Ольвийского полиса»
Курсовая работа
Научный руководитель: Денисов И. В.
Студент исторического факультета
1 курса группа «Г»
Васильева С. А.
Стерлитамак 2000
План
Введение
1. История Ольвии с VII по V вв. до н.э.
2. История Ольвии от скифов до завоевания Митридата (V – I вв. до н.э.)
3. Культура Ольвии
Заключение
Список используемых источников
Содержание
Введение 2
1. История Ольвии с VII по V вв. до н.э.
1.1 Архаическая эпоха
1.2 Историческая ситуация в Северном Причерноморье
на рубеже VI-V вв. 19
2. История Ольвии от скифов до завоевания Митридата
(V – I вв. до н.э.) 30
2.1 Ольвия в эпоху поздней классики и раннего
эллинизма (IV – первая половина III в.) 30
2.2 Эпоха кризиса
(вторая половина III – первая половина II в. до н.э.) 38
2.3 От Скилура до Буребисты 46
3. Культура Ольвийского полиса 52
Заключение
Список используемых источников
Введение
Ольвийский полис – одно из самых значительных античных государств Северного причерноморья. Среди многочисленных колоний Милета Ольвия выделяется необычайным богатством памятников материальной культуры, нумизматики и особенно эпиграфики, позволяющих с желаемой полнотой воссоздать ход ее исторического развития, политический строй, социальную структуру и культурный облик.
Интерес ученых к Южной России вообще и к Ольвии в частности стал проявляться в отечественной науке после включения Крыма и Новороссии в состав Российской империи. В конце XVIII в. туда отправляются П. Сумароков и П. С. Паллас, правильно локализовавшие в своих трудах местоположение Ольвии у села Ильинское (соврем. Парутино) в низовьях Буга и описавшие остатки ее развалин[1].
Первая попытка создать краткий очерк истории Ольвии на основании известий древних авторов и данных нумизматики принадлежит голландскому эмигранту И. П. Бларамбергу[2]. Практически одновременно с ним выпустили свои труды Д. Р. Рошетт и П. Кёппен, не бесполезные для своего времени главным образом тем, что они ввели в научный оборот новые эпиграфические памятники.
Однако все перечисленные работы, несмотря на отдельные удачные наблюдения, ни по охвату источников, ни по методическому уровню их изучения нельзя признать в полном смысле научными исследованиями. Первым, кто поставил изучение ольвийских надписей и свидетельств древних авторов о городе на подлинно научный уровень, был "отец греческой эпиграфики", выдающийся немецкий историк и эпиграфист Август Бёк, который в вводной главе к надписям Сарматии своего "Корпуса греческих надписей" дал монографически связный очерк истории Ольвии[3].
Образцовые для своей эпохи в археологическом и нумизматическом отношении сочинения А. С. Уварова[4] и Б. В. Кёне в своих исторических разделах выглядят очень слабыми и не соответствуют даже уровню современной им науки.
В целом антикварный период не прошел для науки бесплодно: он положил начало собиранию, систематизации и публикации нумизматических, эпиграфических и археологических памятников из Ольвии. В эту пору предпринимаются и робкие попытки проводить раскопки на Ольвийском городище ", а также первые опыты обобщения ее истории.
Начало систематического изучения Ольвии и ее истории происходило в 1885-1917 гг. 1885 год ознаменовался крупным событием в науке о классических древностях Юга России: недавний выпускник Петербургского университета, питомец школы Ф. Ф. Соколова, тридцатилетний ученый Василий Васильевич Латышев, которому Русское археологическое общество в 1882 г. по возвращении его из командировки и Грецию поручило собрать и издать греческие и латинские надписи античных городов Северного Причерноморья, выпускает том I своего корпуса "Inscriptiones antiquae orae septentrionalis Ponti Euxini Graecae et Latinae", включивший эпиграфические памятники Тиры, Ольвии и Херсонеса.
«Исследования об истории и государственном строе города Ольвии» стали образцовым трудом, в котором использованы все и наличествующие к тому времени письменные источники, включая эпиграфические, извлечен из них максимум информации и на основании ее построена предельно возможная историческая картина развития Ольвии от основания колонии до ее окончательной гибели.
Большую роль в развитии изучения истории Ольвии и всего Северного Причерноморья сыграла составлявшаяся много лет Латышевым хрестоматия "Scythica et Caucasica"[5], вобравшая в себя практически все свидетельства греческих и латинских авторов о Северном Причерноморье и Кавказе.
Эти планомерные изыскания привели к накоплению большого количества нового материала, потребовавшего оперативной обработки и исследования. Латышев регулярно публикует в разных изданиях вновь прибывающий эпиграфический материал.
В советской историографии также предпринимаются попытки составления кратких очерков по истории Ольвии: В. Ф. Гайдукевичем, Д. П. Каллистовым, Т. Н. Книпович, Д. Б. Шеловым. Всех их объединяет одно: они основаны не на собственных исследованиях, но лишь резюмируют выводы предшественников.
Современный этап изучения истории Ольвии качественно отличается от предшествующих неуклонным стремлением не только стремлением к расширению круга источников, но и к совершенствованию методики, к выведению ее на комплексный уровень.
Источники по политической истории Ольвии разнообразны, но не равнозначны как по своему количеству, так и по уровню информативности.
Надо откровенно и с сожалением признать, что свидетельства древних авторов об Ольвии весьма скудны. Из более или менее связных рассказов можно назвать только два: новеллу Геродота о Скиле (Herod. IV. 78-80) и вступительный раздел Диона Хрисостома (Dio Chrys. XXXVI. 1-18). Они бесценны для нас тем, что оба - объективные свидетельства очевидцев, однако целью их не было специальное описание города: для «отца истории» Ольвия служит декорацией, перед которой разыгрывается драматическая история скифского царя-вероотступника, для бродячего ритора-изгнанника из Прусы-это экзотический фон, на котором ему удобнее, как Орфею перед фракийцами, излагать свое философское credo о "хорошо устроенном городе".
Остальные свидетельства отрывочны и разрозненны. Это объясняется тем, что Ольвия за редкими исключениями не была втянута в мировые катаклизмы древней истории.
Наибольшее значение имеют данные греческих надписей, как аутентичные и наиболее объективные. Преимущество их перед свидетельствами авторов еще и в том, что они зачастую заполняют собой лакуны, оставленные античными писателями. Так, например, об ольвийской истории III в. до н. э. мы узнаем исключительно из таких замечательных документов, как декреты в честь Протогена, Антестерия, сыновей херсонесита Аполлония и др. Для воссоздания политической истории наиболее важны постановления, надписи почетные, посвятительные, строительные, каталоги, да и все прочие категории надписей. Особенно же ценны для нас те редкие случаи, когда надписи подтверждают либо даже дополняют нарративную традицию о тех или иных событиях; для Ольвии можно назвать пока только две такие счастливых случайности: декреты в честь Тимесилея и в честь Каллиника.
Тем не менее и надписи, несмотря на всю их объективность, неравнозначны по информативности, а потому и они оставляют пробелы в наших знаниях об ольвийской истории. В силу какого-то магического закона в Ольвии это почти все первые половины столетий: из-за стандартного характера документов они пока скрывают от нас во мгле "событийную" историю первых половин V-II вв., для реконструкции которой мы вынуждены прибегать к другим источникам либо к косвенным данным, что особенно характерно для архаического периода. На помощь приходят здесь памятники малой эпиграфики: многочисленные и как нигде разнообразные по содержанию граффити на керамике, а также уникальные, свойственные почти исключительно данному региону и не такие уж теперь редкие документы - частные письма на свинцовых пластинках. Они дают бесценную информацию о социальной, экономической, а отчасти и о политической истории Ольвийского полиса. Сюда же следует присовокупить и называемое условно "письмом жреца" многострочное граффито на остраконе.
Ольвийское монетное дело уходит своими корнями в VI в. до н. э., а прекращается только с окончательным упадком города в III в. н. э. Отсюда понятно и значение монет: они документируют практически всю историю полиса. Естественно, памятники нумизматики, чутко реагировавшие на любые изменения экономической конъюнктуры, дают бесценную информацию о состоянии хозяйства полиса и его финансов. Но при сопоставлении с другими источниками они могут пролить дополнительный свет и на ход исторического процесса, как, па-пример, это произошло с событиями конца IV и второй четверти II в. до н. э. Однако в исключительных случаях монеты выступают и непосредственным источником по политической истории. Так, преимущественно на материалах ольвийского литья и серебряной чеканки V в. удается гипотетически реконструировать генезис ольвийской тирании и порядок чередования ее с властью варварских наместников. Наконец, сами эти уникальные в античном мире литые фигурные и круглые монеты VI -IV вв. позволяют сделать вывод о культурных контактах между Ольвией и варварским миром, с одной стороны, и греческими полисами Понта - с другой. Не менее важны и результаты, получаемые при изучении денежного обращения Ольвийского полиса: так, наблюдения над притоком туда понтийской меди в эпоху Митридата позволяют уточнить время вхождения Ольвии в состав его панпонтийской державы, формы подчинения ему полиса и дату выхода из-под власти Митридата.
Исходя из исторических источников, мы построим периодизацию на фактах политической истории, которая должна, однако, пониматься как основной итог комплексного исследования всех доступных источников.
1. История Ольвии от VII в. до н.э. до V в. до н. э.
2. История Ольвии от скифов до завоевания Митридата (V – I вв. до н.э.)
А также рассмотрим культуру Ольвийского полиса.
В данной работе мы постараемся проследить историю Ольвийского полиса на протяжении первых шести веков его тысячелетнего существования, для каждого периода предлагается реконструкция его внутреннего устройства и взаимоотношений как с эллинистическими государствами Средиземноморья и причерноморья, так и с окружающим негреческим миром. Выявим общее и особенное в развитии Ольвии, ее место и роль в античной истории.
Архаическая эпоха
Как известно, наиболее активно берега черного моря вообще и северный в частности осваивал Милет, которому в древности приписывалось основание 75 или даже 90 апойкий. Из этой метрополии выселились в низовья Буга и Днепра будущие жители Ольвийского и, по всей вероятности, Березанского поселений.
Об Ольвии как об апойкий Милета единодушно свидетельствуют античные авторы начиная с Геродота.
Евсевий под вторым годом 33-й олимпиады (647/6 г. до н. э.) сообщает, что "в Поите основан Борисфен"[6]. Борисфеном в устах средиземноморских греков называлась Ольвия. Вторую дату приводит Псевдо-Скимн (809 Muller, 814 Diller), указывающий, что Ольвия основана "во время мидийского владычества". Большинство исследователей вполне законно понимало эти слова как указание на время существования или расцвета Мидийской державы и датировало, таким образом, основание Ольвии в широких пределах от 709/8 (или 687) до 550/49 (или 559/8) гг[7].
Иначе обстоит дело в Ольвийском поселении, из которого происходит пока лишь один керамический фрагмент третьей четверти VII в.16 Массовой же керамика становится с первой четверти VI в., причем это отнюдь не малочисленные, как иногда утверждается, керамические материалы: внимательно изучившая их Л. В. Копейкина отмечает "довольно многочисленные фрагменты родосско-ионийских сосудов", "довольно много фрагментов кратеров", "в большом количестве обломки родосско-ионийских киликов первой и второй половины VI в. до н. э." и т. п[8]. Все эти богатые материалы и дали возможность исследовательнице присоединиться к выдвинутой при публикации граффито Ксанфа датировке основания Ольвии рубежом VII-VI вв. или началом VI в. В свою очередь, эта надпись на сосуде местного изготовления свидетельствует о налаженном местном керамическом производстве в первые десятилетия после основания города.
Итак, рассмотренные археологические данные окончательно заставляют отнести основание города Ольвии примерно к рубежу VII-VI, самое позднее - к началу VI в., что укладывается в широкие хронологические рамки сообщения Псевдо-Скимна.
В области эпиграфики следует указать на полное до мельчайших нюансов копирование шрифта и системы письма метрополии, а в языковой — на филиацию отдельных фонетических явлений, свойственных в раннее время только Милету[9]. То же касается и некоторых привычек, вывезенных с родины, и типично ионийско-милетской антропонимии. Аналогичная картина проявляется в некоторых элементах градостроительства и архитектуры. Наконец, наиболее важными представляются заимствования из метрополии березанскими и ольвийскими жителями религиозных и государственных институтов: ольвийский календарь в деталях копирует милетский, подавляющее число типично милетских богов присутствует в березанско-ольвийском пантеоне, здесь же засвидетельствована культовая коллегия мольпов во главе с эсимнетом—городским эпонимом[10].
Многообразие этнополитической ситуации породило различные способы контактов первых колонистов с аборигенным населением. По всей видимости, в Побужье и Поднестровье встреча милетян с номадами была почти или вовсе бесконфликтной. По крайней мере, фортификационные сооружения Березани не обнаружены до сих пор, а наиболее раннее оборонительное стеностроительство Ольвии фиксируется пока лишь для первой половины V в. до н. э. Ни в одном из остальных районов мы не располагаем пока документальными материалами о наличии в VI в. враждебных отношений эллинских первопоселенцев с автохтонным населением, экспроприации у местных жителей земли и т. п. Вероятно, освоение новой территории велось либо с молчаливого согласия скифов, либо на каких-то договорных началах[11].
Однако эллины, переселившиеся во второй половине VII и VI в. до н. э. на берега Понта, не явились пионерами подобной колонизационной практики. Выбор для поселения места, защищенного естественными рубежами, при этом с учетом демографической ситуации, характеризует уже самый ранний этап Великой греческой колонизации.
Милетские колонисты, закрепившиеся первоначально на защищенном самой природой полуострове Березань, примерно через полвека после основания колонии проникли по берегу Днепро-Бугского лимана на 40 км в глубь материка, где ими была основана новая апойкия - Ольвия.
Выбор места для нового городского центра был не случаен, но обусловливался рядом соображений принципиального характера.
Во-первых, нигде по побережьям Бугского, Днепровского и Березанского лиманов нет столь удобного в географическом и топографическом плане места: только Ольвийское городище располагает наличием двух террас - верхней и нижней; вторая из них изобилует родниковой и колодезной водой и представляет собой удобную платформу для устройства гавани.
Во-вторых, Ольвия занимает крайне благоприятное местоположение у слияния двух крупнейших водных артерий - Днепра и Буга, служивших великолепными речными магистралями для торговли с лесостепными и степными районами Северного Причерноморья[12].
В-третьих, крайне важно положение "ольвийского треугольника" и в стратегическом аспекте: он прекрасно защищен естественными рубежами обороны - Заячьей балкой с запада, Северной балкой на севере и берегом Бугского лимана с востока[13], то есть и здесь повторно применен первый из названных приемов милетской колонизационной практики. Наконец, не случайно к моменту окончательного сложения Ольвийского полиса как территориального единства во второй половине VI в. Ольвия "оказалась" точно посредине его обширной хоры. Это наводит на мысль о первоначальном "программировании", с одной стороны, местоположения города как центра будущего государства, а с другой - и примерных границ будущего государства, что было вызвано, вероятно, предоставлением скифами заранее и строго ограниченной территории для заселения.
Ольвия формируется как урбанистический центр, причем на большей части верхнего плато. К этому времени прокладывается центральная осевая магистраль города, перерезавшая его с севера на юг, распланирована территория теменоса, древнейшие алтари которого - ботросы - начинают функционировать уже с третьей четверти столетия[14]. Выделен участок под общественную площадь, агору и прилегающие к ней с юга и северо-запада административные здания, иными словами, складываются основные элементы монолитной урбанистической структуры, именуемой греческим полисом. С другой стороны, теперь уже никто, пожалуй, не сомневается в том, что во второй половине VI в. происходит не синойкизм, а, напротив, массовое освоение земель Нижнего Побужья путем основания поселений, причем происходило это освоение из двух городских центров - сначала Березани, а потом и Ольвии.
Перейдем теперь к одной из наиболее сложных и остро дискутируемых в науке проблем - вопросу о причинах и целях эмиграционного процесса.
В последние годы исследователи приходят к вполне оправданному выводу, что греческая колонизация была гетерогенным процессом, причины, ее породившие, и цели, ею преследуемые, равно как и организационные формы, призванные служить реализации этих целей, в разных местах проявляли себя по-разному, хотя и подчинялись общим историческим закономерностям, обусловливавшим сходные ситуации в разных регионах.
Многочисленные сельскохозяйственные поселения возникают в интерисующем нас районе по берегам Бургского и Березанского лиманов в архаическое время - в VI в. до н. э. Самые ранние из них, основанные не позже второй четверти VI в., группируются на левобережье Березанского и правобережье Днепровско-Бугского лиманов в непосредственной близости от Березани. С середины VI в. непрерывной цепью таких поселений охвачена уже обширная территория от Николаева на севере до Очакова на юге и далее вверх по берегам Березанского лимана. Эта картина дает основания предположить, что первые аграрные выселки в районе Березани суть продукт деятельности жителей именно этого центра, направленной на расширение территории путем освоения прилегающего пространства[15]. Многочисленные же поселения второй половины VI в. следует связать уже с созданием хоры единого Ольвийского полиса.
Мы вынуждены признать, что импорт заморских товаров первые поколения колонистов должны были компенсировать прежде всего и главным образом продуктами, полученными в результате торгового обмена с глубинными районами Скифии, а не произведениями собственных рук. Это заключение подводит нас к важному методическому принципу, недоучет которого был присущ работам исследователей как "торгового", так и "аграрного" концепционного лагеря. Суть его в том, что следует четко отграничивать ранний этап поселений Нижнего Побужья (вторая половина VII-первая четверть VI в.) от более позднего. (вторая четверть VI-начало V в.) в экономическом аспекте[16].
Естественно, эта роскошно украшенная посуда, как бы высоко ни оценивали ее греческие купцы в обмене с туземцами, не могла в силу своей немногочисленности обеспечить достаточный приток продуктов сельского хозяйства, сырья и т. п., необходимых припонтийским эллинам для оплаты средиземноморского импорта. Однако нельзя сбрасывать со счетов и ввоз в Скифию продукции, не оставляющей следов в археологии (perishables), прежде всего вина, транспортировавшегося в мехах. Вино же, напротив, довольно быстро нашло у них признание, коль скоро столетие спустя скифское пьянство уже вошло в Греции в поговорку. В подобной же "таре" мог импортироваться в скифский Hinterland и такой продукт эллинской агрикультуры, как оливковое масло. Наконец, нельзя забывать и о возможности ввоза дорогих тканей, особенно гонких шерстяных, которыми славился в древности Милет. Если присовокупить сюда изделия деревообделочного ремесла, то получается весьма солидный ассортимент.
После всего сказанного, учитывая природные ресурсы древней территории Украины, яснее станет, что могло вывозиться через Березанскую, а потом и Ольвийскую апойкии в Милет и другие греческие полисы. Прежде всего это хлеб - основной продукт земледельцев лесостепной Скифии, затем скот, дерево, позднее, возможно, рабы. Однако недавние интереснейшие археологические изыскания в Ягорлыцком производственном районе, возникшем, по-видимому, в период складывания собственно березанской хоры (первая половина VI в.), показали, что микрорайон древней Гилей кроме лесных массивов обладал собственными запасами минералов для черной металлургии и стеклоделательного производства, которые могли экспортироваться в Грецию как в виде ремесленной продукции, так и сырья.
Таким образом, приходим к выводу о заинтересованности Милета в освоении Нижнего Побужья прежде всего для расширения сырьевой базы метрополии. Эта неослабевающая заинтересованность прослеживается и утверждается теми устойчивыми и перманентными связями, которые неразрывно соединяли материнский город и его далекую апойкию на протяжении по крайней мере полутора столетий существования последней[17].
В литературе неоднократно предпринимались попытки связать возникновение Березани и Ольвии с конкретными событиями истории милета.
можно попытаться определить и время основания Ольвии. Из рассказа Геродота (I, 16-19) мы знаем, что наиболее ожесточенную войну с Милетом вели в течение 11 лет лидийские цари Садиатт и Алиатт, во время которой милетяне потерпели два крупных поражения и которая тем не менее благополучно для них завершилась без взятия их родного города, хотя лидийцы постоянно опустошали их поля. Несмотря на различные датировки исследователями этой одиннадцатилетней войны, все они относят ее к самому концу VII в. Не могла ли этой разорительной войной быть вызвана новая потребность Милета в сельскохозяйственных продуктах и ином сырье и тем самым стимулировано выведение новой апойкий в устье Гипаниса и Борисфена в один из кризисных периодов истории метрополии? Согласно высказанной в свое время гипотезе, в новую волну колонистов из Милета влились и жители уже существовавшего Березанского поселения, осуществившие таким образом традиционный Festlandssprung и рассматривавшие поэтому новую 
как свое кровное дело, что и привело в дальнейшем к отсутствию какого-либо антагонизма между березанскими и ольвийскими поселенцами, а с образованием единого полиса - к созданию единого борисфенитского, а позже ольвиополитского гражданства и обусловило переход названия "Борисфен" с Березани на Ольвию как у самих местных жителей, так и в устах греков метрополии.
Около середины VII в., на начальном этапе освоения милетянами Нижнего Побужья, основывается поселение на современном острове Березань с целью обеспечения метрополии необходимыми продуктами и сырьем. Однако Березанское поселение не стало с самого начала "эмпорием" по дефинициям новых историков, напротив, представляется, что оно было апойкией, выводившейся по строго продуманному плану, сформировавшимся еще в метрополии политическим организмом, который и заложил ядро будущего Ольвийского полиса.
Второй этап составило основание где-то около 600 г. новой волной милетских-переселенцев с участием березанцев Ольвийского поселения, первые полвека существования которого остаются пока для нас скрытыми под мощными римскими напластованиями, перекрывшими южную, наиболее древнюю часть городища. В частности, мы можем лишь гадать о политическом статусе и взаимоотношениях Березани и Ольвии в первой половине VI в.: были ли та и другая автономными, имели ли сепаратные общины или одну общую, объединялись ли узами какого-то союза типа симполитии или составляли один полис и т. д. Однако, как уже было сказано, следует решительно возразить против обозначившейся тенденции поставить Ольвию этой эпохи в один ряд с прочими рядовыми поселениями Побужья и Поднепровья.
Историческое содержание третьего этапа, начавшегося около середины VI в., составило окончательное оформление и утверждение единого Ольвийского полиса. С этого момента Ольвия превращается в политический и административный центр нового государства, а Березань - в его внутренний торгово-промышленный эмпорий. С этого же момента начинается широкое освоение ольвиополитами окружающих земель, где создается длинная цепь земледельческих поселков и хуторов, но наряду с этим и такие районы с ярко выраженным индустриальным обликом, как Ягорлыцкий.
В гот же, третий период окончательно оформляется гражданская община нового полиса и его основные культовые и государственные институты. Поэтому вопрос, который нам предстоит рассмотреть последним, - это проблема политического и социального устройства раннего Ольвийского полиса, проблема наиболее сложная, менее всего разработанная, однако одна из самих важных.
Договорные начала, регламентировавшие отдельные вопросы религиозных, политических и экономических взаимоотношений Милета и его апойкий, могли установиться как раз после окончательного оформления ольвийской гражданской общины и ее представительных институтов, а именно во второй половине VI в. Тесные связи и обоюдная заинтересованность обоих полисов друг в друге, прослеживаемая во всех сферах жизни, лучшее тому свидетельство.
Первоначальный контингент переселенцев не мог не быть как-то организован, то встает вопрос о характере его организации и цементирующих началах. Представляется, что таким началом должна была явиться личность ойкиста, роль которого в процессе основания колонии известна слабо, но все же лучше некоторых других моментов колонизационного движения.
Отметим главное - независимость ойкиста от метрополии, диктаторскую, почти монархическую сущность его прерогатив и полномочий. Ситуация оправдывала себя: попадая в неизведанные места, зачастую во враждебное варварское окружение, колонисты должны были быть спаяны единым связующим началом, которое, в свою очередь, обязано было требовать от них неукоснительного соблюдения строгой дисциплины. Поэтому этот первый этап жизни молодого, зарождавшегося полисного организма можно назвать "периодом диктатуры ойкиста". Этот период мог длиться достаточно долго; так, по Геродоту (IV. 159), Батт-Аристотель правил Киреной около 40 лет. Применительно к ольвийской истории в этот отрезок времени могут уложиться те самые полстолетия существования города от момента выведения апойкий до момента начала трансформации ее в полис.
Но диктаторская деятельность ойкиста имела и другую сторону - облеченный неограниченными полномочиями, он в значительной степени должен был влиять и влиял на политическое устройство будущего полиса. В некоторых случаях доходило до полной узурпации власти и превращения ее в тираническую, а потом и монархическую. Так, тот же Батт основал в Кирене династию Баттиадов. Есть основания полагать, что даже там, где до тирании и монархии дело не доходило, в первые века существования нет никаких признаков демократического режима. Главная причина тому - появление на сцене крупной политической силы - новой аристократии.
Описанный выше широкомасштабный и притом спонтанный процесс освоения ольвийской хоры начиная с середины VI в. несомненно требовал значительных людских ресурсов. Понятно, что эти ресурсы не могли образоваться за полстолетия только в результате воспроизводства первоначального контингента переселенцев - необходим был приток извне. Одним из источников их поступления могло стать варварское окружение. Однако, судя по археологическим и просопографическим данным, варварский элемент в архаическую эпоху составлял в населении Ольвии незначительный процент, поэтому он не в состоянии был покрыть создавшийся дефицит в рабочей силе.
Таким образом, мы приходим к неизбежному выводу о новой волне добавочных колонистов из Греции - эпойков, которая и должна была создать необходимый резерв для освоения обширного фонда земель. Только приняв это предположение, можно понять импульсивность, а не перманентность процесса освоения пространства. В пользу этого говорит также синхронное и спонтанное расширение территории Ольвийского городища не менее чем в три раза и характер его застройки землянками и полуземлянками, которые вполне могли на первых порах служить скромными жилищами новым колонистам, а также масштабные перестройки на Березанском поселении, которое к этому времени достигло своих максимальных размеров.
В связи с этим возникает вопрос: какие юридические взаимоотношения установились между первопоселенцами и эпойками? Имеющиеся у нас источники по соответствующей колонизационной практике свидетельствуют, что добавочные колонисты получали участки из незанятой земли или неделимого фонда, часто меньшие клеры на худшей территориально или качественно земле, т. е. налицо экономическое неравноправие.
Обнаруженные недавно эпиграфические памятники рисуют нам яркую картину далеко зашедшего процесса имущественной и социальной дифференциации.
Предположение об аристократическом характере правления Ольвийского полиса во второй половине VI в. получило право на существование, хотя, конечно, конкретные его формы станут ясны лишь после обнаружения соответствующих письменных источников.
Мощная волна новых эпойков ("семь тысяч"), переселившихся около середины VI в. в низовья Гипаниса и Борисфена, хотя и получила земельные участки, создав ту самую обширную ольвийскую хору, которая известна нам по археологическим разведкам и раскопкам, но все же была, видимо, как-то ущемлена в политических правах по сравнению с "исконной" аристократией, захватившей ключевые позиции в полисе. Дело дошло до конфликта между потомками первопоселенцев и массой добавочных колонистов. Предотвращению надвигавшегося или ликвидации разразившегося стасиса. примеры которого типичны для истории греческой колонизации, помог Дидимский оракул, повелевши и ввести культ "разумного дельфина" -Аполлона Дельфиния, который в конечном итоге водворил внутренний мир в государстве, отныне получившем название "благоденствующего". Это гражданское примирение повлекло за собой ряд изменений в разных сферах жизни полиса. Новому покровителю Ольвии нарезается напротив раннего священного участка по другую сторону Главной улицы центральный теменос; в том и другом святилище оба Аполлона сосуществуют несколько десятилетий неконвергентно, чуть ли не антагонистически, каждый со своей свитой: Врач вместе с Матерью богов, Гермесом и Афродитой, Дельфиний - с Зевсом и Афиной[18]. Происходит смена полисных денежных знаков: прежние монеты-стрелки - символ "дружественного лучника" - постепенно вытесняются монетами-дельфинами, символизирующими Аполлона в новой ипостаси. Таким образом, новые материалы из раскопок Березани и Ольвии открывают замечательные перспективы изучения тесной взаимосвязанности религии и политики в архаическом греческом обществе.
От Скилура до Буребисты
Нарисованная в предыдущей главе картина глубокого экономического упадка не должна породить впечатления, что кризис, в котором очутилась Ольвия, непрерывно нарастая, превратился на два столетия в неразлучного спутника полиса вплоть до его разгрома гетами в середине I в. до н. э. Полоса кризиса не была непрерывной: успешные попытки его преодоления стали давать свои плоды уже во второй четверти II в., приводя к временному подъему и оживлению экономической конъюнктуры.
Во второй четверти II в. ольвиополиты возрождают чеканку по родосской системе серебряных монет трех номиналов: статеров, драхм и триоболов, притом в сравнительно большом количестве. Реальный признак улучшения экономической и финансовой ситуации города следует усматривать только в возобновлении чеканки серебра, поэтому нам остается лишь попытаться выяснить, с какими историческими событиями эта перемена могла быть связана.
Нет сомнения, что и Ольвия должна была извлечь выгоды из создавшейся благоприятной ситуации. Поскольку, как уже было сказано к этому времени полис своей хоры окончательно лишился, нормализация международной обстановки и какая-то, пусть временная нейтрализация агрессивности воинственных варваров не могли благотворно не сказаться прежде всего на поставках в город продовольствия от соседних земледельческих племен, а успешная борьба с пиратами – и на заморской торговле, одном из немногих оставшихся источников как снабжения хлебом, так и доходов Ольвийского полиса.
Однако период некоторого оживления в экономической и финансовой сферах Ольвии длился недолго, как о том свидетельствуют те же нумизматические источники. Выпущенное недавно серебро, как и обращавшаяся параллельно с ним медь, вскоре было дважды подвергнуто надчеканке, можно сделать заключение о новом обострении кризиса около середины II в. до н. э. Одной из главных причин нового упадка было опять-таки ухудшение отношений с окружающими варварами. Так, известно, что в рассматриваемое время к западу в непосредственной близости от города всколыхнулась новая мощная волна миграции варваров - бастарнов, которые в 179 г. переходят Дунай и ближе к середине столетия усиливают давление на греческие города Добруджи. Вполне возможно, что они, равно как и другие воинственные варвары, стали активнее тревожить своими нападениями Ольвию, что и заставило последнюю после смерти Фарнака искать себе нового защитника и покровителя. И такой простат вскоре нашелся в лице скифского царя Скилура.
Но, так как Скилур удерживал в руках прибрежные территории к западу от Перекопа вплоть до Днепра, ему удалось при известных условиях установить протекторат над Ольвией. Нет оснований предполагать, что их взаимоотношения с самого начала сложились на основе политического монолога, одностороннего диктата. Ольвиополиты получали у своего могучего протектора военные отряды для защиты рубежей полиса от опустошительных набегов соседних варваров и одновременно обеспечивали свою безопасность с востока. Взамен они расплачивались, видимо, той же ценой, что и Саитафарну: либо постоянным форосом, либо время от времени выплачиваемыми дарами.
Не оставался в проигрыше и Скилур, который получал от ольвиополитов кроме дани прежде всего торговый флот с опытными экипажами, принадлежавший таким крупным судовладельцам, как Посидей. Давние деловые связи последнего с Родосом, Косом, Тенедосом и другими островами и полисами Эгеиды способствовали тому, что в обмен на скифскую пшеницу знать Неаполя получала из средиземноморских и причерноморских центров вино, масло, предметы роскоши, другие произведения греческого ремесла. Благоприятная экономическая конъюнктура привлекала ольвийских богачей в скифскую столицу, где они оставались достаточно долго, становясь приближенными царя, нуждавшегося в греческих советниках, экспертах, военачальниках и т. п.
Вместе с ними приходили и многие достижения эллинистическои культуры, что в значительной степени способствовало эллинизации верхушки скифского общества. Свидетелями этого процесса выступают многочисленные статуи с вырезанными на их базах греческими надписями, посвященные в Неаполе эллинским, а возможно, и варварским божествам, в том числе - что симптоматично - и от имени самого царя. Некоторым из греков при дворе скифских правителей, подобно Посидею, доверялось даже командование военно-морскими экспедициями для борьбы с пиратами. Целью этих операций было прежде всего обеспечить безопасность морской торговли Скифского царства.
Сделанные выше наблюдения о структуре взаимоотношений ольвиополитов и Скифского царства подводят нас вплотную к вопросу о том, каким путем произошло подчинение Ольвии скифскому протекторату.
Таким образом, и археология не позволяет говорить о насильственном захвате Скилуром города, сопровождавшемся военным разгромом. Маловероятен он и по следующим веским соображениям. Не говоря уже о том, что, признав над собой главенство Скилура, ольвиополиты получали более или менее надежную защиту от окрестных варваров успешная борьба с ними и с пиратами способствовала оживлению торговли и прежде всего улучшала хлебоснабжение города, т. е. помчала решать основную экономическую проблему той эпохи. Немаловажным фактором для этого явилось и открытие нового источника получения продовольствия - крымских степей Малой Скифии. Наконец, те круги ольвийской плутократии, которые пошли на альянс со скифами и стали, подобно Посидею, советниками Скилура, убедили его - и, как мы видели, небезуспешно - оставить в неприкосновенности большинство автономных прав полиса. А коль скоро, как показано в предыдущей главе, именно они играли первую скрипку в политической жизни Ольвии, им ничего не стоило убедить и сограждан, номинально поступившись принципами эллинской элевтерии, спасти отечество и извлечь при этом явные экономические выгоды из создавшейся политической ситуации. Таким образом, как мне представляется, проблема генезиса подчинения Ольвии Скифскому царству должна решаться однозначно.
Итак, власть скифов над Ольвией пала со смертью Скилура. Мы имеем прямые сведения о том, что некоторое время спустя Ольвия была включена в состав Понтийской державы Митридата Евпатора.
Оказание понтийским царем военной мощи ольвиополитам недвусмысленно показывает, что они, оказавшись в критической ситуации без могучего заступника, нуждаясь в покровительстве понтийского царя, а потому должны были добровольно отдать себя под его начало. По всей вероятности, после смерти Скилура и окончательного разгрома Палака ольвийское посольство, подобное доставленному капитаном-амисенцем на родину, было отправлено ко двору "освободителя эллинов" Митридата с просьбой и предложением стать и для Ольвии таким же простатом, каким он сделался незадолго до этого для Херсонеса. По сути, ольвиополиты сменили одного хозяина на другого, к тому же не менее, а наверняка даже более эллинизованого. Как мы видим, политика нового покровителя по отношению Ольвийскому полису - по крайней мере, на первых порах - ничуть не изменилась по сравнению с периодом скифского протекората: продолжают функционировать городские магистратуры - архонты, жрецы-эпонимы, органы самоуправления общины - Совет и народное собрание, издающие от своего имени постановления, чеканится монета и т. п. Определенное ущемление собственной инициативы можно предполагать только в сфере внешней политики, которая должна была отныне подчиняться воле понтий:кого царя.
Митридат со своей стороны получал один из важных стратегических форпостов в Северо-Западном Причерноморье, потенциальный источник снабжения материальными и людскими ресурсами, короче - еще одно звено в цепи создаваемого им всепонтийского политического и экономического единства.
С иной ситуацией сталкиваемся мы в последующие десятилетия правления Митридата. Как уже отмечалось выше, еще во второй половине II в. до н. э. ольвиополиты разбирают монументальные постройки теменоса, оставив на месте лишь центральный алтарь. В то же время прекращают существование и другие сооружения агоры: торговые ряды, водоем, дикастерий, гимнасий, наземные стены которых вскорости разбираются. Для этого же периода констатируется захирение жилого строительства в Верхнем и Нижнем городе. По наблюдениям раскопщиков Ольвии[27], а также личному опыту автора этих строк, участвовавшего во многих раскопочных кампаниях, культурный слой I в. до н. э. на большей части верхнего плато к югу от Северной балки вообще отсутствует. Все перечисленные факты могут означать только одно: к началу I в. до н. э обитаемая территория города еще задолго до гетского разгрома резко сокращается, стягиваясь, видимо, до пределов южной оконечности "ольвийского треугольника", заселенного в дальнейшем в римскую эпоху.
Итак, все приведенные факты рисуют нам Ольвию второй четверти I в. до н. э. как обескровленный, захиревший, пришедший в крайний упадок город. Едва ли после последовавших одно за другим поражений Митридата в третьей войне с Римом она могла представлять для царя сколько-нибудь достойный интереса и траты усилий объект, требовавший отвлечения на его оборону военных сил в тот момент, когда эти силы были столь необходимы самому царю для того, чтобы выиграть решающую схватку с Помпеем.
Оставленная в критическую минуту понтийским царем без военной поддержки, она автоматически вышла из-под его контроля. Ослабленный, истощенный военными нападениями город доживал свои последние дни. Катастрофа разразилась одним-двумя десятилетиями спустя.
Ольвия в ряду других западно-понтийских полисов подверглась нападению и разгрому полчищами гетов, сплотившихся под властью их правителя Буребисты. Обессиленный, изнуренный город, или, вернее то, что от него осталось к середине I в. до н. э., был взят гетами, можно сказать, голыми руками, разграблен и разрушен. Однако Ольвия к этому моменту настолько захирела, что археологические следы разгрома до последнего времени даже не улавливались.
Уцелевшие после погрома ольвиополиты, подобно жителям Истрии и Одесса, вынуждены были покинуть город. Вернулись они на пепелища спустя некоторое время по желанию скифов, нуждавшихся в торговле с эллинами. Очевидно, Ольвия пережила, как и Истрия, событие, получившее название "второе основание".
Однако как из детального повествования Диона, так и из результатов многолетних раскопок явствует, что возрожденная Ольвия никогда уже не достигла былого расцвета и благополучия - после разорения ее воинами Буребисты территория ее застройки сократилась в несколько раз. Так печально и несчастливо закончились первые шесть столетий "счастливого города" на берегу Гипаниса.
Заключение
Мы проследили эпоха за эпохой большую часть тысячелетней истории Ольвийского полиса, основанного милетскими колонистами на берегах Гипаниса и Борисфена.
Судьбы Ольвии были тесно переплетены с судьбами всего греческого мира, ее развитие шло в ногу со временем, приходя те же стадии и порождая те же феномены, которые были присущи полисам Средиземноморья и Причерноморья. Однако все это не лишало Ольвийский полис свойственного ему неповторимого своеобразия, вызванного к жизни вполне определенной экологической, этнополитической и конкретно-исторической обстановкой. Именно в этом гармоничном неразрывном переплетении общего и особенного состоит, на мой взгляд, непреходящее значение Ольвии для общеэллинской истории. Попытаемся же определить, в чем главном заключалось то и другое.
Основным общим моментом, роднившим Ольвийский полис с его собратьями в Малой Азии и Великой Греции, в Галлии и Испании, в Ливии и Египте, было столкновение его буквально с первых шагов и вплоть до последнего вздоха с огромным и пестрым по своему составу миром варваров, характер взаимоотношений с которыми и определял на протяжении веков судьбы как самого полиса, так в значительной степени и его окружения.
Второй основополагающий общий момент, присущий очень многим областям греческой колонизации, состоял в столкновении с огромными неисчерпаемыми производственными ресурсами, которые при благоприятной на первых порах этнополитической обстановке привели к резкому взлету экономики, а последняя, в свою очередь, вызвала возникновение значительной поначалу имущественной, а затем и социально-правовой дифференциации жителей полиса, отчетливо прослеживаемой по нашим источникам уже с конца VI в. Имущественное и юридическое превосходство первых основателей над прибывавшими впоследствии добавочными колонистами не могло не вызвать социально-правового неравенства тех и других, стимулируя тем самым установление и укрепление аристократического образа правления. Дальнейшее развитие полиса в экстремальных условиях внешнеполитической угрозы со стороны варваров вынесло на гребень волны ольвийскую тиранию. Изменение же политической обстановки в регионе привело к смене ее сначала умеренной, затем радикальной, а спустя известное время и элитарной демократией. Это был путь, которым прошли многие греческие полисы.
Особенное же в историческом развитии Ольвии обусловливалось во многом тем существенным фактором, что полис в течение более чем пяти веков, т. е. на протяжении большей части своей истории вообще, не подчинялся мощным державам восточного типа, затем не входил в империю Александра Великого, а после ее распада не был интегрирован в состав ни одной возникшей на ее развалинах эллинистической монархии. Это отнюдь не означает, что Ольвия на протяжении всего этого времени оставалась в полном смысле слова автономным государством. Напротив, в данном, как, впрочем, и в соседнем западнопонтийском регионе возникает совершенно особая форма зависимости - "варварский протекторат". Этот своеобразный вид подчинения играл столь существенную роль в истории Ольвии, и не ее одной, что требует прежде всего выработки четкой дефиниции.
Под "варварским протекторатом" предлагается понимать установление определенных форм зависимости греческих полисов от того или иного варварского политического образования без интегрирования их в структуру последнего, выражавшихся в контроле варваров в лице верховного правителя или его наместников и ставленников над экономической сферой жизни полисов и во внеэкономической эксплуатации различных видов; взамен этого - определенные, в той или иной мере соблюдавшиеся гарантии варварских протекторов по обороне полисов. Под сформулированный тип зависимости подпал не один Ольвийский полис, и доказывал он свою жизнеспособность не одно столетие. Можно уверенно сказать, что варварский протекторат стал универсальным длительным феноменом в обширном западно- и северопонтийском регионе на протяжении V-II вв. Однако ему, как и самой истории Ольвии, был присущ ряд общих и различных моментов.
Общее заключается в том, что независимо от экономического уклада и типа варварских обществ - будь то кочевое, полукочевое или оседлое, - независимо от степени развитости в них форм государственности при установлении протектората всем им было присуще главное: как правило, невмешательство во внутреннюю и внешнюю политику полисов, действие протектората распространялось преимущественно на сферу финансов и экономики. Вторым общим моментом, проявлявшимся в несколько иной сфере, было стремление варварских правителей привлечь к себе на службу греческих советников, экспертов, военных специалистов и т. п., в том числе и из полисов, которые находились под эгидой протектората. Таковыми были ольвиополиты Тимн при царе Ариапифе и Посидей при дворе Скилура, антиохиец Гермей у Канита, маронеец Гераклид при Севте I, Антигон при Сариаке. Наконец, нередко варварские правители от своего имени или от имени своих наместников выпускают в подвластных им греческих полисах монету как символ их подчинения: Скил в Никонии, Арих, Эминак и Скилур в Ольвии, Атей в Кал-латисе, Канит и другие цари Малой Скифии в городах Добруджи.
Различие между отдельными варварскими протекторатами состоит прежде всего в разных формах и способах внеэкономической эксплуатации, которые опять же не были обусловлены типом общества, не зависели от времени их применения. Во-первых, это экономический диктат, проявившийся в Ольвии периода правления Ариапифа, Скила и Октамасада в переводе хозяйства на новые рельсы - в сворачивании земледелия и интенсификации транзитной торговли. Наиболее распространенной формой эксплуатации была регулярная дань, уплачиваемая полисами варварам. Форос вносили города фракийского побережья царству Одрисов, Истрия Ремаксу, возможно, Византии Атею, тот же полис кельтскому царству в Тиле. Из Протогеновского декрета мы узнаём и об иной форме уплаты трибута, выражавшейся в менее регулярных дарах, которые привозят в ставку Саитафарна либо сами ольвиополиты, либо за ними приезжают варвары, либо последние получают их по особому поводу (например, "дары по случаю проезда"). Наконец, еще одной разновидностью внеэкономической эксплуатации было кормление войска по типу "персидских угощений", о котором мы можем догадываться на основании рассказа Геродота о частных прикочевках Скилова войска к Ольвии.
В обоюдном процессе подобных греко-варварских контактов ни одна из сторон не участвовала пассивно. Установление протектората прежде всего стимулировало ускоренные темпы эллинизации варварских обществ. Однако темпы эти, как и сама степень акцептации варварами достижений эллинской цивилизации, не были одинаковыми, но зависели от множества объективных и субъективных факторов. Так, Атей приказывает чеканить в Каллатисе монету, но презрительно относится к великолепной игре прославленного флейтиста Исмения. Скил - кочевник, но в силу воспитания и образованности проникся греческим образом жизни и религией. Саитафарн и Ремакс только взимают дань соответственно с Ольвии и Истрии, а Ариапиф, Скил и Скилур используют Ольвию для вывоза своей продукции, привлекают к себе на службу ее граждан, хотя из последних троих двое кочевники, а третий - правитель царства эллинистического типа. Даже Буребиста, поправший все вековые нормы протектората, держит при себе греческого советника Акорниона, родной город которого Дионисополь он не трогает.
Однако описываемый процесс нельзя представлять себе в виде некоего монолога, в котором требует и получает только варварская сторона. Несомненно, известные выгоды из подобного частичного ущемления своей элевтерии извлекали и греческие полисы, по меньшей мере определенные слои их жителей. Так, потеря Ольвией хоры в V в. компенсировалась за счет расцвета внешней торговли и ремесел, а потому в целом пагубно не сказалась на состоянии экономики полиса и, видимо, на благосостоянии большей части его жителей. Вхождение Ольвийского государства под протекторат позднескифского царства в Крыму кроме укрепления его обороноспособности должно было, несомненно, улучшить снабжение города продовольствием, усилить занятость его жителей в разных отраслях производства и коммерции, а потому повысить их жизненный уровень.
Резюмируя все сказанное, можно сформулировать основной, кардинальный итог всего исследования: история Ольвийского полиса во всех ее проявлениях общего и особенного, при всех показателях неодностороннего характера протекавших в ней процессов дает нам яркую иллюстрацию сложности и многообразия самого хода развития античного общества, новые аспекты и грани которого будут все полнее раскрываться по мере накопления источников и углубленного их изучения.
Ольвийского полиса»
Курсовая работа
Научный руководитель: Денисов И. В.
Студент исторического факультета
1 курса группа «Г»
Васильева С. А.
Стерлитамак 2000
План
Введение
1. История Ольвии с VII по V вв. до н.э.
2. История Ольвии от скифов до завоевания Митридата (V – I вв. до н.э.)
3. Культура Ольвии
Заключение
Список используемых источников
Содержание
Введение 2
1. История Ольвии с VII по V вв. до н.э.
1.1 Архаическая эпоха
1.2 Историческая ситуация в Северном Причерноморье
на рубеже VI-V вв. 19
2. История Ольвии от скифов до завоевания Митридата
(V – I вв. до н.э.) 30
2.1 Ольвия в эпоху поздней классики и раннего
эллинизма (IV – первая половина III в.) 30
2.2 Эпоха кризиса
(вторая половина III – первая половина II в. до н.э.) 38
2.3 От Скилура до Буребисты 46
3. Культура Ольвийского полиса 52
Заключение
Список используемых источников
Введение
Ольвийский полис – одно из самых значительных античных государств Северного причерноморья. Среди многочисленных колоний Милета Ольвия выделяется необычайным богатством памятников материальной культуры, нумизматики и особенно эпиграфики, позволяющих с желаемой полнотой воссоздать ход ее исторического развития, политический строй, социальную структуру и культурный облик.
Интерес ученых к Южной России вообще и к Ольвии в частности стал проявляться в отечественной науке после включения Крыма и Новороссии в состав Российской империи. В конце XVIII в. туда отправляются П. Сумароков и П. С. Паллас, правильно локализовавшие в своих трудах местоположение Ольвии у села Ильинское (соврем. Парутино) в низовьях Буга и описавшие остатки ее развалин[1].
Первая попытка создать краткий очерк истории Ольвии на основании известий древних авторов и данных нумизматики принадлежит голландскому эмигранту И. П. Бларамбергу[2]. Практически одновременно с ним выпустили свои труды Д. Р. Рошетт и П. Кёппен, не бесполезные для своего времени главным образом тем, что они ввели в научный оборот новые эпиграфические памятники.
Однако все перечисленные работы, несмотря на отдельные удачные наблюдения, ни по охвату источников, ни по методическому уровню их изучения нельзя признать в полном смысле научными исследованиями. Первым, кто поставил изучение ольвийских надписей и свидетельств древних авторов о городе на подлинно научный уровень, был "отец греческой эпиграфики", выдающийся немецкий историк и эпиграфист Август Бёк, который в вводной главе к надписям Сарматии своего "Корпуса греческих надписей" дал монографически связный очерк истории Ольвии[3].
Образцовые для своей эпохи в археологическом и нумизматическом отношении сочинения А. С. Уварова[4] и Б. В. Кёне в своих исторических разделах выглядят очень слабыми и не соответствуют даже уровню современной им науки.
В целом антикварный период не прошел для науки бесплодно: он положил начало собиранию, систематизации и публикации нумизматических, эпиграфических и археологических памятников из Ольвии. В эту пору предпринимаются и робкие попытки проводить раскопки на Ольвийском городище ", а также первые опыты обобщения ее истории.
Начало систематического изучения Ольвии и ее истории происходило в 1885-1917 гг. 1885 год ознаменовался крупным событием в науке о классических древностях Юга России: недавний выпускник Петербургского университета, питомец школы Ф. Ф. Соколова, тридцатилетний ученый Василий Васильевич Латышев, которому Русское археологическое общество в 1882 г. по возвращении его из командировки и Грецию поручило собрать и издать греческие и латинские надписи античных городов Северного Причерноморья, выпускает том I своего корпуса "Inscriptiones antiquae orae septentrionalis Ponti Euxini Graecae et Latinae", включивший эпиграфические памятники Тиры, Ольвии и Херсонеса.
«Исследования об истории и государственном строе города Ольвии» стали образцовым трудом, в котором использованы все и наличествующие к тому времени письменные источники, включая эпиграфические, извлечен из них максимум информации и на основании ее построена предельно возможная историческая картина развития Ольвии от основания колонии до ее окончательной гибели.
Большую роль в развитии изучения истории Ольвии и всего Северного Причерноморья сыграла составлявшаяся много лет Латышевым хрестоматия "Scythica et Caucasica"[5], вобравшая в себя практически все свидетельства греческих и латинских авторов о Северном Причерноморье и Кавказе.
Эти планомерные изыскания привели к накоплению большого количества нового материала, потребовавшего оперативной обработки и исследования. Латышев регулярно публикует в разных изданиях вновь прибывающий эпиграфический материал.
В советской историографии также предпринимаются попытки составления кратких очерков по истории Ольвии: В. Ф. Гайдукевичем, Д. П. Каллистовым, Т. Н. Книпович, Д. Б. Шеловым. Всех их объединяет одно: они основаны не на собственных исследованиях, но лишь резюмируют выводы предшественников.
Современный этап изучения истории Ольвии качественно отличается от предшествующих неуклонным стремлением не только стремлением к расширению круга источников, но и к совершенствованию методики, к выведению ее на комплексный уровень.
Источники по политической истории Ольвии разнообразны, но не равнозначны как по своему количеству, так и по уровню информативности.
Надо откровенно и с сожалением признать, что свидетельства древних авторов об Ольвии весьма скудны. Из более или менее связных рассказов можно назвать только два: новеллу Геродота о Скиле (Herod. IV. 78-80) и вступительный раздел Диона Хрисостома (Dio Chrys. XXXVI. 1-18). Они бесценны для нас тем, что оба - объективные свидетельства очевидцев, однако целью их не было специальное описание города: для «отца истории» Ольвия служит декорацией, перед которой разыгрывается драматическая история скифского царя-вероотступника, для бродячего ритора-изгнанника из Прусы-это экзотический фон, на котором ему удобнее, как Орфею перед фракийцами, излагать свое философское credo о "хорошо устроенном городе".
Остальные свидетельства отрывочны и разрозненны. Это объясняется тем, что Ольвия за редкими исключениями не была втянута в мировые катаклизмы древней истории.
Наибольшее значение имеют данные греческих надписей, как аутентичные и наиболее объективные. Преимущество их перед свидетельствами авторов еще и в том, что они зачастую заполняют собой лакуны, оставленные античными писателями. Так, например, об ольвийской истории III в. до н. э. мы узнаем исключительно из таких замечательных документов, как декреты в честь Протогена, Антестерия, сыновей херсонесита Аполлония и др. Для воссоздания политической истории наиболее важны постановления, надписи почетные, посвятительные, строительные, каталоги, да и все прочие категории надписей. Особенно же ценны для нас те редкие случаи, когда надписи подтверждают либо даже дополняют нарративную традицию о тех или иных событиях; для Ольвии можно назвать пока только две такие счастливых случайности: декреты в честь Тимесилея и в честь Каллиника.
Тем не менее и надписи, несмотря на всю их объективность, неравнозначны по информативности, а потому и они оставляют пробелы в наших знаниях об ольвийской истории. В силу какого-то магического закона в Ольвии это почти все первые половины столетий: из-за стандартного характера документов они пока скрывают от нас во мгле "событийную" историю первых половин V-II вв., для реконструкции которой мы вынуждены прибегать к другим источникам либо к косвенным данным, что особенно характерно для архаического периода. На помощь приходят здесь памятники малой эпиграфики: многочисленные и как нигде разнообразные по содержанию граффити на керамике, а также уникальные, свойственные почти исключительно данному региону и не такие уж теперь редкие документы - частные письма на свинцовых пластинках. Они дают бесценную информацию о социальной, экономической, а отчасти и о политической истории Ольвийского полиса. Сюда же следует присовокупить и называемое условно "письмом жреца" многострочное граффито на остраконе.
Ольвийское монетное дело уходит своими корнями в VI в. до н. э., а прекращается только с окончательным упадком города в III в. н. э. Отсюда понятно и значение монет: они документируют практически всю историю полиса. Естественно, памятники нумизматики, чутко реагировавшие на любые изменения экономической конъюнктуры, дают бесценную информацию о состоянии хозяйства полиса и его финансов. Но при сопоставлении с другими источниками они могут пролить дополнительный свет и на ход исторического процесса, как, па-пример, это произошло с событиями конца IV и второй четверти II в. до н. э. Однако в исключительных случаях монеты выступают и непосредственным источником по политической истории. Так, преимущественно на материалах ольвийского литья и серебряной чеканки V в. удается гипотетически реконструировать генезис ольвийской тирании и порядок чередования ее с властью варварских наместников. Наконец, сами эти уникальные в античном мире литые фигурные и круглые монеты VI -IV вв. позволяют сделать вывод о культурных контактах между Ольвией и варварским миром, с одной стороны, и греческими полисами Понта - с другой. Не менее важны и результаты, получаемые при изучении денежного обращения Ольвийского полиса: так, наблюдения над притоком туда понтийской меди в эпоху Митридата позволяют уточнить время вхождения Ольвии в состав его панпонтийской державы, формы подчинения ему полиса и дату выхода из-под власти Митридата.
Исходя из исторических источников, мы построим периодизацию на фактах политической истории, которая должна, однако, пониматься как основной итог комплексного исследования всех доступных источников.
1. История Ольвии от VII в. до н.э. до V в. до н. э.
2. История Ольвии от скифов до завоевания Митридата (V – I вв. до н.э.)
А также рассмотрим культуру Ольвийского полиса.
В данной работе мы постараемся проследить историю Ольвийского полиса на протяжении первых шести веков его тысячелетнего существования, для каждого периода предлагается реконструкция его внутреннего устройства и взаимоотношений как с эллинистическими государствами Средиземноморья и причерноморья, так и с окружающим негреческим миром. Выявим общее и особенное в развитии Ольвии, ее место и роль в античной истории.
История Ольвии с VII по V вв. до н.э.
Архаическая эпоха
Как известно, наиболее активно берега черного моря вообще и северный в частности осваивал Милет, которому в древности приписывалось основание 75 или даже 90 апойкий. Из этой метрополии выселились в низовья Буга и Днепра будущие жители Ольвийского и, по всей вероятности, Березанского поселений.
Об Ольвии как об апойкий Милета единодушно свидетельствуют античные авторы начиная с Геродота.
Евсевий под вторым годом 33-й олимпиады (647/6 г. до н. э.) сообщает, что "в Поите основан Борисфен"[6]. Борисфеном в устах средиземноморских греков называлась Ольвия. Вторую дату приводит Псевдо-Скимн (809 Muller, 814 Diller), указывающий, что Ольвия основана "во время мидийского владычества". Большинство исследователей вполне законно понимало эти слова как указание на время существования или расцвета Мидийской державы и датировало, таким образом, основание Ольвии в широких пределах от 709/8 (или 687) до 550/49 (или 559/8) гг[7].
Иначе обстоит дело в Ольвийском поселении, из которого происходит пока лишь один керамический фрагмент третьей четверти VII в.16 Массовой же керамика становится с первой четверти VI в., причем это отнюдь не малочисленные, как иногда утверждается, керамические материалы: внимательно изучившая их Л. В. Копейкина отмечает "довольно многочисленные фрагменты родосско-ионийских сосудов", "довольно много фрагментов кратеров", "в большом количестве обломки родосско-ионийских киликов первой и второй половины VI в. до н. э." и т. п[8]. Все эти богатые материалы и дали возможность исследовательнице присоединиться к выдвинутой при публикации граффито Ксанфа датировке основания Ольвии рубежом VII-VI вв. или началом VI в. В свою очередь, эта надпись на сосуде местного изготовления свидетельствует о налаженном местном керамическом производстве в первые десятилетия после основания города.
Итак, рассмотренные археологические данные окончательно заставляют отнести основание города Ольвии примерно к рубежу VII-VI, самое позднее - к началу VI в., что укладывается в широкие хронологические рамки сообщения Псевдо-Скимна.
В области эпиграфики следует указать на полное до мельчайших нюансов копирование шрифта и системы письма метрополии, а в языковой — на филиацию отдельных фонетических явлений, свойственных в раннее время только Милету[9]. То же касается и некоторых привычек, вывезенных с родины, и типично ионийско-милетской антропонимии. Аналогичная картина проявляется в некоторых элементах градостроительства и архитектуры. Наконец, наиболее важными представляются заимствования из метрополии березанскими и ольвийскими жителями религиозных и государственных институтов: ольвийский календарь в деталях копирует милетский, подавляющее число типично милетских богов присутствует в березанско-ольвийском пантеоне, здесь же засвидетельствована культовая коллегия мольпов во главе с эсимнетом—городским эпонимом[10].
Многообразие этнополитической ситуации породило различные способы контактов первых колонистов с аборигенным населением. По всей видимости, в Побужье и Поднестровье встреча милетян с номадами была почти или вовсе бесконфликтной. По крайней мере, фортификационные сооружения Березани не обнаружены до сих пор, а наиболее раннее оборонительное стеностроительство Ольвии фиксируется пока лишь для первой половины V в. до н. э. Ни в одном из остальных районов мы не располагаем пока документальными материалами о наличии в VI в. враждебных отношений эллинских первопоселенцев с автохтонным населением, экспроприации у местных жителей земли и т. п. Вероятно, освоение новой территории велось либо с молчаливого согласия скифов, либо на каких-то договорных началах[11].
Однако эллины, переселившиеся во второй половине VII и VI в. до н. э. на берега Понта, не явились пионерами подобной колонизационной практики. Выбор для поселения места, защищенного естественными рубежами, при этом с учетом демографической ситуации, характеризует уже самый ранний этап Великой греческой колонизации.
Милетские колонисты, закрепившиеся первоначально на защищенном самой природой полуострове Березань, примерно через полвека после основания колонии проникли по берегу Днепро-Бугского лимана на 40 км в глубь материка, где ими была основана новая апойкия - Ольвия.
Выбор места для нового городского центра был не случаен, но обусловливался рядом соображений принципиального характера.
Во-первых, нигде по побережьям Бугского, Днепровского и Березанского лиманов нет столь удобного в географическом и топографическом плане места: только Ольвийское городище располагает наличием двух террас - верхней и нижней; вторая из них изобилует родниковой и колодезной водой и представляет собой удобную платформу для устройства гавани.
Во-вторых, Ольвия занимает крайне благоприятное местоположение у слияния двух крупнейших водных артерий - Днепра и Буга, служивших великолепными речными магистралями для торговли с лесостепными и степными районами Северного Причерноморья[12].
В-третьих, крайне важно положение "ольвийского треугольника" и в стратегическом аспекте: он прекрасно защищен естественными рубежами обороны - Заячьей балкой с запада, Северной балкой на севере и берегом Бугского лимана с востока[13], то есть и здесь повторно применен первый из названных приемов милетской колонизационной практики. Наконец, не случайно к моменту окончательного сложения Ольвийского полиса как территориального единства во второй половине VI в. Ольвия "оказалась" точно посредине его обширной хоры. Это наводит на мысль о первоначальном "программировании", с одной стороны, местоположения города как центра будущего государства, а с другой - и примерных границ будущего государства, что было вызвано, вероятно, предоставлением скифами заранее и строго ограниченной территории для заселения.
Ольвия формируется как урбанистический центр, причем на большей части верхнего плато. К этому времени прокладывается центральная осевая магистраль города, перерезавшая его с севера на юг, распланирована территория теменоса, древнейшие алтари которого - ботросы - начинают функционировать уже с третьей четверти столетия[14]. Выделен участок под общественную площадь, агору и прилегающие к ней с юга и северо-запада административные здания, иными словами, складываются основные элементы монолитной урбанистической структуры, именуемой греческим полисом. С другой стороны, теперь уже никто, пожалуй, не сомневается в том, что во второй половине VI в. происходит не синойкизм, а, напротив, массовое освоение земель Нижнего Побужья путем основания поселений, причем происходило это освоение из двух городских центров - сначала Березани, а потом и Ольвии.
Перейдем теперь к одной из наиболее сложных и остро дискутируемых в науке проблем - вопросу о причинах и целях эмиграционного процесса.
В последние годы исследователи приходят к вполне оправданному выводу, что греческая колонизация была гетерогенным процессом, причины, ее породившие, и цели, ею преследуемые, равно как и организационные формы, призванные служить реализации этих целей, в разных местах проявляли себя по-разному, хотя и подчинялись общим историческим закономерностям, обусловливавшим сходные ситуации в разных регионах.
Многочисленные сельскохозяйственные поселения возникают в интерисующем нас районе по берегам Бургского и Березанского лиманов в архаическое время - в VI в. до н. э. Самые ранние из них, основанные не позже второй четверти VI в., группируются на левобережье Березанского и правобережье Днепровско-Бугского лиманов в непосредственной близости от Березани. С середины VI в. непрерывной цепью таких поселений охвачена уже обширная территория от Николаева на севере до Очакова на юге и далее вверх по берегам Березанского лимана. Эта картина дает основания предположить, что первые аграрные выселки в районе Березани суть продукт деятельности жителей именно этого центра, направленной на расширение территории путем освоения прилегающего пространства[15]. Многочисленные же поселения второй половины VI в. следует связать уже с созданием хоры единого Ольвийского полиса.
Мы вынуждены признать, что импорт заморских товаров первые поколения колонистов должны были компенсировать прежде всего и главным образом продуктами, полученными в результате торгового обмена с глубинными районами Скифии, а не произведениями собственных рук. Это заключение подводит нас к важному методическому принципу, недоучет которого был присущ работам исследователей как "торгового", так и "аграрного" концепционного лагеря. Суть его в том, что следует четко отграничивать ранний этап поселений Нижнего Побужья (вторая половина VII-первая четверть VI в.) от более позднего. (вторая четверть VI-начало V в.) в экономическом аспекте[16].
Естественно, эта роскошно украшенная посуда, как бы высоко ни оценивали ее греческие купцы в обмене с туземцами, не могла в силу своей немногочисленности обеспечить достаточный приток продуктов сельского хозяйства, сырья и т. п., необходимых припонтийским эллинам для оплаты средиземноморского импорта. Однако нельзя сбрасывать со счетов и ввоз в Скифию продукции, не оставляющей следов в археологии (perishables), прежде всего вина, транспортировавшегося в мехах. Вино же, напротив, довольно быстро нашло у них признание, коль скоро столетие спустя скифское пьянство уже вошло в Греции в поговорку. В подобной же "таре" мог импортироваться в скифский Hinterland и такой продукт эллинской агрикультуры, как оливковое масло. Наконец, нельзя забывать и о возможности ввоза дорогих тканей, особенно гонких шерстяных, которыми славился в древности Милет. Если присовокупить сюда изделия деревообделочного ремесла, то получается весьма солидный ассортимент.
После всего сказанного, учитывая природные ресурсы древней территории Украины, яснее станет, что могло вывозиться через Березанскую, а потом и Ольвийскую апойкии в Милет и другие греческие полисы. Прежде всего это хлеб - основной продукт земледельцев лесостепной Скифии, затем скот, дерево, позднее, возможно, рабы. Однако недавние интереснейшие археологические изыскания в Ягорлыцком производственном районе, возникшем, по-видимому, в период складывания собственно березанской хоры (первая половина VI в.), показали, что микрорайон древней Гилей кроме лесных массивов обладал собственными запасами минералов для черной металлургии и стеклоделательного производства, которые могли экспортироваться в Грецию как в виде ремесленной продукции, так и сырья.
Таким образом, приходим к выводу о заинтересованности Милета в освоении Нижнего Побужья прежде всего для расширения сырьевой базы метрополии. Эта неослабевающая заинтересованность прослеживается и утверждается теми устойчивыми и перманентными связями, которые неразрывно соединяли материнский город и его далекую апойкию на протяжении по крайней мере полутора столетий существования последней[17].
В литературе неоднократно предпринимались попытки связать возникновение Березани и Ольвии с конкретными событиями истории милета.
можно попытаться определить и время основания Ольвии. Из рассказа Геродота (I, 16-19) мы знаем, что наиболее ожесточенную войну с Милетом вели в течение 11 лет лидийские цари Садиатт и Алиатт, во время которой милетяне потерпели два крупных поражения и которая тем не менее благополучно для них завершилась без взятия их родного города, хотя лидийцы постоянно опустошали их поля. Несмотря на различные датировки исследователями этой одиннадцатилетней войны, все они относят ее к самому концу VII в. Не могла ли этой разорительной войной быть вызвана новая потребность Милета в сельскохозяйственных продуктах и ином сырье и тем самым стимулировано выведение новой апойкий в устье Гипаниса и Борисфена в один из кризисных периодов истории метрополии? Согласно высказанной в свое время гипотезе, в новую волну колонистов из Милета влились и жители уже существовавшего Березанского поселения, осуществившие таким образом традиционный Festlandssprung и рассматривавшие поэтому новую как свое кровное дело, что и привело в дальнейшем к отсутствию какого-либо антагонизма между березанскими и ольвийскими поселенцами, а с образованием единого полиса - к созданию единого борисфенитского, а позже ольвиополитского гражданства и обусловило переход названия "Борисфен" с Березани на Ольвию как у самих местных жителей, так и в устах греков метрополии.
Около середины VII в., на начальном этапе освоения милетянами Нижнего Побужья, основывается поселение на современном острове Березань с целью обеспечения метрополии необходимыми продуктами и сырьем. Однако Березанское поселение не стало с самого начала "эмпорием" по дефинициям новых историков, напротив, представляется, что оно было апойкией, выводившейся по строго продуманному плану, сформировавшимся еще в метрополии политическим организмом, который и заложил ядро будущего Ольвийского полиса.
Второй этап составило основание где-то около 600 г. новой волной милетских-переселенцев с участием березанцев Ольвийского поселения, первые полвека существования которого остаются пока для нас скрытыми под мощными римскими напластованиями, перекрывшими южную, наиболее древнюю часть городища. В частности, мы можем лишь гадать о политическом статусе и взаимоотношениях Березани и Ольвии в первой половине VI в.: были ли та и другая автономными, имели ли сепаратные общины или одну общую, объединялись ли узами какого-то союза типа симполитии или составляли один полис и т. д. Однако, как уже было сказано, следует решительно возразить против обозначившейся тенденции поставить Ольвию этой эпохи в один ряд с прочими рядовыми поселениями Побужья и Поднепровья.
Историческое содержание третьего этапа, начавшегося около середины VI в., составило окончательное оформление и утверждение единого Ольвийского полиса. С этого момента Ольвия превращается в политический и административный центр нового государства, а Березань - в его внутренний торгово-промышленный эмпорий. С этого же момента начинается широкое освоение ольвиополитами окружающих земель, где создается длинная цепь земледельческих поселков и хуторов, но наряду с этим и такие районы с ярко выраженным индустриальным обликом, как Ягорлыцкий.
В гот же, третий период окончательно оформляется гражданская община нового полиса и его основные культовые и государственные институты. Поэтому вопрос, который нам предстоит рассмотреть последним, - это проблема политического и социального устройства раннего Ольвийского полиса, проблема наиболее сложная, менее всего разработанная, однако одна из самих важных.
Договорные начала, регламентировавшие отдельные вопросы религиозных, политических и экономических взаимоотношений Милета и его апойкий, могли установиться как раз после окончательного оформления ольвийской гражданской общины и ее представительных институтов, а именно во второй половине VI в. Тесные связи и обоюдная заинтересованность обоих полисов друг в друге, прослеживаемая во всех сферах жизни, лучшее тому свидетельство.
Первоначальный контингент переселенцев не мог не быть как-то организован, то встает вопрос о характере его организации и цементирующих началах. Представляется, что таким началом должна была явиться личность ойкиста, роль которого в процессе основания колонии известна слабо, но все же лучше некоторых других моментов колонизационного движения.
Отметим главное - независимость ойкиста от метрополии, диктаторскую, почти монархическую сущность его прерогатив и полномочий. Ситуация оправдывала себя: попадая в неизведанные места, зачастую во враждебное варварское окружение, колонисты должны были быть спаяны единым связующим началом, которое, в свою очередь, обязано было требовать от них неукоснительного соблюдения строгой дисциплины. Поэтому этот первый этап жизни молодого, зарождавшегося полисного организма можно назвать "периодом диктатуры ойкиста". Этот период мог длиться достаточно долго; так, по Геродоту (IV. 159), Батт-Аристотель правил Киреной около 40 лет. Применительно к ольвийской истории в этот отрезок времени могут уложиться те самые полстолетия существования города от момента выведения апойкий до момента начала трансформации ее в полис.
Но диктаторская деятельность ойкиста имела и другую сторону - облеченный неограниченными полномочиями, он в значительной степени должен был влиять и влиял на политическое устройство будущего полиса. В некоторых случаях доходило до полной узурпации власти и превращения ее в тираническую, а потом и монархическую. Так, тот же Батт основал в Кирене династию Баттиадов. Есть основания полагать, что даже там, где до тирании и монархии дело не доходило, в первые века существования нет никаких признаков демократического режима. Главная причина тому - появление на сцене крупной политической силы - новой аристократии.
Описанный выше широкомасштабный и притом спонтанный процесс освоения ольвийской хоры начиная с середины VI в. несомненно требовал значительных людских ресурсов. Понятно, что эти ресурсы не могли образоваться за полстолетия только в результате воспроизводства первоначального контингента переселенцев - необходим был приток извне. Одним из источников их поступления могло стать варварское окружение. Однако, судя по археологическим и просопографическим данным, варварский элемент в архаическую эпоху составлял в населении Ольвии незначительный процент, поэтому он не в состоянии был покрыть создавшийся дефицит в рабочей силе.
Таким образом, мы приходим к неизбежному выводу о новой волне добавочных колонистов из Греции - эпойков, которая и должна была создать необходимый резерв для освоения обширного фонда земель. Только приняв это предположение, можно понять импульсивность, а не перманентность процесса освоения пространства. В пользу этого говорит также синхронное и спонтанное расширение территории Ольвийского городища не менее чем в три раза и характер его застройки землянками и полуземлянками, которые вполне могли на первых порах служить скромными жилищами новым колонистам, а также масштабные перестройки на Березанском поселении, которое к этому времени достигло своих максимальных размеров.
В связи с этим возникает вопрос: какие юридические взаимоотношения установились между первопоселенцами и эпойками? Имеющиеся у нас источники по соответствующей колонизационной практике свидетельствуют, что добавочные колонисты получали участки из незанятой земли или неделимого фонда, часто меньшие клеры на худшей территориально или качественно земле, т. е. налицо экономическое неравноправие.
Обнаруженные недавно эпиграфические памятники рисуют нам яркую картину далеко зашедшего процесса имущественной и социальной дифференциации.
Предположение об аристократическом характере правления Ольвийского полиса во второй половине VI в. получило право на существование, хотя, конечно, конкретные его формы станут ясны лишь после обнаружения соответствующих письменных источников.
Мощная волна новых эпойков ("семь тысяч"), переселившихся около середины VI в. в низовья Гипаниса и Борисфена, хотя и получила земельные участки, создав ту самую обширную ольвийскую хору, которая известна нам по археологическим разведкам и раскопкам, но все же была, видимо, как-то ущемлена в политических правах по сравнению с "исконной" аристократией, захватившей ключевые позиции в полисе. Дело дошло до конфликта между потомками первопоселенцев и массой добавочных колонистов. Предотвращению надвигавшегося или ликвидации разразившегося стасиса. примеры которого типичны для истории греческой колонизации, помог Дидимский оракул, повелевши и ввести культ "разумного дельфина" -Аполлона Дельфиния, который в конечном итоге водворил внутренний мир в государстве, отныне получившем название "благоденствующего". Это гражданское примирение повлекло за собой ряд изменений в разных сферах жизни полиса. Новому покровителю Ольвии нарезается напротив раннего священного участка по другую сторону Главной улицы центральный теменос; в том и другом святилище оба Аполлона сосуществуют несколько десятилетий неконвергентно, чуть ли не антагонистически, каждый со своей свитой: Врач вместе с Матерью богов, Гермесом и Афродитой, Дельфиний - с Зевсом и Афиной[18]. Происходит смена полисных денежных знаков: прежние монеты-стрелки - символ "дружественного лучника" - постепенно вытесняются монетами-дельфинами, символизирующими Аполлона в новой ипостаси. Таким образом, новые материалы из раскопок Березани и Ольвии открывают замечательные перспективы изучения тесной взаимосвязанности религии и политики в архаическом греческом обществе.
Дата: 2019-05-29, просмотров: 223.
