Медицина в школе Гиппократа сложилась как теоретическая (по форме) отрасль именно научного знания, опередив на 2000 лет возникновение классической науки (механика Галилея и Ньютона). Некоторые историки естествознания считают ее единственной отраслью знания, которая не имела корней непосредственно в философии. В действительности же медицина опиралась на натурфилософские представления о мире, но все-таки теоретические взгляды на организм разрабатывались именно в медицине. Гиппократ не без пафоса утверждал, что ясное познание природы (человека) заимствуется не откуда-либо, а только из медицинского искусства. Высокий для своего времени уровень развития медицины в школах Гиппократа и Асклепиада (II- I в. до н.э.) отмечен авторитетными свидетельствами современников. В частности Цицерон во главе ученых профессий ставил медицину. Платон рассматривал медицину как науку человеческую, а не божественную, и признавал, что врачевание постигла и природу того, что лечит и причину собственных действий и может дать отчет в каждом своем шаге.

Один из основоположников русской клинической медицины С.П. Боткин недвусмысленно подчеркивал: « Искусство лечить есть неправильное выражение». Термин «искусство» может обозначать степень овладения профессиональными практическими навыками, а также интеллектуально развитое умение врача ориентироваться в сфере неформализованного (теоретически не проработанного, дисциплинарно не структурированного) знания и разрешать (с пользой для пациента) «нештатные» ситуации. Подобного рода «искусство» имеет место быть в любой науке. Основной «рабочий инструмент» врача – клиническое мышление – остается не только не формализованным и в этом смысле «бесструктурным», а почти таинственным в своей невыразимости и «непрописанности». И не одна из самых фундаментальных наук не компетентна в прояснении его предметно-специфической логике.

Фундаментальную, по определению, науку не интересует единичный и неповторимый в своей индивидуальности феномен. Медицину же в конечном счете интересует индивид. Поэтому она не может эффективно решать свои предметно-специфические задачи вне и помимо диалектической взаимосвязи общего, особенного и единичного. В своей конкретной единичности, говоря словами Гегеля, индивид предстает не как единичное в своей неповторимости синтетическое отношение всех трех моментов понятия (т.е. как отношение общего, особенного и единичного). Стало быть, каждый очередной пациент для подлинного врача представляет загадочную и персонифицированную «теорему», и он не сможет и подступиться к разгадке и доказательству искомой «теоремы», если ему неведома «записанная в медицине» болезнь. Сложности и трудности клинического мышления усугубляются тем, что врачу приходится зачастую соединять непосредственно несоединимые по своему предметно-научному основанию модусы мышления. И соглашаться с методологами в том, что медицине суждено оставаться «гибридной» отраслью знания. Речь идет о «гибриде» доктриальной и клинической медицины.

В середине ХIХ века доктринальная медицина от былой ятромеханики возвысилась, можно сказать, до ятробиологии, поскольку теория целлюлярной патологии Р.Вирхова и эволюционная теория Ч.Дарвина были приняты за фундаментальную основу медицины. Однако весьма примечателен тот факт, что отечественные клиницисты противопоставляли ограниченности «анатомического созерцания» в медицине адекватное или даже имманентное ей «физиологическое созерцание». Анатомический подход задан учением Вирхова, которое не считается с целостностью любого организма и на клеточном уровне позволяет отождествить человека со всякой «живностью» вообще. Физиологический подход нацеливает на постижение целостности организма и предполагает, как минимум, видовую определенность органической целостности, т.е. антропофизиологию.

Аналитичность анатомического подхода благоприятствовала торжеству так называемой теории общей патологии, которая фактически сводилась к органопатологии. Клиницисты, верные антропо-физиологическому подходу, усматривали в этом недостаток развития медицины и ставили задачу ее продвижения от органопатологии к антропопатологии. Но в 60-х годах прошлого века клиницистам оставалось лишь мечтать «об очеловечивании», как писал профессор Б.Б.Коган, нормальной и патологической физиологии человека.

Аналитичность ораганопатологии в некотором смысле компенсировалась или даже скрывалась в общебиологической терминологии, придавая теории патологии вроде бы фундаментальную широту биологических обобщений. Не без влияния идей Ипполита Васильевича Давыдовского в медицине стал складываться клинико-анатомический подход (по прежней терминологии «созерцание»). Этот подход получил изначально проклиническую направленность, а в трудах академика медицины Доната Семеновича Саркисова обрел даже клинико-антропную определенность. Он блестяще подметил, что при переходе от частной патологии к системе представлений о болезнях человека особенно резко выступает та существенная разница между животным и человеком, которая делает последнего существом sui generic (себя рождающим); и это не только затрудняет, а подчас и вовсе исключает перенос экспериментальных данных в клинику. Следовательно, при открытии в эксперименте на животном некого физического или химического процесса, ученый должен позаботиться о постижении его физиологического, а затем и собственно медицинского смысла.

Клинико-антропный принцип наиболее адекватно выражает специфику и потребность медицинского познания. Подтверждением этого краткая и емкая мысль академика Н.И. Блохина: «Медицина – первая наука о человеке».