ву, частому гостю Зимнего дворца, – чтобы такое выступление произошло». – «А уверены ли вы, что сможете с ними справиться?» – «У меня больше сил, чем нужно, – они будут раздавлены окончательно».

Глумясь впоследствии над оптимистическим легкомыслием Керенского, кадеты явно впадали в забывчивость: на самом деле Керенский смотрел на события их собственными глазами. 21-го газета Милюкова писала, что если большевики, разъедаемые глубоким внутренним кризисом, посмеют выступить, то будут раздавлены на месте и без труда. Другая кадетская газета добавляла: «Гроза предстоит, но она, быть может, и очистит атмосферу». Дан свидетельствует, что в кулуарах предпарламента кадеты и близкие им группы мечтали вслух о том, чтобы большевики выступили возможно скорее: «В открытом бою они немедленно же будут наголову разбиты». Видные кадеты говорили Джон Риду: разгромленные в восстании большевики не смогут поднять голову в Учредительном собрании.

В течение 22-го и 23-го Керенский совещался то с вождями ЦИКа, то со своим штабом: не следует ли арестовать Военно-революционный комитет? Соглашатели не советовали: они сами попробуют урегулировать вопрос о комиссарах. Полковников тоже считал, что спешить с арестом нечего: военных сил на случай надобности «более чем достаточно». Керенский прислушивался к Полковникову, но еще более к друзьям-соглашателям. Он твердо рассчитывал, что в случае опасности ЦИК, несмотря на домашние недоразумения, своевременно придет на помощь: так было в июле и в августе; почему бы так не быть и дальше?

Но стоял уже не июль и не август. Стоял октябрь. На площадях и набережных Петрограда дули со стороны Кронштадта холодные и сырые балтийские ветры. По улицам проходили с лихими песнями, заглушавшими тревогу, юнкера в шинелях до пят. Гарцевали конные милиционеры с револьверами в новеньких кобурах. Нет, власть выглядела еще достаточно внушительно! Или это только зрительная иллюзия? На углу Невского Джон Рид, американец с наивными и умными глазами, купил брошюру Ленина: «Удержат ли большевики государственную власть?», уплатив за нее одной из почтовых марок, которые ходили вместо разменной монеты.

ЛЕНИН ЗОВЕТ К ВОССТАНИЮ

Помимо заводов, казарм, деревень, фронта, советов, у революции была еще одна лаборатория: голова Ленина. Загнанный в подполье, он оказался вынужден в течение 111 дней, с 6 июля до 25 октября, ограничить свои встречи даже с членами Центрального Комитета. Без непосредственного общения с массами, без соприкосновения с организациями он тем решительнее сосредоточивает свою мысль на основных вопросах революции, возводя их – что было у него в одинаковой мере потребностью и правилом – к краеугольным проблемам марксизма.

Главный довод демократов, в том числе и самых левых, против взятия власти состоял в том, что трудящиеся окажутся неспособны овладеть аппаратом государства. Таковы же были, по сути дела, опасения оппортунистических элементов внутри самого большевизма. «Аппарат государства!» Каждый мелкий буржуа воспитан в преклонении перед мистическим началом, возвышающимся над людьми и классами. Образованный филистер несет в костях тот же самый трепет, что и его отец или дед, лавочник или зажиточный крестьянин, перед всемогущими учреждениями, где решаются вопросы войны и мира, где даются торговые патенты, откуда исходят бичи налогов, где карают, но изредка милуют, где узако-няются браки и рождения, где сама смерть должна почтительно постоять в очереди, прежде чем добиться признания. Аппарат государства! Сняв мысленно не только шляпу, но и сапоги, на кончиках носков вступает в капище идола мелкий буржуа – зовется ли он Керенский, Лаваль, Макдональд или Гильфердинг, – когда личная удача или сила обстоятельств делают его министром. Оправдать эту милость он может не иначе как униженной покорностью по отношению к «аппарату государства».