкого социолога знания Карла Мангейма, который имел влияние на мышление Шюца, а также Бергера и Лукманна. Однако Гарфинкель использовал его иначе, чем Мангейм, который этим обозначал герменевтически-критический метод раскрытия «собственного» смысла документа (ср.: Mannheim, 1921/22, S. 108): он использовал это понятие скорее в том смысле, как Шюц описал процесс типизации. Документальным методом интерпретации мы приводим вещи повседневности в «нормальный» порядок.

Гарфинкель провел только кризисный эксперимент, который ставил под сомнение обычные предположения нормального поведения и понимания. Его цель состояла в том, чтобы через это нарушение раскрыть предположения о нормальности действия в повседневности. Один из кризисных экспериментов показал, что мы сами пытаемся привести бессмысленные ситуации в порядок (Garfinkel,1967, S. 79f.). Для этого Гарфинкель пригласил студентов принять участие в «альтернативном» проекте психотерапевтического консультирования. Они должны были сначала описать проблему терапевту, который сидел в другом помещении, а затем задать ему 10 вопросов, на которые можно было ответить только «да» или «нет». Ответы консультанта были заранее определены по принципу случайности, и порядок ответов был на всякий случай одинаковым. Когда позднее студенты рассказывали о консультации, выяснилось, что за неожиданными и даже противоречивыми ответами каждый пытался отыскать некий глубокий смысл. Из этого эксперимента становится ясно, что мы, очевидно, не можем выдержать, если мир не в порядке. Социальная реальность непрерывно конструируется нами так, что она сама производит смысл.

Документальным методом интерпретации мы реконструируем тип, в котором действие и говорение обретает другой смысл, а именно смысл для обеих сторон. При этом мы сталкиваемся с проблемой, которую можно было бы обозначить как отсылку действия и говорения к индивидуальному типу. Эта отсылка, которая вытекает не из самих вещей и не из совместно разделенного знания, но может быть понята лишь из специфического, индивидуального контекста, обозначается в этнометодологии как «индексарность» („Indexikalitaet«). Индекс выражает нечто иное, поэтому Штраусс перевел также indices как «симптом» (Strauss, 1959, S. 141). По сути, общий язык состоит из индексов (aus Indices), а следовательно, указаний на определенный контекст, в котором то, что «также» говорится, имеет специфический смысл. С помощью таких индексов действующие сигнализируют, что они есть кто-то «еще, кроме этого».

Индексальные выражения служат предпосылкой социальному сближению и доверительности. Типичные индексальные или контекстуальные понятия - это, например, имена, специфические обозначения и профессиональные выражения, но также это все те понятия, которые использует рассказчик для указания на нечто иное. Примерами являются слова «затем», «здесь», «этот», «эта», «это», «естественно». Язык нашей повседневности изобилует такими индексальными выражениями. Они основаны на допущении, что все участвующие разделяют совместное знание. Индексальные выражения впитывают другое и изменяют его в согласии с контекстом, который определил рассказчик. По существу, речь идет о том, чтобы посредством смысла, который конституировала одна сторона, нацелить людей на совместное согласие. Таким образом, действительность конструируется социально.

Индексальные выражения являются облегчением для тех, кто их знает. Для других они - повод для недовольства, поскольку они не знают, что имеется ввиду, и по этой причине отрезаны от решающих условий совместного действия. Действующие, следовательно, всегда должны быть разупорядочены. В повседневности обычно не обязательно так глубоко передавать индексы, чтобы любой мог нас понять. Мы хотим лишь, чтобы была поддержана коммуникация с определенными людьми. Если мы замечаем, что они не могут полностью нас понять, мы предлагаем им разъяснения. Спектр этих разъяснений колеблется от попутных комментариев до выразительных обоснований. С помощью стратегии объяснения действующие восстанавливают общий смысл, который некоторое время вызывал вопросы. Гораздо чаще с обеих сторон обнаруживается ожидание прояснения в процессе коммуникации того, что еще не совсем понимается в качестве индексальной особенности момента. Эта способность жить в неопределенности, по-видимому, служит хорошей предпосылкой для совместности. Тем самым я перехожу ко второму методу конституирования повседневности, которая эту неопределенность, вероятно, увеличивает.

Расплывчатость языка

Индексальные выражения, естественно, не подлежат точной расшифровке, так как знание контекста различно. Чтобы предотвратить непонимание, партнеры по интеракции выражаются неопределенно и выжидательно. Благодаря этой неопределенности они дают пространство для интерпретации. Они допускают, следовательно, множество связей, так что каждый может выстроить из них свой собственный проект действования. Парадоксальным образом расплывчатость не увеличивает неопределенность, а облегчает повседневную коммуникацию. В одном из своих экспериментов Гарфинкель показал, что получается, если люди не воспринимают расплывчатый язык. Он попросил своих студентов парировать пустую фразу «Как поживаете?» требованием разъяснения. Гарфинкель пересказывает то, что разыгралось между «спрашивающим» и его «жертвой»:

«Жертва»: «Ну, как дела?»

«Спрашивающий»: «Как дела с чем? Мое здоровье, мое денежное положение, мои задания в вузе, мое состояние души, мое…»

«Жертва»: (покраснев и взволнованным тоном) «Послушай. Я всего лишь хотел быть вежливым. Откровенно говоря, меня совсем не беспокоит, как обстоят твои дела» (Garfinkel, 1961, S. 207)

Можно варьировать эксперимент, принимая содержание сказанного. Тогда на пустую фразу «Как поживаете?» отвечают таинственными словами «Я не хотел бы об этом говорить», или подробно описывают свои болячки. Третий эксперимент мог бы показать, как предложение ясной дефиниции может вызвать проблемы. Представим себе, что произойдет, если муж после свадьбы скажет своей жене: «Я люблю тебя. Что я под этим понимаю, ты можешь прочесть в соответствующей статье словаря Брокгауза».

В этих экспериментах становится ясным, что мы в повседневности отнюдь не всегда хотим все знать в точности. Язык повседневности расплывчат, но это не является недостатком. Это облегчает коммуникацию, так как каждый может определить для себя совместную реальность.

Правила повседневности

Повседневность состоит из практических правил, согласно которым мы живем и следования которым, естественно, ожидаем от других. Некоторые правила являются обязательными и без них совместные действия вообще были бы невозможны. Некоторые упростились и стабилизировались, и в принципе норма стала иной. Гарфинкель лишь демонстрировал в другом кризисном эксперименте, что происходит, если мы нарушаем привычные правила, которые как таковые не замечаем. В этом кризисном эксперименте Гарфинкель попросил своих студентов вести себя дома с родителями как вежливый гость (Garfinkel, 1967, S. 47f. ). К тому же, например, относилось правило говорить только если будет задан вопрос, вежливо спрашивать, можно ли пойти в туалет, или безмерно хвалить еду и спрашивать, как это приготовить. Все студенты сообщали, что их поведение повергло всех в замешательство и негодование. Спрашивали, что с ними произошло и что же все это значит. Наконец, родители подумали, что вероятно, их дети переработали или испытывают кризис. Тем самым они объясняли нарушение правил повседневности и вновь приводили повседневность в порядок.

Из этих кризисных экспериментов стало ясно, что наша повседневность конституируется определенными предположениями о нормальности. Они являются настолько само собой разумеющимися, что они никогда не могут отождествляться со стандартизированными методами. Тем не менее предположения о нормальности - лишь решающая предпосылка социального действия. Однако даже качественное социальное исследование нуждается в определенной фантазии, чтобы выявить такие предположения.