Спор о модерне — это спор не о разуме и не о программе человечества, а о ее сужении до исторической программы модерна: до проекта принуждающего к единству разума. Теория коммуникативного действия не в состоянии ограничить всеобъемлющее и тоталитарное господство разума. Надежды на то, что дискурсивное изучение и коммуникативная практика могут сокрушить натиск идентичности понятийного общего (Адорно), как это полагают Вельмер и Хабермас, абсолютно необоснованны. Логика исследования, свободного от принуждения, еще в слишком большой степени принадлежит логике общего. Особенному и новому отведено в ней слишком мало места. Сила воображения, фантазия, которая чудесным образом воплощается в изображение, Imago, остается за пределами логики подчинения (субординации), которая уже определяет понятие, общее и в которой особенное может быть только подчинено общему. Сила воображения и творческое познание остаются также и за пределами логики согласия, общего соответствия. Все новое и творческое всегда должно поставить под вопрос, бросать вызов, разрушать хорошо отлаженные соответствия героической жизни обывателя. Теория дискурса Хабермаса не в состоянии дать ответ на вопрос Макса Вебера: откуда в нашем закоснелом, застывшем мире появляется новое? Теория дискурса Хабермаса – это не теория открытия истины, не теория новой истины, для этого она слишком ограниченна. Этой теории недостаточно также и для обоснования истины. Дискурсивное исследование и его согласованность даже в идеальных условиях аутентичности, правдивости, искренности и т. д. могут в целом оказаться лишь мнимой связанностью, соответственно исполненность этих условий может быть безнадежно нарушена, расстроена как раз этой мнимой связанностью.

Романо Гвардини в своей книге “Конец Нового времени” (1950) задается вопросом, почему воодушевленность прогрессом не оправдалась. Его ответ был следующим: “Потому что творению рук человеческих можно доверять не совсем так, как это сделало Новое время — так же мало, как и природе”. Подобное неизбежное недоверие уместно также и в отношении человеческого дискурса, поскольку, как это показал Фуко, не существует исследования, которое не представляло бы только власть. Далее Гвардини писал, что в “пост-Новое время возрастает опасность, усиливается власть, но не увеличивается власть над властью. Что же гарантирует правильное ее употребление? Ничто. Нет никакой гарантии, что вопрос свободы решается правильно”. Это верно также для так называемого свободного от господства дискурса, который в условиях ставшего и конечного человеческого бытия никогда не будет дискурсом без власти. Еще одна цитата из Гвардини: “Властью человека, если за нее не несет ответственность его совесть, овладевают демоны... Нет ничего сущего, что не имело бы владельца. Владелец либо Бог, либо человек, либо демоны... Обо всем этом позабыло Новое время... Оно решило, что человек может просто иметь власть и быть уверенным в верном ее использовании по какой-то логике вещей, которые в сфере своей свободы якобы должны вести себя так же надежно, как и в природе”.

В конце концов, нужно признать правоту Адорно и Хоркхаймера, представителей старшего поколения Франкфуртской школы, перед Хабермасом и Вельмером, более поздними деятелями той же школы: без мессианской надежды на Абсолютное, не памятуя о природе, не отстаивая самостоятельность и неприкосновенность самого центра личности, который не определяется способностью участия в исследовании и который Гвардини называет совестью, без этого невозможно сопротивляться давлению со стороны дискурсивного разума.

Три названные опоры в процессе противостояния ди скурсивному мышлению знаменуют собой постмодерную критику концепции модерна как проекта долгосрочного Просвещения. Дискурсивное мышление не есть тотальность человеческих возможностей. Завершение проекта дискурсивного разума в модерне совершенно невозможно, но также совершенно и не нужно. Без вмешательства Абсолютного, без concursus divinus (божественного соединения) история не обретает завершения. Мы появляемся в этом мире и покидаем его независимо от наших собственных исследований. Смерть это граница для примирения посредством дискурсивного мышления; и не без основания в последних работах по “критике разума” смерть индивида рассматривается в качестве границы дискурсивного примирения. То же самое верно также и относительно начала жизни, рождения. Зло это “ни в коем случае не одно лишь отсутствие разумной мудрости, которая уступает исключительно разумному изучению. Здесь уместно вспомнить остроту Гёте, который, будучи спрошенным: если бы Адам не понравился создателю, как бы тогда продолжился его род? ответил: «без сомнения, это произошло бы посредством разумного дискурса».

Конечность человеческого существования противостоит принуждению модерна к завершению и дискурсивному разуму так же, как собственное право последующих эпох на их собственную программу: постмодерн будет следовать своему проекту. Он не может быть лишен этого права, несмотря на всеобъемлющую подчиненность мира дискурсивному разуму. Право эпох — это право поколений на собственное оформление, изображение своего времени и мира. Нам необходимо ограничивать стремление, импульс к завершению и также быть в состоянии оставлять нетронутым незавершенное, или свободные поверхности, плоскости. И если мы сегодня едва можем вынести вид руин, а все следы прошлого неустанно подвергаем превосходной и отлакированной реставрации, если каждую пустую лужайку или просто поверхность рассматриваем в качестве будущей строительной площадки, которая как можно скорее должна быть застроена, - и в этом случае мы находимся под действием импульса модерна к завершению или под властью объединяюще-принуждающего к модернизации и все обобщающего разума. С помощью превосходной реставрации и модернизации мы пытаемся изгнать из нашего окружения следы бреннности земной жизни. Черты глубины и старины в облике мира подавляются в угоду иллюзии завершенности. Некоторые руины и некоторые начатые стройки должны быть оставлены как немые свидетели величия и ничтожества прошлого. Их незавершенность — это шанс, что когда вновь наступит их время, они будут завершены, как однажды только столетия спустя был достроен Кёльнский собор. Возможно также, что когда-нибудь вновь возьмутся завершить проект модерна или нечто из его программ. Сейчас же есть нечто более важное: строительные бараки постмодерна.

Козловски П. Культура постомодерна. М., Республика. 1997. С. 40 – 43.