Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
{337}{338}
«Скажем откровенно: если бы не задача сразу охарактеризовать целую клику… мы отшвырнули бы прочь перо… И вот теперь она» («История общества» Мундта) «выступает с теми же претензиями перед широким крутом читающей публики, которая жадно хватается за все, к чему приклеена этикетка: социальный , ибо здоровое чутье подсказывает ей, какие тайны будущего скрыты в этом словечке. Двойная ответственность лежит в таком случае на писателе, и он должен быть наказан вдвойне, если взялся за дело без призвания к нему!»
«Мы, собственно, не собираемся препираться с г-ном Мундтом по поводу того, что о фактических достижениях социальной литературы Франции и Англии он знает только то, что ему сообщил г-н Л. Штейн , книга которого заслуживала еще некоторого признания при своем появлении…{339} Но в наши дни… разглагольствовать о Сен-Симоне, называть Базара и Анфантена двумя ветвями сен-симонизма, ставить за ними Фурье, болтать вздор о Прудоне и т.д. …И все-таки мы охотно закрыли бы на это глаза, если бы хоть генезис социальных идей был изложен оригинально и ново».
Такой высокопарной, радамантовской сентенцией начинает господин Грюн («Neue Anekdota», стр. 122, 123) рецензию на «Историю общества » Мундта .
Как же будет поражен читатель артистическим талантом господина Грюна, узнав, что под этой маской он скрыл лишь самокритику своей собственной, тогда еще не родившейся на свет книги.
Господин Грюн являет забавное зрелище слияния «истинного социализма» с младогерманским литераторством{340}. Вышеназванная книга изложена в виде писем к даме, из чего читатель уже может понять, что здесь глубокомысленные боги «истинного социализма» появляются увенчанные розами и миртами «молодой литературы». Соберем букетик из этих роз:
«„Карманьола“ сама пелась в моей голове… Но во всяком случае уже одно то ужасно, что „Карманьола“ может, если не совсем поселиться в голове немецкого писателя, то хоть позавтракать в ней» (стр. 3).
«Имей я перед собой старика Гегеля, я схватил бы его за уши: Как, природа – инобытие духа? Как, Он – ночной сторож?» (стр. 11).
«Брюссель представляет в известном смысле французский Конвент: у него своя партия Горы и своя партия Долины» (стр. 24).
«Люнебургская степь политики» (стр. 80).
«Пестрая, поэтическая, непоследовательная, фантастическая хризалида» (стр. 82).
«Либерализм Реставрации, этот беспочвенный кактус, который, как паразитическое растение, обвился вокруг скамей палаты депутатов» (стр. 87, 88).
Что кактус не является ни «беспочвенным», ни «паразитическим», – это так же мало портит красивый образ, как не портит предыдущего образа тот факт, что не существует ни «пестрых», ни «поэтических», ни «непоследовательных» «хризалид» или куколок.
«Я сам кажусь себе в этом океане» (газет и газетных сотрудников в кабинете Монпансье{341} «вторым Ноем, высылающим своих голубей, чтобы узнать, нельзя ли где-нибудь построить хижины и развести виноградники, нельзя ли заключить разумный договор с разгневанными богами» (стр. 259).
Господин Грюн говорит здесь, вероятно, о своей деятельности в качестве газетного корреспондента.
«Камилль Демулен – это был человек . Учредительное собрание состояло из филистеров . Робеспьер был добродетельным магнетизером . Словом, новая история, это – борьба не на жизнь, а на смерть против лавочников и магнетизеров!!!» (стр. 111).
«Счастье, это – плюс, но плюс в иксовой степени» (стр. 203).
Итак, счастье =+х; такая формула встречается только в эстетической математике господина Грюна.
«Что такое организация труда? И народы ответили сфинксу тысячью газетных голосов… Франция поет строфу, а Германия – старая, мистическая Германия – антистрофу» (стр. 259).
«Северная Америка мне даже противнее, чем Старый свет, потому что эгоизм этого мира лавочников пышет красным цветом наглого здоровья… потому что все там так поверхностно, так беспочвенно, я готов даже сказать – так провинциально … Вы называете Америку Новым миром; это – самый старый из всех старых миров. Наши поношенные платья считаются там парадной одеждой» (стр. 101, 324).
До сих пор было известно, что носят там – неношенные немецкие чулки, хоть они и слишком плохи для «парадной» одежды.
«Логически-твердый гарантизм этих учреждений» (стр. 461).
Кого не радуют подобные цветы,
Быть не достоин, право, «человеком»!{342}
Какая грациозная резвость! Какая задорная наивность! Какое героическое плавание в море эстетики! Какая гейневская небрежность и гениальность!
Мы обманули читателя. Беллетристика господина Грюна вовсе не является украшением науки «истинного социализма», наука же лишь заполняет пустоты этой беллетристической болтовни. Она образует, так сказать, ее «социальный фон».
В одном очерке господина Грюна: «Фейербах и социалисты» («Deutsches Bürgerbuch», стр. 74), встречается следующее утверждение:
«Когда называют Фейербаха, тем самым называют всю работу философии от Бэкона Веруламского до нашего времени; тем самым указывают также, чего хочет и что означает в последнем счете философия, указывают на человека как на последний результат всемирной истории. И это более надежный – ибо это и более основательный – подход к делу, чем разглагольствования о заработной плате, о конкуренции, неудовлетворительности конституций и государственных порядков… Мы обрели Человека , человека, который избавился от религии, от мертвых мыслей, от всего чуждого ему и от всех вытекающих отсюда практических последствий. Мы обрели чистого, истинного человека ».
Одной этой фразы достаточно, чтобы выяснить степень «основательности» и «надежности», которую можно искать у господина Грюна[463]. В мелкие вопросы он не вдается. Вооруженный непоколебимой верой в результаты немецкой философии, как они даны у Фейербаха, а именно, что «Человек », «чистый, истинный человек» есть якобы конечная цель всемирной истории, что религия есть отчужденная человеческая сущность, что человеческая сущность есть человеческая сущность и мера всех вещей; вооруженный прочими истинами немецкого социализма (смотри выше), гласящими, что и деньги, наемный труд и т.д. представляют собою отчуждения человеческой сущности, что немецкий социализм есть осуществление немецкой философии и теоретическая истина зарубежного социализма и коммунизма и т.д.[464], – вооруженный всем этим, господин Грюн уезжает в Брюссель и Париж, преисполнившись самодовольства «истинного социализма».
Мощные трубные звуки, которыми господин Грюн славит социализм и немецкую науку, превосходят все, что сделано в этом отношении остальными его единоверцами. Что касается «истинного социализма», то эти восхваления исходят, очевидно, из самых глубин сердца. Скромность господина Грюна не позволяет ему высказать ни одного положения, которое не было бы уже высказано каким-либо иным «истинным социалистом» до него в «Двадцать одном листе», «Bürgerbuch» и «Neue Anekdota». Да и вся его книга преследует единственную цель – заполнить схему конструкции французского социального движения, которую Гесс дал в «Двадцать одном листе», стр. 74 – 88, и удовлетворить, таким образом, потребность, указанную там же на стр. 88{343}. Что же касается прославления немецкой философии, то последняя должна ему быть за это тем больше благодарна, чем меньше он ее знает. Национальная гордость «истинных социалистов», гордость Германией как страной «Человека», «сущности человека», – по сравнению с другими заурядными национальностями, – достигает у него кульминационной точки. Приведем тут же несколько примеров:
«Но я хотел бы знать, не должны ли все они, французы и англичане, бельгийцы и североамериканцы, поучиться еще у нас» (стр. 28).
В дальнейшем эта мысль развивается так:
«Североамериканцы представляются мне насквозь прозаическими и, несмотря на всю предоставляемую их законами свободу, они должны учиться социализму только у нас» (стр. 101).
Особенно после того, как у них с 1829 г. имеется собственная социалистически-демократическая школа{344}, против которой их экономист Купер боролся уже в 1830 году.
«Бельгийские демократы! Неужели ты думаешь, что они ушли хоть наполовину так далеко, как мы, немцы? У меня была схватка с одним из них, который считает химерой осуществление свободного человечества !» (стр. 28).
Здесь национальность «Человека», «сущности человека», «человечества» кичливо выступает перед бельгийской национальностью.
«Французы , оставьте Гегеля в покое до тех пор, пока вы не поймете его». (Мы думаем, что та, очень слабая сама по себе, критика философии права, которую дал Лерминье {345}, обнаруживает больше понимания Гегеля, чем все, что писал когда-нибудь господин Грюн под собственным ли именем или как «Ernst von der Haide»[465].) «Не пейте в течение года ни кофе, ни вина; не разгорячайте Своего духа никакой возбуждающей страстью; предоставьте Гизо управлять и верните Алжир под владычество Марокко» (как мог бы Алжир вернуться когда-либо под владычество Марокко, даже если бы французы отказались от него!); «сидите где-нибудь в мансарде и штудируйте „Логику “, а вместе с ней и „Феноменологию “. Когда, по истечении годичного срока, похудевши, с красными глазами, Вы спуститесь на улицу и споткнетесь о первого встречного щеголя или общественного глашатая, то не смущайтесь. Ибо за это время Вы стали великими, могучими людьми, Ваш дух уподобился дубу, питаемому чудотворными» (!) «соками; все, на что Вы ни посмотрите, открывает перед Вами свои, наиболее глубоко скрытые изъяны; хотя Вы и сотворенные духи, Вы все же проникаете внутрь природы; Ваш взор испепеляет, Ваше слово передвигает горы, Ваша диалектика острее, чем острейшая гильотина. Вы являетесь в Ратушу – и буржуазии как не бывало. Вы входите в Бурбонский дворец – и он распадается, вся его палата депутатов растворяется в nihilum album[466], Гизо исчезает, Луи-Филипп тускнеет и превращается в историческую схему, и из руин всех этих погибших моментов возносится горделиво и победоносно абсолютная идея свободного общества. Без шуток, Гегеля Вы можете победить, только если сами раньше станете Гегелем. Как я уже сказал выше: возлюбленная Моора может умереть только от его руки»{346} (стр. 115, 116).
Всякому тотчас ударит в нос беллетристический душок, исходящий от этих положений «истинного социализма». Как и все «истинные социалисты», господин Грюн не забывает преподнести нам снова старую болтовню о поверхностности французов:
«Судьба обрекла меня на то, чтобы всякий раз, когда я наблюдаю вблизи французский дух, видеть его недостаточность и поверхностность» (стр. 371).
Господин Грюн не скрывает от нас, что книга его имеет целью возвеличить немецкий социализм как критику французского социализма:
«Плебс современной германской литературы упрекал наши социалистические стремления в том, что они являются подражанием французским безрассудствам. Никто до сих пор не счел нужным ответить на это хотя бы единым звуком. Прочтя настоящую книгу , этот плебс должен будет устыдиться, если только у него осталось еще чувство стыда. Ему, вероятно, и в голову не приходило, что немецкий социализм есть критика французского , что он не только не считает французов изобретателями нового „Общественного договора“, но требует, наоборот, чтобы они нашли себе восполнение в немецкой науке . В настоящий момент здесь в Париже предпринимается издание перевода фейербаховской „Сущности христианства“. Пусть пойдет французам на пользу немецкая школа! К чему бы ни привело экономическое положение страны, ее текущая политическая конъюнктура, во всяком случае путь, ведущий к человеческой жизни в будущем, может быть открыт лишь гуманистическим мировоззрением. Неполитический, отверженный немецкий народ, этот народ, который даже нельзя назвать народом, заложил краеугольный камень здания будущего» (стр. 353).
Конечно, «истинному социалисту», столь интимно знакомому с «сущностью человека», нет нужды знать, к чему приведут данную страну «ее экономическое положение и политические обстоятельства».
Как апостол «истинного социализма», господин Грюн не довольствуется тем, что, подобно своим соапостолам, противопоставляет невежеству других народов всеведение немцев. Он использует свою старую литературную практику, он самым бесцеремонным образом, как это характерно для шатающегося по свету туриста, навязывает себя представителям различных социалистических, демократических и коммунистических партий и, обнюхав их предварительно со всех сторон, выступает перед ними в роли апостола «истинного социализма». Его единственная задача – поучать их, сообщать им глубочайшие откровения относительно свободного человечества. Превосходство «истинного социализма» над политическими партиями Франции превращается здесь в личное превосходство господина Грюна над представителями этих партий. А под конец это даже дает возможность не только превратить вождей французских партий в пьедестал для господина Грюна, но и извлечь на свет божий массу всякого рода сплетен, которые должны вознаградить немецкого провинциала за усилия, потраченные им на усвоение столь содержательных положений «истинного социализма».
«Все лицо Катса изобразило плебейскую радость, когда я засвидетельствовал ему мое полное удовлетворение его речью» (стр. 50).
Господин Грюн тотчас же стал просвещать Катса насчет французского терроризма и «был счастлив, добившись одобрения у своего нового друга» (стр. 51).
Еще гораздо более значительным оказалось его влияние на Прудона :
«Я имел огромное удовольствие быть в некотором роде приват-доцентом человека, острота ума которого не была, быть может, превзойдена со времен Лессинга и Канта» (стр. 404).
Луи Блан – всего лишь «его чумазый мальчуган» (стр. 314).
«Он стал расспрашивать с большим интересом, но в то же время с большой неосведомленностью, о положении дел у нас. Мы, немцы, знаем» (?) «французские дела почта так же хорошо, как сами французы; по крайней мере, мы изучаем» (?) «их» (стр. 315).
А про «папашу Кабе » мы узнаем, что он «ограничен» (стр. 382). Господин Грюн задает ему вопросы, и Кабе
«вынужден признаться, что он не очень в них углублялся. Я » (Грюн) «заметил это давно, и тогда, конечно, все окончилось, тем более, что я вспомнил, что миссия Кабе давно уже завершена» (стр. 381).
Мы впоследствии увидим, как господин Грюн сумел возложить на Кабе новую «миссию».
Укажем сперва на схему, которая вместе с двумя-тремя устаревшими мыслями образует остов книги Грюна. И то и другое списано у Гесса, которого господин Грюн вообще великолепнейшим образом пересказывает. То, что уже у Гесса носило весьма неопределенный и мистический характер, но сначала – в «Двадцать одном листе» – заслуживало известного признания, и стало скучным и реакционным лишь благодаря вечному повторению в «Bürgerbuch», в «Neue Anekdota» и в «Rheinische Jahrbücher» в такое время, когда оно уже устарело, – это у господина Грюна превращается в полную бессмыслицу.
Гесс синтезирует развитие французского социализма с развитием немецкой философии – Сен-Симона с Шеллингом, Фурье с Гегелем, Прудона с Фейербахом. Ср., например, «Двадцать один лист», стр. 78, 79{347}, 326, 327{348}; «Neue Anekdota», стр. 194, 195, 196, 202 и сл.{349} (Параллель между Фейербахом и Прудоном. Например, Гесс: «Фейербах, это – немецкий Прудон» и т.д. «Neue Anekdota», стр. 202; Грюн: «Прудон, это – французский Фейербах», стр. 404.) – Этот схематизм, в том виде, в каком его дает Гесс, и образует всю внутреннюю связь книги Грюна. Отличие заключается только в том, что господин Грюн не забывает придать положениям Гесса беллетристический налет. Он весьма добросовестно списывает даже явные ошибки Гесса, как, например, его утверждение («Neue Anekdota», стр. 192), что теоретические построения образуют «социальный фон» и «теоретическую основу» практических движений. (Так, например, Грюн пишет на стр. 264: «Социальный фон политической проблемы XVIII века был одновременно продуктом обоих философских направлений» – сенсуалистов и деистов.) Сюда же относится та мысль, что достаточно связать Фейербаха с практикой, применить его к социальной жизни, чтобы дать полную критику существующего общества. Если же прибавить к этому дальнейшую критику, которой Гесс подвергает французский коммунизм и социализм, например положения Гесса, что «Фурье, Прудон и т.д. не вышли за пределы категории наемного труда» («Bürgerbuch», стр. 46 и др.{350}), что «Фурье хотел бы осчастливить мир новыми ассоциациями эгоизма» («Neue Anekdota», стр. 196), что «даже радикальные французские коммунисты не преодолели еще противоположности труда и наслаждения, не поднялись еще до единства производства и потребления и т.д.» («Bürgerbuch», стр. 43), что «анархия есть отрицание понятия политического господства» («Двадцать один лист», стр. 77) и т.д. и т.д., – если прибавить все это, то мы получим полностью критику французов, как она дана господином Грюном, ту самую критику, которую господин Грюн имел в кармане еще до того, как он отправился в Париж. Кроме этого, господину Грюну помогает свести счеты с французскими социалистами и коммунистами ряд ставших традиционными в Германии фраз о религии, политике, национальности, человеческом и нечеловеческом и т.д. и т.д., – фраз, перешедших от философов к «истинным социалистам». Ему остается только искать повсюду «Человека » и слово «человеческий» и негодовать, когда он этого не находит. Например: «Ты занимаешься политикой – Ты ограничен» (стр. 283). И точно так же господин Грюн может далее восклицать: Ты национален, религиозен, занимаешься политической экономией, Ты имеешь бога, значит Ты не человечен, Ты ограничен, – чтó он и делает на протяжении всей книги. Этим, конечно, дается весьма основательная критика политики, национальности, религии и т.д. и выясняется в достаточной мере все своеобразие критикуемых писателей и их связь с общественным развитием.
Уже отсюда видно, что стряпня Грюна стоит гораздо ниже книги Штейна , который, по крайней мере, пытался изложить связь социалистической литературы с действительным развитием французского общества. При этом едва ли нужно упоминать, что господин Грюн как в разбираемой книге, так и в «Neue Anekdota», с величайшим пренебрежением взирает свысока на своих предшественников.
Но сумел ли господин Грюн хотя бы правильно списать то, что он вычитал у Гесса и других авторов? Сохранил ли он в рамках своей схемы, принятой им на веру, без всякой критики, хотя бы необходимый материал, дал ли он правильное и полное изложение отдельных социалистических писателей по первоисточникам? Это ведь поистине самые минимальные требования, какие можно предъявить человеку, у которого должны учиться североамериканцы и французы, англичане и бельгийцы, который был приват-доцентом Прудона и который не перестает кичиться перед поверхностными французами немецкой основательностью.
Сен-симонизм
Из всей сен-симонистской литературы господин Грюн не держал в руках ни одной книги . Его главными источниками являются: во-первых, столь презираемый им Лоренц Штейн , затем главный источник Штейна – Л. Рейбо {351} (за что он, на стр. 250, и называет Рейбо, для острастки, филистером; на той же странице он старается изобразить дело так, будто Рейбо совершенно случайно попал ему в руки тогда, когда он уже давно покончил с сен-симонистами) и отдельные места из Луи Блана {352}. Мы сейчас приведем прямые доказательства этого.
Посмотрим сперва, что говорит господин Грюн о жизни самого Сен-Симона.
Главным источником для жизнеописания Сен-Симона являются отрывки его автобиографии в «Сочинениях Сен-Симона», изданных Олендом Родригом, и в «Organisateur» от 19 мая 1830 года{353}. Итак, перед нами все документы: 1) первоисточники, 2) Рейбо, сделавший из них извлечения, 3) Штейн, использовавший Рейбо, 4) беллетристическое издание господина Грюна.
Господин Грюн: «Сен-Симон участвует в освободительной борьбе американцев, не питая особого интереса к самой войне: ему приходит в голову мысль , что можно соединить оба гигантских океана » (стр. 85).
Штейн – стр. 143. «Сперва он поступил на военную службу… и отправился с Буйе в Америку… В этой войне, значение которой он, впрочем, отлично понял… война как таковая , говорил он, меня не интересовала, а только цель этой войны, и т.д.»… «После тщетной попытки заинтересовать вице-короля Мексики планом постройки большого канала для соединения обоих океанов ».
Рейбо , стр. 77: «Являясь солдатом в борьбе за американскую независимость, он служил под началом Вашингтона… война сама по себе меня не интересовала, говорит он, и только цель ее интересовала меня очень живо, и ради этого интереса я безропотно переносил ее тяготы».
Господин Грюн списывает только, что Сен-Симон не питал «особого интереса к самой войне», но не отмечает самого главного – его интереса к цели этой войны.
Господин Грюн не отмечает далее, что Сен-Симон желал отстоять свой план у вице-короля, и поэтому сводит этот план просто к «пришедшей в голову мысли». Не отмечает он и того, что Сен-Симон сделал это лишь «à la paix»[467], – и это объясняется тем, что Штейн указывает на данное обстоятельство лишь датой года.
Немедленно вслед за тем господин Грюн продолжает:
«Позже » (когда?) «он набрасывает план франко-голландской экспедиции в английскую Индию» (там же).
Штейн : «В 1785 г. он поехал в Голландию, чтобы набросать план объединенной франко-голландской экспедиции против английских колоний в Индии» (стр. 143).
Штейн сообщает здесь неверные сведения, а Грюн добросовестно списывает их. Сам же Сен-Симон рассказывает следующее: герцог Ла Вогюйон склонил Генеральные штаты{354} предпринять в союзе с Францией объединенную экспедицию против английских колоний в Индии. О самом себе Сен-Симон рассказывает только, что «в течение года он добивался (poursuivi) осуществления этого плана».
Господин Грюн : «В Испании он хочет прорыть канал от Мадрида до моря» (там же).
Сен-Симон хочет прорыть канал , – что за бессмыслица! Прежде ему пришла в голову мысль , теперь он хочет . Грюн искажает здесь факты не потому, что он добросовестно списывает Штейна, как в указанном выше случае, а потому, что делает это слишком поверхностно.
Штейн , стр. 144: «Вернувшись в 1786 г. во Францию, он уже в следующем году отправился в Испанию, чтобы предложить правительству план завершения постройки канала от Мадрида до моря».
При беглом чтении господин Грюн мог извлечь свою вышеприведенную фразу из соответствующего места в книге Штейна, которое, во всяком случае, может вызвать представление, будто план постройки и весь проект принадлежали Сен-Симону. На самом же деле последний наметил лишь план борьбы с финансовыми затруднениями, возникшими при давно уже начатой постройке канала.
Рейбо : «Шесть лет спустя он представил испанскому правительству план сооружения канала, который должен был служить судоходной линией между Мадридом и морем» (стр. 78).
Та же ошибка, что у Штейна.
Сен-Симон , стр. XVII: «Испанское правительство предприняло постройку канала для соединения Мадрида с морем; это начинание не двигалось вперед, потому что у правительства не было достаточно рабочих и денег; я договорился с графом де Кабаррюсом, нынешним министром финансов, и мы представили правительству следующий проект» и т.д.
Господин Грюн : «Во Франции он спекулирует на национальном имуществе».
Штейн описывает сперва положение Сен-Симона во время революции, затем переходит к его спекуляции национальным имуществом (стр. 144 и сл.). Но откуда господин Грюн взял свое бессмысленное выражение «спекулировать на национальном имуществе», вместо того, чтобы говорить о спекуляции национальным имуществом? И это мы можем объяснить читателю, дав ему прочесть оригинал:
Рейбо , стр. 78: «Вернувшись в Париж, он стал заниматься спекуляцией, причем спекулировал sur les domaines nationaux»[468].
Господин Грюн выдвигает свое вышеприведенное утверждение без всякой мотивировки. Мы не узнаем, почему Сен-Симон спекулировал национальным имуществом и почему этот сам по себе тривиальный факт имеет значение в его жизни. Ведь господин Грюн находит излишним списать у Штейна и Рейбо, что Сен-Симон хотел в виде опыта основать научную школу и крупное промышленное предприятие и хотел добыть необходимый капитал посредством этих спекуляций. Сам Сен-Симон именно так мотивирует свои спекуляции («Сочинения», стр. XIX).
Господин Грюн : «Он женится, чтобы быть в состоянии оказывать гостеприимство науке, чтобы испытывать жизнь людей, чтобы высасывать их психологически» (там же).
Господин Грюн вдруг перескакивает здесь через один из важнейших периодов жизни Сен-Симона – через период его естественно-научных занятий и путешествий. А потом, чтó это значит – жениться, чтобы оказывать гостеприимство науке , жениться, чтобы психологически высасывать людей (на которых не женишься), и т.д.? Все дело в следующем: Сен-Симон женился, чтобы иметь салон и быть в состоянии изучать там наряду с другими людьми также и ученых.
Штейн излагает это на стр. 149 так: «Он женился в 1801 г. …Я воспользовался браком, чтобы изучать ученых». (Ср. Сен-Симон, стр. 23.)
Теперь, после сличения с оригиналом, написанная господином Грюном бессмыслица получает свое объяснение.
«Психологическое высасывание людей » сводится у Штейна и у самого Сен-Симона к тому, чтобы наблюдать ученых в общественной жизни. Сен-Симон хотел, в полном соответствии со своим основным социалистическим воззрением, изучить влияние науки на личность ученых и на их поведение в обыденной жизни. У господина Грюна это превращается в бессмысленную, непонятную, отдающую романом причуду.
Господин Грюн : «Он впадает в бедность» (как, почему?), «занимается перепиской в каком-то ломбарде, получая тысячу франков в год – он, граф, потомок Карла Великого; затем » (когда и почему?) «он живет милостями одного бывшего слуги; впоследствии» (когда и почему?) «он делает попытку застрелиться, но его спасают, и он начинает новую жизнь, наполненную изучением наук и пропагандой. Лишь теперь он пишет два главных своих произведения ».
«Он впадает», «затем», «впоследствии», «теперь» – этими словами господин Грюн думает заменить хронологию и связь отдельных моментов в жизни Сен-Симона.
Штейн, стр. 156,157: «К этому прибавился новый и более страшный враг – все более гнетущая материальная нужда… После шести месяцев мучительного ожидания ему предлагают место – (даже это тире господин Грюн взял у Штейна, но он так хитер, что поставил его после слова „ломбард“) переписчика в ломбарде» (не «в каком-то ломбарде», как весьма хитро переделывает господин Грюн, ибо, как известно, в Париже существует только один , казенный ломбард) «с тысячью франков жалованья в год. Поразительная превратность судьбы, характерная для этой эпохи! Внук знаменитого царедворца Людовика XIV, наследник герцогской короны и огромного состояния, пэр Франции по рождению и гранд Испании – становится переписчиком в каком-то ломбарде!»
Теперь становится понятной ошибка Грюна с ломбардом; у Штейна же соответствующее выражение вполне уместно. Чтобы еще как-нибудь отличить свое выражение от штейновского, господин Грюн называет Сен-Симона только «графом» и «потомком Карла Великого». Последнее указание он заимствует у Штейна, стр. 142, и Рейбо, стр. 77, которые, однако, достаточно осторожны и говорят только, что Сен-Симон сам вел свою родословную от Карла Великого. Вместо приводимых Штейном положительных фактов, действительно заставляющих поражаться бедности Сен-Симона во время Реставрации , господин Грюн выражает лишь свое удивление по поводу того, что граф и предполагаемый потомок Карла Великого вообще может так низко пасть.
Штейн : «Два года прожил он еще» (после попытки самоубийства) «и сделал за это время, пожалуй, больше, чем за такое же количество десятилетий своей прежней жизни. „Катехизис промышленников“ был им теперь закончен » (господин Грюн об этом окончании давно начатой работы говорит: «лишь теперь он пишет » и т.д.), «а „Новое христианство“ и т.д.» (стр. 164, 165).
На стр. 169 Штейн называет оба эти сочинения «двумя главными произведениями его жизни ».
Таким образом, господин Грюн не только скопировал у Штейна его ошибки , но и сам из неопределенных выражений Штейна сфабриковал новые . Чтобы скрыть это свое списывание, он выдергивает только наиболее бросающиеся в глаза факты, но лишает их характера фактов, вырывая их из хронологической связи и из всей их мотивировки и опуская даже важнейшие промежуточные звенья. Приведенные нами отрывки составляют буквально все , что сообщает господин Грюн о жизни Сен-Симона. В его изложении кипучая, деятельная жизнь Сен-Симона превращается в ряд причуд и происшествий, представляющих меньше интереса, чем жизнь любого крестьянина или спекулянта того времени в какой-нибудь оживленной провинции Франции. И преподнеся читателю эту биографическую пачкотню, он восклицает: «вся эта воистину цивилизованная жизнь!» Он даже не стесняется сказать на стр. 85: «Жизнь Сен-Симона, это – зеркало самого сен-симонизма», словно грюновское изображение «жизни» Сен-Симона может быть зеркалом чего-нибудь иного, кроме «самой» манеры господина Грюна фабриковать книги.
Мы остановились несколько подробнее на этой биографии, ибо она является классическим образцом той основательности , c какой господин Грюн пишет о французских социалистах. Как уже здесь он с деланной небрежностью отбрасывает, опускает, искажает, переставляет, чтобы замаскировать свое списывание, – так же и в дальнейшем мы видим у него все признаки плагиатора, остающегося неспокойным в глубине души: искусственный беспорядок, дабы затруднить сличение с оригиналом; в цитатах, которые он приводит из своих предшественников, – пропуск отдельных слов и целых предложений, не вполне ему понятных вследствие незнакомства с оригиналами; фантазирование и приукрашивание предмета с помощью неопределенных фраз; вероломные выпады против тех самых людей, которых он списывает. А списывает господин Грюн с такой невероятной поспешностью, что часто ссылается на вещи, о которых он ровным счетом ничего не сообщил читателю, но которые у него, как у человека, прочитавшего Штейна, засели в голове.
Перейдем теперь к грюновскому изложению учения Сен-Симона.
Дата: 2018-12-21, просмотров: 241.