Мы переходим к разговору о служителях поместных собраний, задачей которых было продолжать в той или иной местности работу, начатую апостолами и их посланниками. Существовало два вида таких служителей: пресвитеры (епископы) и диаконы (помощники) — их число умножалось пропорционально росту христианской церкви. Апостолов же становилось все меньше и меньше, и их ряды не могли пополняться за счет очевидцев жизни и воскресения Христа. Особые служители были нужны для того, чтобы создать церковь и обеспечить ее существование, обычные — для того, чтобы сохранять церковь и заботиться о ее благоденствии.

Понятия «пресвитер» (старейшина)[706] и «епископ» (смотритель, руководитель)[707] в Новом Завете обозначают одно и то же служение с той лишь разницей, что первое было позаимствовано из иудейской, а второе — из греческой культуры и что одно указывает на положение, а второе — на обязанности.[708]

1. Об отличительных чертах этих служителей можно судить по следующим фактам:

а) В одном приходе их всегда было несколько, даже в маленьких городах, таких как Филиппы.[709]

б) Одни и те же служители ефесской церкви называются то пресвитерами,[710] то епископами.

в) Павел приветствует «епископов» и «диаконов» церкви в Филиппах, но не упоминает о пресвитерах, поскольку их включает в себя первое понятие; на это указывает и множественное число.[711]

г) В пастырских посланиях, в которых Павел перечисляет качества, необходимые для каждого церковного служения, он вновь упоминает только епископа и диакона, а впоследствии называет епископа пресвитером.[712]

Петр призывает «пастырей» «пасти Божие стадо» и «надзирать» за ним не принужденно и «не господствуя над наследием Божиим».[713]

д) Как следует из послания Климента Римского (ок. 95) и «Дидахе», эти понятия были взаимозаменяемы до конца I века, и подобное употребление изредка встречалось еще вплоть до конца II века.[714] Начиная со II века, от времен Игнатия и далее, эти два понятия разделяются и обозначают два разных служения; сначала под словом «епископ» понимают главу прихода, которому помогает совет пресвитеров, а впоследствии — главу епархии и апостольского преемника. Чин епископа вырос из чина старшего пресвитера. Епископ Лайтфут очень удачно выразил эту мысль: «Епископат сформировался не из среды апостолов путем распределения по поместным собраниям, но из среды пресвитеров путем возвышения; и титул епископа, в котором изначально не было ничего особенного, в конце концов стал особым наименованием старшего из пресвитеров».[715] Тем не менее лучшие богословы из числа отцов церкви, такие как Иероним (утверждавший, что епископы выделились из числа пресвитеров в качестве меры предосторожности против раскола), Златоуст и Феодорит, сохранили память о первоначальном положении вещей.[716]

Возможная причина, по которой старший служитель получил титул епископа (а не пресвитера), заключается в том, что, судя по недавно найденным монументальным надписям, так называли храмовых казначеев, а христианские епископы распоряжались церковной казной, которая в тот век огромного богатства и крайней нищеты использовалась в основном для помощи вдовам и сиротам, пришельцам и странникам, пожилым и больным.[717]

2. Новый Завет ничего не говорит об истории возникновения пресвитеров–епископов, но когда мы впервые встречаемся с этим служением в иерусалимской церкви, оно уже производит впечатление устоявшегося института.[718] Поскольку каждой иудейской синагогой управляли старейшины, вполне естественно, что каждое еврейское христианское собрание сразу ввело у себя такую форму управления. Возможно, именно поэтому автор Книги Деяний не счел нужным написать о происхождении пресвитеров, но рассказал о возникновении служения диаконов, которое появилось в силу особой необходимости и не имело явных аналогов в устройстве синагоги. Языческие церкви последовали примеру еврейских братьев, но предпочли более знакомое слово «епископ». Закончив проповедь Евангелия в Малой Азии, Павел и Варнава прежде всего создали там поместные церкви, рукоположив пресвитеров.[719]

3. Задачей пресвитеров–епископов было наставлять общину, вверенную их попечению, и управлять ею. Как правило, они были «пастырями и учителями».[720] Именно они направляли ход общего богослужения, следили за дисциплиной, заботились о душах и распоряжались церковным имуществом. Обычно их избирали из числа первых обращенных, а назначение производилось апостолами или их посланцами с одобрения общины или же самой общиной, которая поддерживала избранников добровольными пожертвованиями. Апостолы или их помощники–пресвитеры торжественно вводили новых служителей в служение посредством молитвы и возложения рук.[721]

Пресвитеры всегда составляли единую коллегию или корпорацию, пресвитерию, пресвитерский совет, — так было в Иерусалиме, в Ефесе, в Филиппах и при рукоположении Тимофея.[722] Между ними, несомненно, существовало братское равенство. Новый Завет ничего не сообщает нам о каком–либо распределении обязанностей, а также о полномочиях и сроке служения старшего пресвитера. Вполне вероятно, что пресвитеры распределяли обязанности между собой в зависимости от способностей, склонностей, опыта и обстоятельств каждого. Возможно также, что старшего пресвитера — избранного на время или навсегда — в отличие от остальных называли епископом; в этих обстоятельствах легко могло зародиться будущее отделение епископата от пресвитерии. Но до тех пор, пока общее руководство церковью находилось в руках апостолов и их посланцев, полномочия епископов ограничивались рамками одного прихода или небольшой группы приходов.

Деление на «проповедующих пресвитеров», или собственно служителей, и «правящих пресвитеров», или старейшин из народа, — это добрая традиция реформатских церквей, но она не может претендовать на апостольский авторитет, поскольку в единственном отрывке Писания, на котором она основана, речь идет лишь о двух функциях одних и тех же служителей.[723] Как бы ни происходило распределение и чередование обязанностей, Павел отчетливо упоминает способность учить в числе требований, обыкновенно предъявляемых к епископу или пресвитеру.[724]

4. Под ангелами семи малоазийских церквей следует понимать пресвитеров–епископов или пасторов поместных общин. Это представители коллегии пресвитеров или корпуса профессиональных служителей, на которых лежала ответственность возвещать общине волю Божью.[725] На момент гибели Павла и Петра в правление Нерона поместными собраниями управляли коллегии старейшин, и если Апокалипсис, как сегодня полагает большинство скептически настроенных толкователей, был написан ранее 70 г., у церкви было слишком мало времени, чтобы радикально изменить форму организации с республиканской на монархическую. Даже если мы отождествляем «ангелов» с конкретными людьми, эти люди, очевидно, принадлежали к конкретным церквям и подчинялись апостолу Иоанну; таким образом, они не были преемниками апостолов, каковыми называют себя епархиальные епископы позднейших времен. В крайнем случае можно допустить, что «ангелы» были приходскими, а не епархиальными епископами и знаменовали собой переходный этап от первых епископов к епископам, о которых писал Игнатий. Последние также были приходскими служителями, но только в монархическом смысле — они возглавляли пресвитерию, исполняли роль патриархов общины и несли особую ответственность за ее духовное состояние.[726]

5. Более всего представлению о древнем кафолическом епископате соответствует уникальное положение, которое занимал Иаков, брат Господень. В отличие от апостолов, он посвятил жизнь служению древнейшей иерусалимской церкви. В преданиях христиан–евреев II века он предстает одновременно епископом и папой вселенской церкви.[727] В действительности же он был лишь primus inter pares. Во время своего последнего посещения Иерусалима Павел отчитывался перед советом пресвитеров в своей миссионерской деятельности.[728] Более того, положение Иакова, не принадлежавшего к числу апостолов, было беспримерным и зиждилось главным образом на его близком родстве с Господом и личной святости, за которую его уважали даже необращенные евреи.

Насколько позволяют судить документальные свидетельства, апостольская эпоха не знала института епископов в прямом смысле этого слова, в то время как его едва ли не повсеместное распространение в середине II века не вызывает никаких сомнений. К вопросу о происхождении и развитии епископата мы вернемся при рассмотрении следующего исторического периода.

Диаконы и диакониссы

Диаконы,[729] или помощники, впервые появляются в иерусалимской церкви в количестве семи человек. Автор Книги Деяний (Деян. 6) рассказывает нам о происхождении этого чина, который упоминается еще раньше, чем чин пресвитера. У этого служения был прецедент — служители синагоги, которые занимались сбором и распределением пожертвований.[730] Избрание диаконов стало первым шагом к облегчению тяжкого бремени, лежавшего на плечах апостолов, которые хотели целиком посвятить себя молитве и служению слова. Поводом для этого стала жалоба христиан–эллинистов на еврейских и палестинских братьев: их вдов обходили во время ежедневной раздачи пищи (и, возможно, денег). Община проявила подлинно братский дух и избрала не евреев, а семерых эллинистов — если судить по именам (хотя греческие имена в то время встречались и среди евреев). После всенародного избрания диаконов их рукоположили апостолы.

Примеру древнейшей церкви последовали и остальные собрания. Числу диаконов особого значения не придавали. Однако в римской церкви число диаконов — семь — оставалось неизменным на протяжении нескольких поколений.[731] В Филиппах диаконы по положению шли сразу за пресвитерами, и Павел в своем послании упоминает и тех, и других.

Задачей этих диаконов, судя по тому, что сказано в Книге Деяний, было прислуживать за столом во время ежедневных вечерь любви и заботиться о нуждах бедных и больных. Первые церкви были благотворительными организациями, они заботились о вдовах и сиротах, оказывали гостеприимство странникам и восполняли нужды бедных. Пресвитеры распоряжались средствами благотворительного фонда, а диаконы собирали и раздавали их. Эта работа была естественным образом сопряжена со своего рода пасторской заботой о душах, поскольку в бедности и болезни люди лучше всего принимают наставление и утешение и более всего нуждаются в них. Таким образом, живая вера и примерное поведение были непременными требованиями к кандидату в диаконы.[732]

Двое из иерусалимских диаконов, Стефан и Филипп, также подвизались на ниве благовестил, но для них это было личным призванием, а не обязанностью.

В послеапостольские времена, когда епископ возвысился над пресвитером, а пресвитер стал священником, диакон превратился в левита. Оставив свою первейшую обязанность — заботиться о бедных — диаконы начали помогать священнику во время второстепенных частей богослужения и при совершении таинств. Диаконство стало первым из трех чинов церковнослужителей, ступенькой на пути к священству. При этом, в силу своей близости к епископу, чьим доверенным лицом и посланником он был, диакон имел некоторое преимущество перед священником.

В обязанности диаконисс,[733] или женщин–помощниц, входила забота о больных и бедных женщинах в церкви. Это служение было тем более необходимо, что в те времена между мужчинами и женщинами существовала четкая граница, особенно в Греции и на Востоке. Для благочестивых женщин и девушек, а в особенности для вдов, служение диакониссы было самой реальной возможностью постоянно и на законных началах использовать свой особый дар — самоотверженное милосердие и стремление к благополучию церкви. Таким образом они могли привнести свет и утешение Евангелия в самые сокровенные и деликатные уголки семейной жизни, никоим образом не выходя за рамки естественного для них поля деятельности. Павел упоминает Фиву, диакониссу церкви в Кенхрее, гавани Коринфа, и более чем вероятно, что Приска (Прискилла), Мариамь, Трифена, Трифоса и Персида, которых апостол хвалит за их труд в Господе, несли то же служение в Риме.[734]

Диаконисс обычно избирали из числа пожилых вдов. В восточных церквях это служение сохранялось до конца XII века.[735]

§ 63. Церковная дисциплина

Святость, наравне с единством и соборностью, или всеобщностью, является важнейшим признаком Церкви Христа, единственного и святого Спасителя всех людей; но христиане так и не смогли достичь святости на земле — они постепенно возрастают в ней, несмотря на многочисленные препятствия и преткновения. Всей воинствующей Церкви, как и каждому христианину в отдельности, предстоит длительный процесс освящения, который завершится только со вторым пришествием Господа.

Даже апостолы, указывавшие людям единственно верный путь спасения, при всем их превосходстве над обычными христианами никогда в земной жизни не претендовали на безгрешность и совершенство, но боролись с многочисленными немощами и неизменно нуждались в прощении и очищении.

Еще менее мы можем ожидать совершенной нравственной чистоты от их церквей. В сущности, все новозаветные послания включают в себя призыв к совершенствованию в добродетели и благочестии, предостережение против неверности и отступничества и порицание безнравственных привычек верующих. Сразу избавиться от старой закваски иудаизма и язычества было невозможно, и новообращенные впервые понимали всю отвратительность многих грехов лишь после возрождения от воды и Духа. В галатийских церквях многие оставили благодать и свободу Евангелия ради уз иудейского закона и «стихий мира». В письме, адресованном коринфской церкви, Павел обличал плотской дух сектантства, стремление превзойти окружающих в мудрости, участие в посвященных идолам языческих пиршествах, склонность к безнравственности и отвратительное опошление вечери Господней или связанных с нею вечерь любви. Судя по посланиям Павла и по Апокалипсису, большинство малоазийских церквей настолько увязло в доктринальных заблуждениях и фактических злоупотреблениях, что Святому Духу пришлось посылать им через апостолов суровые предостережения и упреки.[736]

Эти факты показывают, насколько нужна дисциплина — как для церкви в целом, так и для самих нарушителей порядка. Для церкви это процесс самоочищения, утверждения в святости и нравственном достоинстве, которые присущи ей по природе. Для нарушителя порядка это одновременно заслуженное наказание и возможность покаяться и измениться. Ведь конечная цель Христа и Его Церкви — спасение душ; и Павел называет самым суровым проявлением церковной дисциплины предание виновника «сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа».[737]

Способы поддержания дисциплины различались по строгости; сначала беседа с глазу на глаз, затем публичное замечание и, наконец, если эти меры оказывались бездейственными, полное или временное отлучение от всех средств благодати и от христианского общения.[738] После чистосердечного раскаяния оступившийся человек мог вернуться в общину. Дисциплинарные взыскания налагает все собрание во имя Христа; сам Павел отлучил блудника от коринфской церкви заочно, лично отсутствуя, но заручившись согласием всей общины и находясь в одном духе с нею. В одном из двух случаев, когда наш Господь использует слово ecclesia. Он говорит о церкви как о суде, который, подобно иудейской синагоге, имеет власть разрешать споры и поддерживать дисциплину.[739] В синагоге совет старейшин играл роль местного суда, который рассматривал как юридические, так и административные вопросы, но действовал от имени всей общины.

Самыми суровыми дисциплинарными взысканиями можно назвать два примера из истории апостольской церкви: во–первых, когда в иерусалимской церкви во дни ее первой любви Петр покарал Ананию и Сапфиру за ложь и лицемерие[740] и, во–вторых, когда Павел отлучил одного из членов коринфского собрания за прелюбодеяние и кровосмешение.[741] В последнем случае мы также видим покаяние отлученного.[742]

Иерусалимский собор

См. §34, с. 227 и далее, с. 234 и далее.

Роль апостольской церкви как обучающего и законодательного органа наиболее полно проявилась во время собора, который был созван в Иерусалиме в 50 г. для решения вопроса о значении закона Моисеева и устранения различий между еврейским и языческим христианством.[743]

Здесь мы упоминаем об этом событии лишь в силу его связи со структурой церкви.

В соборе принимали участие не только апостолы, но и пресвитеры, и братья. Мы знаем, что на нем присутствовали Петр, Павел, Иоанн, Варнава и Тит, а также, вероятно, все остальные апостолы. Иаков не принадлежал к числу Двенадцати, но, будучи местным епископом, председательствовал и предложил компромиссное решение, которое и было принято. Слушания носили открытый характер и проходили на виду у всего собрания; братья участвовали в обсуждении; дискуссия была горячей, но дух любви восторжествовал над личными мнениями; апостолы приняли и огласили решение при участии пресвитеров «со всею церковью» и разослали окружное послание не только от своего имени, но и от имени «братий–пресвитеров», или «мужей, начальствующих между братиями», «братиям» в собраниях, взбудораженных разговорами об обрезании.[744]

Все это с очевидностью доказывает право христиан тем или иным образом участвовать в управлении церковью — так же, как они участвуют в поклонении. Под влиянием и при участии апостолов в церкви установилось своего рода народное самоуправление и гармоничное, братское сотрудничество ее разных членов. Никаких принципиальных различий между духовенством и мирянами не существовало. Все верующие призваны быть пророками, священниками и царями во Христе. Соответственно, люди, которым вверены власть и забота о порядке, не должны забывать, что их главнейшая задача — приучать своих подчиненных к свободе и независимости и при помощи различных духовных даров приводить их в единство веры и знания, в меру полного возраста Христова.

Постепенно церкви в Греции и Риме оставили апостольские обычаи и отлучили от участия в законодательных соборах не только мирян, но и низшее духовенство.

Иерусалимский собор — не эталон, а показательный пример. Он свидетельствует о том, что апостолы одобряли синодальную форму церковного управления, при которой участие в рассмотрении общественно важных вопросов и в разрешении богословских и дисциплинарных разногласий принимают все классы христианского сообщества. Решение, которое приняли участники собора, и пастырское послание, которое они разослали, стали первыми в длинной череде постановлений, правил и энциклик, изданных с тех пор церковными властями. Но важно помнить, что это первое постановление — несомненно, появившееся под водительством Святого Духа и с учетом требований времени и обстоятельств жизни церквей, которые состояли из обращенных язычников и евреев, — в конечном итоге было всего лишь «временной мерой для решения насущных проблем» и не может считаться примером непогрешимого и вечного постановления. Дух братского смирения и единомыслия, проявленный в иерусалимском компромиссе, важнее буквы самого постановления. Царство Христово — территория не закона, а духа и жизни.

ПРИМЕЧАНИЯ

I. В Деян. 15:23 есть любопытное разночтение (см. критические издания греч. текста), которое, однако, не ставит под сомнение состав участников собора — по крайней мере, в отношении пресвитеров. В Textus Receptus 23–й стих звучит так: οί απόστολοι, και οί πρεσβύτεροι, και οί αδελφοί (א', Η, L, Ρ, Syr. и др.), «Апостолы и пресвитеры и братия находящимся в Антиохии, Сирии и Киликии братиям из язычников…» {такого же чтения придерживается и Синодальный перевод}. Некоторые другие переводы, как Revised King James Version, следуют более достоверному чтению, οι απόστολοι, και οί πρεσβύτεροι αδελφοί: «Апостолы и пресвитеры, братия…» или «Апостолы и пресвитеры братия» (опуская запятую). Но этот стих можно перевести и по–другому: «Апостолы и братья–пресвитеры», — поскольку Петр обращался к пресвитерам как συμπρεσβύτερος, или «сопастырь» (1 Пет. 5:1). Textus Receptus лучше согласуется с Деян. 15:22, но оборот και οι могли опустить из желания привести текст в соответствие с более поздними обычаями, которые не позволяли мирянам участвовать в соборах, — в его пользу свидетельствуют такие надежные источники, как א*, А, В, С, D, Вульгата и сочинения Иринея Лионского, и он присутствует в редакциях Тишендорфа (8–е изд.) и Уэсткотта — Хорта.

Беллармин и другие католики, а также некоторые англиканские богословы обходят молчанием факт участия пресвитеров и мирян в законодательном соборе и утверждают, что пресвитеры и миряне всего лишь выражали молчаливое одобрение. Так полагает, к примеру, Секер: «Апостолы присоединяют к себе пресвитеров и братьев… не для того, чтобы признать за ними такую же власть, но лишь для того, чтобы упомянуть об их согласии» (цит. по Jacobson, Speaker's Commentary, Acts 15:22). Д–р Пламптре придерживается совершенной иной точки зрения на Деян. 15:22: «Последние слова ["со всею церковью"] важны, поскольку они указывают на положение, которое занимали миряне. Если миряне одобрили постановление собора, значит, оно было представлено на их утверждение, а право утвердить решение подразумевает власть его отвергнуть или, возможно, изменить». Епископ Коттерилл (Cotterill, Genesis of the Church, p. 379) высказывает аналогичные соображения: «Это, несомненно, был открытый собор, а не просто тайная встреча неких чиновников. По существу, он во многом напоминал древнюю Агору, описанную Гомером: принятием решений на ней руководил совет знати, но простолюдины присутствовали и свободно высказывали свое мнение. Нельзя забывать и о том, что свобода слова на церковных соборах является истинным мерилом их репутации. Во все времена и при любом строе свободное обсуждение было несовместимо с деспотическим правлением одного человека или привилегированного класса. Опять же, толпа не просто присутствовала — Лука четко пишет о том, что вся церковь одобрила принятое решение и предпринятые в соответствии с ним шаги».

II. Авторитетность Иерусалимского собора как предтечи регулярных законодательных соборов и синодов часто переоценивают. С другой стороны, каноник Фаррар сильно ее недооценивает, когда пишет: «Собрание иерусалимской церкви можно назвать "собором" только в силу неоправданно широкого толкования понятий — это понятие подразумевает совершенно иной уровень организации, который не мог существовать в те давние времена. Так называемый "Иерусалимский собор" совершенно не был похож на вселенские соборы церкви ни своей историей, ни своим составом, ни своей целью. Это был не съезд уполномоченных делегатов, а собрание всей иерусалимской церкви, которая принимала у себя делегацию из антиохийской церкви. Даже Павел и Варнава, похоже, не имели права голоса при принятии решения, хотя их мнение было ничуть не менее объективным, чем мнения разношерстной толпы, и они не были обязаны проявлять какую–либо лояльность по отношению к Иакову. Возможно, мнением иерусалимской церкви интересовались из уважения, однако она не обладала никакими преимуществами и не пользовалась исключительной привилегией навязывать свои решения свободной Божьей Церкви. "Постановление" этого "собора" было не более чем мудрой рекомендацией отдельного синода, адресованной конкретной епархии, и действовало в течение ограниченного срока. По существу, это был поместный конкордат. На два его пункта вселенская церковь не обратила никакого или почти никакого внимания; всего через несколько лет Павел дважды поставил под сомнение третий пункт и в конце концов добился его пересмотра — на основании тех же принципов, но с совершенно иным результатом. Партия иудействующих, придерживавшаяся столь же критических позиций, сочла, что уступка, которую собор сделал язычникам, решив не настаивать на необходимости обрезания, не имеет реальной силы, и это стоило Павлу отчаянной борьбы, которую он вел всю оставшуюся жизнь. Если это циркулярное письмо можно назвать обязательным и окончательным постановлением и если собрание одной церкви — не делегатов, а всех ее членов, — можно назвать собором, то никогда еще не было соборного решения, на которое бы так мало ссылались, и никогда еще не было постановления, которое бы столь единодушно считали недейственным и те, кто отрицал справедливость его послаблений, и те, кто оспаривал по меньшей мере три из четырех его пунктов, словно вопрос все еще был открыт» (F. Farrar, Life and Works of St. Paul, I. 431).

Церковь и Царство Христа

Таким образом, апостольская церковь производит впечатление свободного, независимого и полноценного организма, системы сверхъестественной, божественной жизни в человеческом теле. Внутри самой церкви есть все, что необходимо для достижения стоящих перед нею целей. Она удовлетворяет свои внешние потребности за счет своего свободного духа. Это независимый и самоуправляемый институт, который существует внутри государства, но не принадлежит ему. В истории первых трех столетий нет ни малейшего признака объединения с государством, будь то в форме иерархического главенства или эрастианской субординации, подотчетности церковных споров государству. Апостолы почитали гражданские власти как божественное установление, предназначенное для того, чтобы защищать жизнь и собственность, вознаграждать добрых и наказывать злых, — даже во времена Клавдия и Нерона они требовали неукоснительно подчиняться государству во всех гражданских делах, подражая своему божественному Учителю, Который подчинялся Ироду и Пилату в земных делах и воздавал кесарю кесарево. Однако в том, что касалось их духовного призвания, они не позволяли государству что–либо запрещать или приказывать им. Они жили по принципу «слушаться Бога более, нежели человеков», и за эти убеждения всегда были готовы претерпеть лишение свободы, насмешки, гонения и даже смерть, но никогда не брали в руки плотское оружие и не призывали к мятежу и революции. «Оружия воинствования нашего, — пишет Павел, — не плотские, но сильные Богом». В мученичестве гораздо больше доблести, чем в сопротивлении огнем и мечом, и оно в конечном итоге гораздо чаще приводит к полной и долговременной победе.

Члены апостольской церкви не были свободны от нравственных изъянов — наследия иудаизма, язычества и природного состояния душевного человека. Однако церковь, данной ей властью, установила жесткую дисциплину и таким образом постоянно отстаивала свое достоинство и свою святость. Она не была совершенной, но ревностно стремилась достичь полного возраста Христова, ждала и жаждала возвращения Господа в славе и восхищения христиан на небеса. По существу, церковь еще не стала вселенской, а была лишь малым стадом перед лицом враждебных полчищ языческого и иудейского мира, но в ней уже были сокрыты семена подлинной кафоличности, мирового характера, ростки победы над всеми остальными религиями и господства над всеми народами земли и всеми классами общества.

Павел называет Церковь Телом Иисуса Христа.[745] Таким образом, апостол изображает ее единым живым организмом, который имеет различные органы, способности и функции и в то же является местом обитания Христа и средством Его искупительного и освящающего влияния на мир. С одной стороны, Христос — Голова, с другой — всепроникающая Душа этого Тела. Христос без Церкви был бы головой без тела, источником без воды, царем без подданных, командиром без солдат, женихом без невесты. Церковь без Христа была бы телом без души или духа — безжизненным трупом. Церковь живет лишь постольку, поскольку Христос живет и действует в ней. Каждое мгновение своей жизни Церковь зависит от Него, так же как тело от души, а ветви от лозы. Он же, со Своей стороны, непрерывно дарует ей небесные дары и сверхъестественные способности, постоянно открывается ей, Он использует и будет использовать ее как орудие распространения Своего Царства и христианизации мира до тех пор, пока все начальства и власти добровольно не склонятся перед Ним и не прославят Его как вечного Пророка, Священника и Царя возрожденного человечества. Этот труд должен постепенно совершаться с течением истории. Понятие тела или живого организма подразумевает развитие, расширение и укрепление — поэтому Павел также говорит том, что Тело Христово будет расти, «доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова».[746]

Этот идеальный образ Церкви, нарисованный в 1 Послании к коринфянам и особенно в Послании к ефесянам (а его Павел писал в тюрьме, прикованный к солдату–язычнику), очень далек от реального состояния маленьких общин, которые в апостольские времена состояли из крестьян, вольноотпущенников, рабов и прочих необразованных людей низкого происхождения. В идеях древних философов и государственных мужей мы не найдем ничего подобного. Существование Церкви можно объяснить только божественным вдохновением.

Мы не должны отождествлять этот возвышенный образ Церкви как Тела Христова с какой–либо конкретной церковной организацией, которая в лучшем случае является частью целого и несовершенным приближением к идеалу. Аналогичным образом, мы не должны путать его с еще более возвышенной идеей Царства Божьего, или Царства Небесного. Эта путаница очень часто становилась причиной самонадеянности, фанатизма и нетерпимости. Примечательно, что Христос говорит о Церкви в органическом, вселенском смысле лишь однажды.[747] О Царстве же Он говорит очень часто, и почти все Его притчи являются иллюстрациями к этой великой идее. Понятия Церкви и Царства тесно связаны друг с другом, но не тождественны. Во многих отрывках мы не сможем заменить одно слово другим.[748] Церковь видима, многообразна и преходяща; Царство Небесное духовно, едино и вечно. Историческая церковь со всеми своими ответвлениями — это учебное заведение, школа для подготовки к Небесному Царству, и она прекратит свое внешнее существование, как только выполнит свое предназначение. Царство уже пришло во Христе, все еще, шаг за шагом, грядет и однажды, когда Царь явится в славе, окончательно установится в полноте своей силы и красоты.

Подлинная цель церковной истории — установление этого Царства посредством видимых церквей, со всеми их раздорами и победами. Это длинный, но верный и ровный путь, который изобилует не только препятствиями, трудностями, крутыми поворотами и извилинами, но и ощутимым присутствием Того, Кто стоит у штурвала и ведет корабль сквозь дождь, бури или палящее солнце в гавань иного, лучшего мира.