Одна из проблем более крайних позиций в рамках новой теории имеет отношение к субъективности и объективности. Многие авторы критиковали то, что субъективность пациента наделяется особыми правами, а также заявление Реника о непреодолимой субъективности аналитика. У Швабера (Schwaber, 1983, 1990, 1996) сказано, что данное положение ведет к эксцессам, и что признание психической реальности аналитика подвергается нападкам со стороны исследователей, настойчиво утверждающих превосходство психической реальности пациента. Действительно, довольно парадоксально утверждать, что пациент может безошибочно воспринимать реальность аналитика, но не наоборот: "… Интерсубъективнный подход полагает, что пациенты делают объективные наблюдения и оценку своих аналитиков, но аналитики не могут делать реалистичных наблюдений и гипотез о своих пациентах" (Blum 1998). Некоторые добавляют к этому, что точка зрения аналитика не нуждается в обращении к более валидной реальности, чем реальность пациента, но существенно, что его точка зрения является отличной. Центральным для Габбарда (Gabbard, 1997) и других является факт, что аналитик является объектом, внешним для размышляющего сознания пациента. Не так важно, что аналитик говорит объективную истину, но важно то, что отличие ракурса, предлагаемого аналитиком, дает возможность пациенту пересмотреть и, возможно, изменить свой собственный взгляд.

Клинически мы всегда делаем эти два шага: настройка и эмпатия к внутреннему миру анализанда, и после этого - налаживание или конструирование новой разделенной реальности, в которой аналитик участвует со своим "другим" взглядом. Это тот способ, которым субъективности привносятся в обоюдный диалог и взаимное влияние. Как это может быть трудно, среди прочих описал Моделл (Modell, 1991), рассказывая о пациенте, который не мог принимать другие точки зрения. Он также думает, что одна из целей психоаналитического лечения может быть описана как "через игру слияния и разделения дать возможность пациенту участвовать в других сконструированных реальностях". Для Огдена (Ogden, 1994), Кернберга (Kernberg, 1997) и Кавелла (Cavell, 1998b) существуют две субъективности, которые встречаются в потенциальном пространстве, где аналитический третий создается обеими сторонами. Это отсылает нас к Винникотту (Winnicott, 1971) и к тому шагу в раннем развитии, который имеет решающее значение в лечении: когда ребенок начинает видеть мать как отдельный и внешний объект. В работе "Использование объекта и отношения через идентификацию" это выражено такими поэтическими словами:

"Можно сказать, что существует последовательность, где первым шагом является связанность с объектом (object-relating), а затем, в конце, - использование объекта (object-use); однако в промежутке лежит самая, может быть, трудная вещь в развитии человека; или самая досадная из всех ранних неудач, которые требуют исправления. Вещь, которая находится между связанностью и использованием, - это когда субъект размещает объект за пределами пространства своего всемогущего контроля; то есть, восприятие субъектом объекта в качестве внешнего феномена, а не в качестве проективной сущности, фактическое признание его как сущности со своими собственными правами".

Это приводит нас к точке зрения Реника на то, что он называл "непреодолимой субъективностью" аналитика (Renik 1993a, b). Что подразумевается под этим? Реник говорит: даже имплицитное притязание на то, что роль аналитика состоит в нейтральности и объективности, должно быть исключено. Влияние личностной психологии аналитика присутствует везде и не может быть редуцированно ни в каком случае. Первая часть данного утверждения верна, а вторая - нет, и я согласен с теми, кто оспаривает его утверждения. Реник не говорит: объективность - трудна, субъективность - неизбежна; но он говорит о "непреодолимости". Это означает, что мы никогда не сможем перешагнуть наш собственный взгляд на вещи, чтобы увидеть вещи под другим углом и чтобы обратиться к чему-нибудь еще, кроме собственной субъективности. Я думаю, его клинический эпизод доказывает обратное: он получает некоторый инсайт и меняет свою позицию. Из этой новой позиции Реник может сказать Этэну, что тот был прав в своем предположении о том, что аналитик не слушал его и был занят чем-то другим. Таким образом он скорректировал свою собственную субъективность, обратившись к субъективности анализанда. Почти забавно видеть, как Кавелл (1998a, b; 1999a,b) в серии статей пытается защитить итерсубъективистов от них самих, обнаруживая их ошибки в логике и рассуждениях. Она убедительно и неоспоримо критикует эпистемологические обоснования большинства их идей, включая утверждение Реника о субъективности, и мы видим, что позднее Хэнли (Hanly, 2001), Лоуф и Питман (Louw & Pitman, 2001), Игл, Волитцки и Уэйкфилд (Eagle, Wolitzky & Wakefield, 2001) и Майснер (Meissner, 2000, 2001) делают то же самое.

Давайте подробнее рассмотрим эту критику. Ошибка интерсубъективистов фундаментальна и, фактически, не имеет отношения к психоанализу. Объективности, в смысле абсолютной объективности и привилегированного знания, касающегося сознания кого-то другого, не существует. У всех нас есть свои частные идиосинкратические конструкции реальности, и на этом основании мы выносим суждения и рассматриваем вещи в субъективной перспективе. Субъективность всегда присутствует существенно и неминуемо, и это порождает предвзятый взгляд на вещи. Но здесь мы можем задать два вопроса: во-первых, значит ли это, что мы никогда не можем изменить этот взгляд, и, во-вторых, значит ли это, что этот взгляд - хотя и предвзятый - не является адекватным?

Обычно мы представляем себе объективность как знание, для которого могут быть важны другие точки зрения, кроме наших собственных, чтобы распознать, является ли что-то истинным, и за которое мы боремся, чтобы обрести больше точек зрения, чем у нас есть. Если мы посмотрим на объективность, как на понимание различных возможных перспектив и готовность скорректировать нашу субъективную точку зрения, мы увидим, что Реник подразумевает, что это невозможно, что мы не можем уменьшить нашу субъективность посредством альтернативных взглядов, и что преследовать такую цель - это ложный идеал. Утверждая это, он также отвергает наличие динамики в аналитических отношениях, и, как я уже отмечал, приведенный клинический эпизод, с моей точки зрения, демонстрирует обратное.

И еще одно: почему тот факт, что я рассматриваю что-либо в определенной, субъективной перспективе, исключает, что я вижу объект таким, каков он есть на самом деле? Кавелл в одной из своих статей приводит следующий пример: из своего дома в Беркли она наблюдает мост "Золотые ворота" (Golden Gate), иногда в облаках, иногда ночью, но - с ее точки зрения - она всегда видит именно мост. А кто-то другой с противоположной стороны видит мост со своей точки зрения, но это все тот же мост. Идея состоит в том, что определенная перспектива рассмотрения чего-либо всегда субъективна и пристрастна, однако идея, что существует нечто объективное, независимое от моего видения, также имеет определенный смысл. Предмет можно увидеть из различных перспектив, и эти перспективы придадут своеобразие моему взгляду на него, но при этом предмет остается таким, какой он есть. Итак, субъективность ничего не значит без объективности, они идут рука об руку, и одна невозможна без другой. Согласно логике, также было бы верным сказать, что субъективность идет рука об руку с интерсубъективностью, и что она невозможна без объекта и объективности. Это означает, что не имеет смысла рассматривать происходящее с пациентом до тех пор, пока не примешь, что существуют относительно стабильные психические состояния, защиты, динамика, желания, схемы и так далее, которые рассматриваются в определенной перспективе. Мы должны повторить, соглашаясь с Рэкером (Racker, 1953) и возражая Ренику, что существует субъективная объективность или относительная объективность, или разные степени объективности, и что так называемая непреодолимая субъективность - ложное утверждение. Это напоминает мне рекламные щиты, которые висели в Амстердаме несколько лет назад. Рекламный текст гласил: "И действительно, Земля круглая". Идея Реника об объективности абсолютистская, а понятие субъективности он использует на совсем другом уровне. Здесь я могу сослаться на различие между психологическим и эпистемологическим субъективизмом, как объясняют его Хэнли и Фитцпатрик (Hanly & Fitzpatrick, 2001).

В техническом смысле идея о непреодолимой субъективности связана с позицией Реника по поводу контрпереносного разыгрывания. Он думает, что мы подтвердили, не понимая того, - что на самом деле является необоснованной теорией, - что фантазия не может стать сознательной без того, чтобы быть выраженной в действии. Он концептуализирует мысль и действие как континуум и, исходя из этого, доказывает, что контрпереносное разыгрывание является необходимым условием для осознания контрпереноса. Он также занимает позицию, гласящую, что исключение контрпереносного разыгрывания не только неосуществимо как техническая цель, но даже неправильно понимается как технический идеал, к которому аналитик должен стремится. Таким образом, знание о субъективности аналитика может быть достигнуто только после разыгрывания в той или иной форме бессознательных контрпереносных чувств.

Я не думаю, что это верно в общем, и нижеследующее является лучшим способом прояснить это. Не все контрпереносные разыгрывания оказывают одинаковый эффект на пациента, и в случае сексуальных или агрессивных побуждений, ведущих к потенциальному нарушению границ и использованию пациента, мы обычно наблюдаем, что осознание предшествует разыгрыванию. Высказанное утверждение, несомненно, претендует на большую обоснованность, чем имеет на самом деле, и эти крайние примеры демонстрируют, что post-hoc осознание не является универсальным законом. Многие критики предполагают, что суждения интерсубъективистов о технике стимулируют разыгрывания с обоих сторон, и что они уводят от анализа бессознательных фантазий. Они также опасаются, что акцент на корригирующем эмоциональном опыте уменьшает эмпатию к более глубоким конфликтам, ослабляет интерпретации и ограничивает более регрессивные манифестации переноса (напр., Wasserman 1999). Эти критики утверждают, что разыгрывания требуют тщательного самонаблюдения и самоанализа, насколько это возможно, и что они не являются самыми важными моментами в продвижении анализа. Блюм (Blum, 1997) говорит, что разыгрывания и неумышленные вовлечения аналитика препятствуют аналитическому процессу и искажают его.

Последнее требует более пристального внимания. Точка зрения на данный вопрос зависит от того, как разыгрывания понимаются и интерпретируются в каждом конкретном случае (Roughton 1993). Представляют ли они собой микро-события в смысле взаимодействия или действия, как мы наблюдали в первом и третьем эпизоде (телефонный звонок, поворот головы), или же это постоянные разыгрывания в смысле проанализированной актуализации ролевых отношений. Является ли это действием непосредственно перед- или после сессии (традиционные экстра-аналитические контакты), является ли это отыгрыванием (acting out) в классическом понимании (повторение вместо воспоминания), или это способ сказать то, что иным способом сказать невозможно (повторение как способ воспоминания и коммуникации). Мы можем рассматривать эти и другие действия как субсимволическое психическое функционирование, когда решающим отличием является не столько невозможность языковой символизации, сколько различие в интенциях. Действие "вместо" - и действие, как форма фантазии, воспоминания, коммуникации, и все возможные комбинации этих двух модальностей. Если способность к ментализации недостаточна, аналитик оказывается в позиции контейнера, и его контрпереносные разыгрывания участвуют в создании такой интерсубъективной "трансакции". Таким образом они становятся феноменами взаимоотношений, и мы не должны закрывать глаза на тот факт, что аналитик также может создавать их (ср. Poland 1992). Я думаю, понятие "проективная идентификация", ядро которой состоит в желании контролировать объект, в данном случае является очень важным понятием, объединяющим интрапсихическое и интерсубъективное. И, по моему мнению, предостережения Сандлера (Sandler, 1989) против его использования в качестве псевдообъяснения и прикрытия для всех реакций аналитика имеют перманентную ценность.

Всякого рода теории привязанности, настройки и мечтания в данном случае релевантны, и многие из разыгрываний могут рассматриваться как попытки почувствовать, соприкоснуться с самим собой и другим, а иногда - как отчаянное усилие просто "быть", существовать как личность. В терминах ролевой откликаемости мы могли бы сказать, что аналитик принимает заданную роль и начинает помогать анализанду различать психические факты (с одной стороны), и факты поведения и взаимодействия (с другой стороны). Я просто не понимаю тех, кто думает, что разыгрывания - это наиболее ценные и способствующие изменениям моменты анализа. Они могут быть, или, скорее, становятся такими, но это полностью зависит от того, что может быть сделано вместе в смысле интерпретации для того, чтобы понять специфическое переносное значение действия. По этой причине я не верю и в то, что правы оппоненты, говорящие, что разыгрывания всегда искажают процесс, т.к. существует обоснованное клиническое доказательство обратного. Разыгрывания - это просто клинические факты, и мы должны понимать их, не объявляя их критерием эффективного лечения и не осуждая, как нечто пагубное.