Почему государство признало церковь? Здесь прежде всего действова­ли соображения политического порядка. К IV в. христианская церковь превратилась в сильнейшую организацию, в своеобразное «государство в государстве», охватывавшее почти всю империю. Она владела огромными богатствами, насчитывала в своих рядах большое количество высших чи­новников, военных, крупных земельных собственников и подавляющую массу торгово-промышленного населения городов. Она обладала мощным аппаратом управления, не уступавшим имперской бюрократии. При таких условиях признать церковь означало для государства найти новую соци­альную опору. Это было особенно важно для домината при его стремле­нии создать крепкую власть. Преследования 303—304 гг. были основаны на недоразумении и, как мы уже говорили, объясняются только тем, что Диоклециан был еще тесно связан с III в. Константин же был свободен от этих старых традиций и мог подойти к христианству более объективно и трезво.

Однако в признании христианства есть еще одна сторона, более суще­ственная, чем непосредственные соображения политического порядка. Эту сторону, конечно, никто из людей IV в. не понимал сколько-нибудь ясно и отчетливо. Она видна только нам, спустя 1500 лет. В чем состояло истори­ческое значение христианства? Почему оно победило старые языческие религии, старое античное мировоззрение? Не только потому, что христи­анство сумело соединить в себе разрозненные религиозные представле­ния эпохи и таким путем попасть в тон общественному настроению; не только потому, что христианство создало удачную организационную фор­му общины (аналогичные организации мы находим и в других восточных религиях, например, в митраизме). Победа христианства и ее всемирно-историческое значение объясняется тем, что в нем впервые выступает за­родыш нового мировоззрения. Подобно тому, как колоны, по выражению Энгельса, были «предшественниками средневековых крепостных» (Соч., т. 21.ю с. 148), так римское христианство явилось предком средневекового христианства. Колонат был продуктом распада латифундиального рабов­ладельческого хозяйства. В известном смысле он явился переходной сту­пенью к мелкому индивидуальному хозяйству средневекового крепостно­го, формы более прогрессивной, чем рабовладельческая система. Христи­анство также было продуктом распада языческого мировоззрения и также являлось более высокой формой. То новое, что оно несло в себе, было освобождение личности, скованной религией полиса и его моралью. Пусть это освобождение носило неполный и односторонний характер: характер морального совершенствования человека, его личной связи с богом, его личной ответственности за грехи. Тем не менее в длительном историче­ском процессе освобождения индивидуума это был огромный шаг вперед. Вот почему христианство нельзя было остановить никакими преследова­ниями. Признание его Константином было поэтому не только разумной политической мерой, вызванной конкретной обстановкой начала IV в.: при­знание христианства явилось исторической необходимостью.

Ереси

Легализация христианской церкви была выгодна обеим сторонам — церкви, во всяком случае, не меньше, чем государству. Помимо непосред­ственных выгод легальности признание государством давало церковным верхам оружие для внутренней борьбы. К IV в. в церкви стало очень не­спокойно. Усиление собственнических элементов, укрепление церковно­го аппарата, аристократизация всей идеологии христианства неизбежно должны были вызвать резкую оппозицию церковных низов. Как ни стара­лись замазать первоначальный плебейский дух христианства, пропасть между тем, о чем учили с церковной кафедры, и тем, что видели в действи­тельности, была слишком велика: с одной стороны — сытый и довольный «клир», «братья» из аристократии, ростовщиков и крупных землевладель­цев, с другой — те же «братья во Христе», нищие и полуголодные массы городского и сельского плебса.

Христианство, повторяем, никогда не было и по своей природе не мог­ло быть революционным течением. Но общий кризис античного мира не мог не отразиться в нем. Резкое обострение социальных противоречий, сказавшееся в империи с конца II в. н. э., проявилось и в христианстве. Там процесс в большой степени ускорялся аристократизацией церкви, со­здававшей свои, внутрицерковные противоречия.

На этой почве родились так называемые ереси[522], течения в христиан­стве, враждебные правившим церковным кругам и господствовавшим в цер­кви взглядам. Они отражали главным образом идеологию христианских низов — рабов, колонов, городской бедноты, отчасти настроения средней городской прослойки. В отдельных случаях в ересях проявлялась борьба за власть различных групп церковной иерархии.

Кроме гностицизма, одной из первых ересей был монтанизм (от имени «пророка» Монтана). Это было учение, выступившее в конце II в. против «обмирщения» христианства, против примирения с государством, против церковных имуществ и т. д. Монтанисты ожидали немедленного прише­ствия Христа и страшного суда, а поэтому отрицали земные блага и вели аскетический образ жизни. Они резко протестовали против всякого ком­промисса с языческим государством, к чему подчас была склонна имущая прослойка христианских общин. Этот оппортунизм особенно проявлялся во время гонений, когда множество христиан отрекалось от новой рели­гии, обычно для вида и на время. В такие моменты монтанизм особенно усиливался, объединяя в своих рядах всех непримиримых.

Так, во времена гонений при Деции и особенно при Диоклециане, монтанизм процветал в Северной Африке. Он принял там название донатизма, от имени епископа Доната, главы непримиримых. Раскол дошел до того, что в Северной Африке образовалось две церкви: донатистская и ор­тодоксальная (правоверная).

В некоторой связи с донатизмом стояло выступление североафрикан­ских рабов и колонов, известное под названием движения агонистиков, или циркумцеллионов. Агонистиками («борцами за правую веру»), назы­вали себя они сами; циркумцеллионами («бродягами»), называли их про­тивники. Движение особенно сильно развернулось в 40-х гг. IV в. Агонистики в своей церковной программе выступали на защиту донатистской церкви. Что же касается их социальной практики, то она состояла в под­жогах и разграблениях усадеб, в избиениях богатых землевладельцев, в освобождении рабов, колонов и должников. Движение носило настолько радикальный характер, что руководство донатистской церковью отмеже­валось от него. Римские войска дважды наносили поражение агонистикам, после чего движение пошло на убыль, но в какой-то степени держалось в Африке до самого начала V в.

Самой сильной и самой опасной для церкви ересью IV в. оказалось арианство. Его основателем был Арий, священник из Александрии. Сущ­ность его учения состояла в том, что Сын Божий сотворен Богом Отцом, а поэтому ниже его. Ортодоксальное же течение утверждало, что все три лица троицы единосущны, вечны и поэтому равны. Вокруг этого рас­хождения закипели ожесточенные споры. Под знаменем арианства ско­ро собрались все элементы, недовольные церковными порядками. Мало того, арианство объединило остатки разгромленной языческой идеоло­гии и пыталось завоевать христианство на его же почве и его же оружи­ем[523]. Арианство проникло к варварам, и под его флагом велась борьба против империи.

В обстановке внутренней борьбы церковным верхам была чрезвычай­но важна помощь государства. Константин признал христианство не для того, чтобы безучастно смотреть на раздиравшие церковь споры. Ему была нужна церковь сильная, т. е. единая. Вот почему он принимает энергичное участие в борьбе на стороне господствующего течения. Когда в 325 г. со­брался церковный съезд в Никее (Никейский собор) для обсуждения арианской ереси, император на нем председательствовал и встал на точку зре­ния противника Ария, александрийского епископа Афанасия. В принятом на съезде «символе веры» арианство было осуждено[524].

Никейский собор имел большое значение для христианства и в органи­зационном отношении. Это было первое общее собрание представителей христианского движения, на котором окончательно оформилась структу­ра церкви.