В  ночь на 15 декабря в Зимний дворец начали привозить арестованных. Одним из первых привезли Рылеева и сразу же отправили в Петропавловскую крепость с собственноручной запиской царя на имя коменданта крепости генерал-адъютанта Сукина: «Присылаемого Рылеева посадить в Алексеевский равелин, но не связывая рук, без всякого сообщения с другими, дать ему бумагу для письма и что будет ко мне собственноручно, мне приносить ежедневно»…

17 декабря 1825 года после шести вечера в одной из комнат Зимнего дворца зажглось множество свечей. Затем туда вошли шесть важных начальников и несколько секретарей.  Тут состоялся первый допрос.  Разошлись в полночь, после чего был составлен протокол 1-го заседания «Тайного комитета для изыскания о злоумышленном обществе» (месяц спустя велено было не называться «тайным»; а потом «комитет» был переименован в «следственную комиссию» из каких-то едва ли допустимых нам бюрократических соображений насчет разницы между «комитетом» и «комиссией»).

 Во время допроса часто открывалась дверь и на пороге появлялся Николай I. Он грозно оглядывал арестованного, прерывал Левашева и сам начинал задавать вопросы.

Левашев записывал.

Многих арестованных генералов и офицеров Николай I знал лично, других изучал при допросе. И с каждым разговаривал по-разному. Он был до крайности подозрителен, всего боялся, чувствовал, что около него не ни одного преданного ему человека, ему всюду мерещились заговоры, он был настроен злобно и мстительно. Вникая во все подробности, Николай I пытался до конца распутать сложный клубок организации восстания. В зависимости от поведения арестованного он действовал то лаской то угрозой.

Свои выводы в отношении каждого декабриста Николай I делал обычно уже после первого допроса. Они часто находили отражение в записках, которые царь писал на клочках бумаги и отсылал вместе с арестованными коменданту Петропавловской крепости  Сукину.

Всего было написано Николаем I  во время следствия около ста пятидесяти записок. Они выдают натуру черствую и жестокую, между строк можно было прочесть будущие приговоры декабристам ─ царскую месть за участие в восстании и за их смелое, решительное, непримиримое поведение во время допросов…

Хотя поведение декабристов на следствии было различно. Многие из них не проявили революционной стойкости, потеряли почву под ногами, каялись, плакали, выдавали товарищей. Но были случаи и личного геройства, отказа давать показания и выдавать заговорщиков. В числе стойких и державших себя с достоинством были Лунин, Якушин, Андреевич 2-й, Петр Борисов, Усовский, Ю. Люблинский и другие. Пестель сначала отвечал на все вопросы полным отрицанием: «Не принадлежа к здесь упоминаемому обществу и ничего не знав о его существовании, тем ещё менее могу сказать, к чему стремиться истинная его цель и какие предполагало оно меры к достижению оной», ─ отвечал он, например, на вопрос о целях тайного общества. Позже многими выданный, он был вынужден давать подробные ответы.

Но вместе с тем следственные дела декабристов содержат многочисленные покаянные обращения к царю и членам комиссии, слезливые письма раскаявшихся «преступников», клятвы заслужить прощение. Почему так много членов общества не проявили стойкости? Ответ представлялся ясным. За заключенными в Петропавловской крепости участниками восстания 14 декабря не стояло революционного класса. За стенами тюрьмы они не чувствовали опоры, и многие упали духом. В тюрьме происходили и случаи самоубийства (так, разбил себе голову о стену тюремной камеры декабрист Булатов). заковывание «в железа» было формой физической пытки (других форм, по-видимому, не применяли), но не менее тяжелы были и моральные пытки ─ запугивание, обнадеживание, влияние на семью,  угрозы смертной казни и пр.

Царские власти были заинтересованы в широком оповещении дворянского общества о якобы «глубоком раскаянии» заключенных, признающих-де ошибочность выступления восхваляющих милосердие царской власти. Между прочим, для этой цели широко распространялся через полицию и губернскую администрацию один документ, представлявший собой объединение трех писем ─ предсмертного письма Рылеева к жене, письма декабриста Оболенского к отцу и покаянного письма Якубовича, также к своему отцу. Все три письма распространялись правительством официальным путём: об этом ярко свидетельствует особое «дело» канцелярии петербургского гражданского губернатора, в котором эти покаянные письма аккуратно подшиты к официальным сообщениям о следствии и суде, выдержкам из сенатских ведомостей и пр.

Суду были преданы 121 человек. Среди них было много бесстрашных героев, заклеенных в боях с Наполеоном, героев Аустерлица, Прейсиш-Эйлау, Бородина, Кульма, Лейпцига. Все они беззаветно любили родину и хотели видеть её счастливой. Это были в большинстве своем молодые люди. Многим из них не было и двадцати лет, когда они вступили в тайное общество. «Дети 1812 года» ─ генералы, полковники, капитаны, поручики, прапорщики блестящих гвардейских полков, ─ они всем сердцем стремились к свержению самодержавия и освобождению русского народа от позорного ига крепостничества.

В сущности никакого суда не было. Пародия на суд происходила при закрытых дверях, в глубокой тайне. Вызываемым декабристам спешно предлагали засвидетельствовать их подписи под показаниями на следствии, после чего читали заранее составленный приговор и вызывали следующий «разряд». «Разве нас судили? ─ спрашивали потом декабристы. ─ А мы и не знали, что это был суд…»

Всех осужденных разделили ни одиннадцать разрядов. Но после Николай I смягчил свой приговор, хотя это смягчение было совсем незначительно.

Пять человек были поставлены вне разрядов, повешены. Это были ─ П. И. Пестель, К.Ф. Рылеев, С. И. Муравьев-Апостол, М. П. Бестужев-Рюмин, П. Г. Каховский.

На рассвете перед казнью тюремщики загремели ключами и начали открывать двери камер: выводили приговоренных к смерти. В неожиданно наступившей тишине раздался возглас Рылеева:

─ Простите, простите, братья!

Сидевший в соседней камере Оболенский бросился к окну и увидел всех пятерых, в окружении гренадеров с примкнутыми штыками. Они были в длинных белых рубашках, руки и ноги закованы в тяжелые кандалы. На груди у каждого была доска с надписью «Цареубийца» …

Все пятеро простились друг с другом. Они были спокойны и сохраняли необычайную твердость духа.

─Положите мне руку на сердце, ─ сказал Рылеев сопровождавшему его священнику Мысловскому, ─ и посмотрите, бьется ли оно сильнее.

Сердце декабриста билось ровно…

Пестель, глядя на виселицы, сказал:

─ Ужели мы не заслужили лучшей смерти? Кажется, мы никогда не отвращали чела своего ни от пуль, ни от ядер. Можно было бы нас и расстрелять!..

Осужденных возвели на помост, подвели к виселице, накинули и затянули петли. Когда из под ног повешенных выбили скамейки, Пестель и Бестужев-Рюмин остались висеть, а Рылеев, Муравьев-Апостол и Каховский сорвались.

─ Бедная Россия! И повесить-то порядочно не умеют! ─ воскликнул окровавленный Муравьев-Апостол.

В старину существовало поверье, что люди из народа, сочувствуя приговоренным к повешению, нарочно делали петли из гнилых веревок, так как сорвавшихся во время казни с петель обычно миловали. Но не таков был Николай I и его  ретивые исполнители.

Генерал-адъютант Чернышев, «по виду и ухваткам гнусный инквизитор», гарцевавший на коне вокруг повешенных и рассматривавший через лорнет, приказал поднять их снова и повесить.

Эти трое осужденных умирали вторично.

Весь окровавленный, разбив на падении голову и потеряв много крови, Рылеев имел еще силы подняться и крикнул петербургскому генерал-губернатору Кутузову:

─ Вы, генерал, вероятно, приехали посмотреть, как мы умираем. Обрадуйте вашего государя, скажите ему, что желание исполняется: видите ─ мы умираем в мучениях.

─ Вешайте их скорее снова! ─ крикнул в ответ на это палачу Кутузов.

─ Подлый опричник тирана! ─ бросил Кутузову в лицо неукротимый Рылеев. ─ Дай же палачу твои аксельбанты, чтобы нам не умирать в третий раз!..

На рассвете тела казненных положили в гробы и тайком увезли на остров Голодай, где и похоронили. Могила их не была найдена, но на острове был сооружен обелиск в 1939 году.

Литература.