Каковы бы были образы Христа, Адама и ангелов, средневековые мужчины не идентифицировались с ними и не пытались им подражать. Эволюция средневекового канона мужской красоты значительно конкретнее представлена в истории одежды. Тем более, что средневековые художники даже библейских героев наряжали в современные себе костюмы.

Мужская мода никогда не была идеологически нейтральной. Она всегда и везде вызывала жаркие споры, в которых можно выделить несколько более или менее постоянных мотивов и оппозиций.

Мужское - женское. Мужчины боятся "обабиться", уподобиться женщинам, потерять свое мужское достоинство.

Свое - чужое. Страх уподобиться чужакам, потерять свою этническую идентичность и исконное прошлое; в советское время это называли низкопоклонством перед иностранщиной.

Высшее - низшее. Страх потерять материализованные в одежде сословно-классовые привилегии, отличающие элиту от простонародья.

Традиционное - новое. Конфликт поколений, страх перед культурными инновациями, носительницей которых всегда является молодежь и за которыми так или иначе маячит вопрос о власти. Борьба против новой моды прикрывается флагом защиты традиционных духовных ценностей.

Нравственное - безнравственное. Идеологическая борьба против любых инноваций обязательно облекается в форму защиты морали, скромности и стыдливости, а всякая новая мода провозглашается не только некрасивой, но и бесстыдной.

Нормальное - извращенное (= гомосексуальное). Страх перед гомосексуальностью пронизывает все споры о мужской одежде. Удлиняя куртки, мужчины уподобляются женщинам, укорачивая - демонстрируют миру свои гениталии и т.д. Консерваторы уверены, что практически любую смену моды инициируют и выигрывают от нее "содомиты".

"Костюмные" споры раннего средневековья вращались вокруг двух главных тем: забота о том, как лучше прикрыть свои гениталии (довод в пользу длинных плащей) то и дело приходит в противоречие с заботой о том, чтобы отличаться от женщин (довод в пользу коротких плащей и камзолов).

Первым доводом в пользу длинной одежды в каролингскую эпоху были соображения удобства. "Кому нужны короткие плащи? В постели они не могут нас прикрыть, на коне они не защищают ни от дождя, ни от ветра, а когда мы сидим, они не спасают наши ноги ни от холода, ни от сырости", - говорил Карл Великий.

Рис. 5

Для церковников важнее были идеологические моменты. Чтобы утвердить свое право первородства, Западной Европе нужно было отмежеваться от Византии. В Византии основой мужской одежды была римская туника. Парадная одежда императора - дивитисий (позже она стала называться саккосом, который вошел и в облачение московских патриархов) представляла собой длинную, сравнительно узкую в подоле тунику с широкими рукавами, под которой были надеты узкие штаны. Так же одевались и знатные люди империи (рис. 5).

Западным людям такая одежда казалось неподобающей. Епископ Лиутпранд, посетивший в 968 г. с дипломатической миссией Константинополь, решительно осудил "женственный" византийский "унисекс", противопоставив ему "мужественную" франкскую моду: "Греческий монарх носит длинные волосы, одежду с широкими рукавами и женскую прическу… Это лжец, предатель и т.д. Напротив, король франков носит красивую, коротко подстриженную шевелюру, а его одежда, включая колпак, совершенно отлична от женской."

В ХI в. восточная мода распространяется в Западной Европе, мужская верхняя одежда удлиняется. Церковников это приводит в ужас. Норманский историк Ордерик Виталий жалуется, что вместо старой "скромной одежды, идеально приспособленной к формам тела", молодые люди теперь подметают пыль длинными полами и плащами, а руки их теряются в складках широких рукавов, "они не могут ни ходить, как следует, ни делать ничего полезного". Это делает мужчин мягкими и похожими на женщин. А женственность в мужчине - не что иное, как проявление содомского греха. Все это не имеет ничего общего с "честными обычаями наших предков" и сулит стране позор и вырождение.

Не менее острые идеологические споры шли о прическе и бороде.

Архаическое сознание приписывает волосам особую магическую силу. По народным поверьям, волосы - средоточие жизненных сил человека. В магии отрезанные волосы (как и ногти, пот, слюна и др.) воспринимались как заместитель (двойник) человека. Нередко отрезанные волосы хранили, а затем клали в гроб, чтобы "на том свете дать отчет за каждый волос". Словенцы верили, что вместе с волосами и бородой можно отнять у человека силу и здоровье Длинные волосы нередко считали признаком и даже источником мужской силы (вспомните историю Самсона и Далилы). Волосы приносили к жертву богам и использовали в ритуальных целях. У многих народов первая стрижка волос у детей была своеобразным обрядом перехода в следующую возрастную стадию.

Для мужчин это было даже важнее, чем для женщин. Оволосение тела, особенно появление бороды, - знак полового созревания, с которым связано изменение социального статуса мальчика. Борода в народной традиции - признак мужественности, воплощение жизненной силы, роста, плодородия и изобилия. Бороде часто приписывалась особая магическая сила В обычном праве, это знак зрелости.

Прикосновение к чужой бороде в средние века было серьезным оскорблением. По скандинавскому эпосу, короли восточной Балтии должны были ежегодно посылать своему сюзерену свои бороды и усы, пока его собственную бороду "с кожей под ней, аж до самого мяса", не содрал кто-то более сильный. Легендарный великан Рето из легенд о короле Артуре имел плащ, сотканный из бород убитых им королей. Преступников и бунтовщиков часто наказывали принудительным бритьем головы и бороды. Даже название Голгофы - Кальвария ("Лысая гора") некоторые авторы объясняют тем, что Христа перед распятием постригли.

В русском праве повреждение бороды считалось большим преступлением. В "Псковской судной грамоте" (XIV~XV вв.) за это полагался наивысший штраф в сумме двух рублей; следующий по величине штраф в один рубль взимался, в частности, за убийство. Лишение бороды было ритуализованной формой наказания. Например, согласно "Повести временных лет" (начало XII в.), Ян Вышатич распорядился выдрать бороды языческим волхвам. В России противники петровских времен приравнивали бритье к насильственному оголению, иногда отрезанную бороду носили на груди в мешочке и клали с собой в гроб, считая, что ее надо будет предъявить св. Николаю (русская поговорка "Без бороды и в рай не пустят").

Насильственное сбривание волос на голове и на теле считалось не только унизительным, но нередко приравнивалось к символической кастрации. "И взял Аннон слуг Давидовых, и обрил каждому из них половину бороды, и обрезал одежды их на половину, до чресл, и отпустил их" (2-я Царств, 10 , 4) Иначе говоря, Аннон оголил послов и в таком виде отпустил их домой. Могло быть и хуже. "В тот день обреет Господь бритвою… голову и волоса на ногах, и даже отнимет бороду" (Исаия, 7, 20). Поскольку "ноги" в Библии часто обозначают гениталии, имеется в виду выбривание лобка и тем самым - символическое превращение мужчин в женщин (или мальчиков).

Хотя борода и длинные волосы считались положительными знаками маскулинности и им приписывалась особая сила, мода на сей счет у разных народов и в разные эпохи была неодинаковой. В греко-римском мире, начиная с Александра Македонского и до У1 -У11 вв., существовал обычай брить или выщипывать бороду. Напротив, многие германские племена бороду уважали и, естественно, строго осуждали тех, кто думал иначе. В 1043 г. один немецкий аббат в письме другому сетовал на распространение "отвратительного для скромных глаз постыдного обычая пошлых французов … стричь бороду, укорачивать и деформировать одежду".

Затем мода изменилась. В XI и XI1 вв. французские и норманнские моралисты жалуются уже не на бритые подбородки, а на бороды. Как пишет Ордерик Виталий, "сейчас почти все наши соотечественники посходили с ума и носят маленькие бородки, признавая тем самым, что, подобно козлищам смердящим, они погрязли в мерзких вожделениях". По словам другого французского проповедника (1105 г )., "длинные бороды придают людям вид козлов, чьей мерзкой порочности постыдно подражают своими грехами прелюбодеи и содомиты".

Еще строже осуждаются длинные волосы. У германских племен раннего средневековья длинные волосы считались символом мужской силы и могущества. При низложении меровингского короля, ему насильно обстригали волосы на голове (не в этом ли и смысл монашеского пострига?). Однако в Англии XI1 века стали считать длинные волосы признаком изнеженности и продуктом норманнского влияния; некоторые священники не только осуждали их в пламенных проповедях, но и, если представлялась возможность, собственноручно стригли королей и лордов

То же самое происходило и во Франции. В 1096 г. Руанский собор постановил, что "ни один мужчина не должен отращивать длинных волос", а епископ Годфруа Амьенский даже отказался принять пожертвования от человека, который явился неподстриженным: "не стоит принимать дары от того, кто, подобно женщинам, распустил кудри по плечам".

Как же быть с традиционно длинными волосами Христа? Авторитетный церковный комментатор ХII в. разъясняет и это: "Христос и Его апостолы изображаются с длинными волосами не потому, что они носили их в действительности, а из соображений святости".

Даже против бороды как символа мужественности, который уважал сам Блаженный Августин, нашелся аргумент. По словам Сикарда Кремонского (вторая половина XII в.), "мы бреем бороду свою, дабы выглядеть как мальчики; подражая их скромности и невинности, мы будем пировать с Господом и войдем во царствие небесное (Матфей. 18:3) и мы будем равны ангелам с их вечно цветущей юностью. Но в течение постов мы отпускаем наши бороды, стараясь выглядеть как кающиеся грешники…"

Средневековые маскулинности

Однако следует помнить, что нормы мужской красоты, как и прочие элементы канона маскулинности, были сословными и оставались таковыми даже после смерти. Например, английские надгробия XIII в. изображают рыцарей и клириков не совсем одинаково. В статуях и рельефах рыцарей подчеркивается прежде всего физическая сила, сильные руки и мощные ноги этих мужчин передают ощущение телесности и витальности. В надгробиях духовных лиц больше внимания уделяется благостному выражению лиц.

Сословными были и мужские добродетели. В обычной, светской мужской среде, будь то рыцари, крестьяне или студенты, культивируются грубость, драчливость, пьянство ("Кто не пьет, тот не мужчина"), умение браниться, даже богохульство. Для духовного сословия эти нормы были неприемлемы. Монах, который не убивает и не занимается сексом, кажется ненастоящим мужчиной, он постоянный объект для насмешек и издевательств.

Зато умение владеть собой, без которого невозможно выполнить тот же обет воздержания , - самое что ни на есть "мужское" качество. Сила духа, позволяющая мужчине победить собственную плоть, не менее важный признак маскулинности, чем бесстрашие. "Логоцентризм" снова оказывается в противоречии с "фаллоцентризмом". А разные наборы добродетелей предполагают также разные мужские идентичности и соответствующую им внешность.

Еще одна особенность средневекового общества - наличие карнавальной, "смеховой" культуры. В карнавале, исполненном веселья и эротики, участвовали все, даже духовные лица, причем в нем не было деления на исполнителей и зрителей. По выражению М. Бахтина, здесь "все активные участники, все причащаются карнавальному действу. Карнавал не совершают и, строго говоря, даже не разыгрывают, а живут в нем, живут по его законам, пока эти законы действуют". Унаследованные от языческого прошлого оргиастические праздники и обряды, предполагавшие ритуальную наготу, сохранялись на протяжении всего средневековья.

Средневековые хроники содержат немало красочных описаний "голых процессий", когда доведенные до отчаяния засухой или другой напастью люди, дабы умилостивить Бога, босиком, "голыми в одних рубашках" и без оных, шествовали во главе со священниками по улицам городов и селений. Особенно впечатляющими были процессии флагеллантов, которые, раздевшись донага (в XI веке) или до пояса (в XIV в.), публично занимались самобичеванием.

Откровенно сексуальное, грубое, апеллирующее к телесному низу, "гротескное тело" народной культуры, выпячивавшее все то, что запрещала и подавляла культура религиозная, не только позволяло отдельно взятым людям расслабиться и выжить, но и помогало сохранить те имманентные и примитивные элементы маскулинности, без которых мужское сообщество оказалось бы нежизнеспособным.

Именно благодаря ей стала возможна и ренессансная реабилитация плоти.

Феминизация мужского тела

Во второй половине XVII в. религиозная цензура над искусством постепенно ослабевает, но само искусство изменило понимание своих задач и возможностей. В искусстве барокко обнаженное тело - часто не столько предмет углубленного художественного исследования, сколько украшение, элемент декора. Барочные образы богов и героев - во многом лишь персонификации безличных сущностных сил: Зевс - воплощение пафоса и величия, Прометей и Аполлон - науки и искусства, многочисленные укротители коней обозначают подчинение разуму природных сил или человеческих страстей и т.д. Наделенное качеством обобщенного символа, обнаженное тело уже не вызывает у зрителя не только эротических, но и каких бы то ни было других сильных чувств.

Нагота, как женская, так и мужская, строго канонизирована, особенно. в самом процессе обучения художников. В XVII в. французская Академия художеств четко расписала все его стадии. Сначала студент должен копировать рисунки, потом - слепки античных статуй и только после этого писать живых натурщиков, которые опять-таки позируют ему не свободно, а в "классических" позах. Академическая живопись ориентирована не на изображение жизни, а на копирование ранее созданных и по определению недосягаемых образцов.

Один из важнейших признаков художественности - искусственность как замысловатость, искусность, филигранность, отстраненность от всего реального, земного. Применительно к нашей теме, это значит, что эстетизированное "нагое" полностью оторвалось от "непристойного" и как бы не существующего "голого".

Рис. 1

Рис. 2

Рис. 3

Величайший мастер эпохи рококо Николя Пуссен (1553 - 1665) не боится ни женской, ни мужской наготы ("Аполлон и Дафна", 1625, рис.1, "Мидас и Вакх", 1629 (рис.2), "Триумф Нептуна и Амфитриты", 1639, рис.3). Но антикизированная красота для него важнее естественности и поэтому выглядит холодно-декоративной. Как сказал позднее сэр Джошуа Рейнольдс, "Пуссен так долго жил среди античных статуй и общался с ними, что они стали ему понятнее и ближе окружавших его людей". Иногда обнаженные тела на картинах Пуссена кажутся написанными не с живых людей, а со статуй, напоминая тщательно подобранные натюрморты, которыми можно только любоваться. Но порой этот самоконтроль прорывается, и грубоватая, утрированная натура перевешивает антикизированный идеал.

Но творчество великого мастера всегда выходит за рамки его эстетических принципов. Живое (= голое) тело, каким бы оно ни было красивым, кажется рафинированным аристократам просто-напросто неодетым. "Люди возбужденно или смущенно осознают, что нагота - это неодетое тело. Их возбуждает не нагота, а одежда. Одежда фетишизируется, а ткань - блеск шелка, глубокие складки бархата, мягкая пена кружев - возбуждает художников больше, чем простая кожа. Рококо - искусство стриптиза. Там, где прежние ню демонстрировали свои обнаженные тела, их сестры из эпохи рококо возбуждают жеманством, претензией на скромность. Значительно чаще, чем когда бы то раньше, женская нагота показывается в процессе одевания или раздевания".

Между тем игра, наряды и кокетство всегда считались женскими качествами. В искусстве рококо женское тело господствует так же безраздельно, как при дворе - каприз очередной фаворитки. Главная фигура "галантного века" - женщина. Но витрина не должна вводить в заблуждение. Подобно тому, как власть фаворитки целиком и полностью зависит от расположения короля, женское ню существует только ради украшения и удовлетворения мужского тщеславия и вожделения. Хозяином, режиссером и главным зрителем этого театра остается мужчина.

Рис. 4

Тем не менее эстетические принципы эпохи распространяются и на мужчин. Аристократическое искусство последовательно феминизирует мужское тело. Это касается и одежды, и телосложения, и манер. Вслед за "жеманницами" во французской комедии появляются образы манерных и томных "жеманников".

Знаменитые французские художники эпохи рококо Антуан Ватто (1624-1721) и Франсуа Буше (1703-1770) в своих рисунках и этюдах отлично изображают реальное мужское тело (см., например, рис.4) но в пасторальных картинах эти реалии бесследно исчезают. В бесчисленных скульптурных и живописных парах Амуров и Психей, Дафнисов и Хлой юноши выглядят такими же женственными, как и девушки.