Следует отметить, что европейское искусство гравюры, и в первую очередь типа чиароскуро, в общих чертах идентично искусству японской цветной гравюры. В большинстве случаев его тематика была религиозной, и оно было особенно популярным именно в то время, когда японское посольство прибыло к папе римскому. Вероятнее всего, такие гравюры с изображениями святых и иными подобными сюжетами должны были входить в число предметов, привезенных послами на родину из Италии. Истребление христиан в XVII в. и уничтожение всего, так или иначе с ними связанного, позволяет объяснить причину забвения даже самой техники гравюры. Однако нам известно, что уничтожение было неполным, и некоторые христианские вещи сохранились до наших дней. Поэтому следует отметить, что случайное знакомство с одним из типов итальянских цветных гравюр могло явиться стимулом для разработки этой техники японцами задолго до того, как начались гонения на христиан.

С проблемой книгопечатания и европейским и книгами связано проникновение в страну значительного количества европейской литературы, что было вызвано контактами с иностранными государствами. В 1588 г. миссионеры основали на острове Амакуса на Кюсю училище и типографию. Иностранные сочинения переводились на разговорный японский язык и печатались в латинской графике. Помимо религиозных книг, одними из первых были напечатаны в 1593 г. «Басни Эзопа» («Исохо-моногатари»), перевод которых сделал японский христианин, прокаженный, бывший дзэнский монах. Вполне возможно, что эта книга могла в какой-то мере стимулировать создание замечательных притч для юношества, появившихся в Японии примерно в то время. B XVII в. было опубликовано несколько историй для детей, популярность которых сохранялась так же прочно, как популярность басен Эзопа и Лафонтсна в Европе. Существовали, например, такие сказки о животных, как «Нэдзумэ-но емэири» («Свадьба крысы»), появившаяся в 1661 г., «Сару кани кассэн» («Сражение обезьяны с крабом»), «Ситакири судзумэ» («Ласточка с разрезанным языком»), появившиеся в виде «новых изданий» между 1704 и 1711 гг.; хорошо всем известные сказки «Момотаро» («Мальчик-персик»), «Хана сакаэ дзидзи» («Старик, который заставлял деревья цвести») и «Усаги-но катакиути» («Заячья месть»). Их знают в каждой японской семье, и они входят во все хрестоматии.(К.Кирквуд)

Свидетельством того, что общество не было полностью изолировано от иностранной литературы, является тот факт, что токугавский сёгунат помимо гонений на христианство считал необходимым проверять поступающие из-за границы книги и запрещал ввоз и распространение той литературы, в которой имелось хоть малейшее упоминание о христианстве. Такэкоси приводит список запрещенных подобным образом 35 работ общего характера, посвященных западной географии, истории, естественным наукам или религии. Несколько позже к нему добавили «Комодан» — сочинение, подробно описывающее нравы и обычаи голландцев, равно как и другие книги, посвященные европейской цивилизации. Невозможно представить, чтобы эти произведения остались незамеченными японскими учеными того времени прежде, чем на них был наложен запрет. Невозможно также определить, насколько сильно доставляемые из постренессансной Европы книги могли повлиять на интеллектуальное возрождение в Японии.

Что же касается драматургии, то следует отметить, что именно в этот период Нидерланды переживали собственный литературный и театральный Ренессанс, а голландские купцы впервые вступили в сношения с Японией. В. Г. Астон высказал следующее предположение по поводу драм Тикамацу: «За исключением нескольких трехактных пьес, все его драмы состояли из пяти актов. Однако мне не удалось найти подтверждений тому, что выбор этого сакрального числа как-то связан с тем, что голландцы любили посещать театры Киото и Осака во время своих регулярных визитов в Эдо для засвидетельствования почтения сегуну. Невозможно также проверить и другое мое предположение, что планировка японского театра с его вместительным партером и галереей, равно как и сцена, хорошо оборудованная реквизитом, опускными дверями, поворачивающимися платформами (как в древней Греции) и другими приспособлениями, чем-то обязана указаниям этих его посетителей». Также и другие авторитетные авторы обращали внимание на иностранные влияния в японском театре. Зои Кинкайд отмечала: «Китайское влияние сильнее всего заметно на театральных костюмах. При этом местные мастера постепенно начинали приспосабливаться к привезенным из Китая моделям. Текстильное искусство достигло своей вершины в эпоху Гэнроку. Привоз материалов с редкими рисунками и ярких цветов оказал удивительное влияние на театр Но, а также на Кабуки и нингё-сибай (кукольный театр) в области костюмов. Актеры выступали в одеждах из редкостных тканей: шерстяные и вельветовые из Голландии, из золотой парчи и вышитые изделия из Китая. В это время значительно улучшилось качество париков, а также — вероятно, под влиянием китайского театра — начали применяться накладные бороды». Наряду с китайскими влияниями одновременно в Японию проникали и европейские моды. Когда представления Окуни привлекали к себе жителей Киото, внезапно в моду вошло все европейское. Западное платье стало настолько обычным, что, случайно встретив толпу придворных, было трудно сразу определить, кто это — португальцы или японцы. Подражая португальцам, некоторые страстные приверженцы моды выучивали наизусть «Отче наш» и «Аве Мария». Усиленно распродавались четки. Все князья, включая Хидэёси и его племянника, гуляли, повесив на шею ладанки и распятия, что было данью моде, а вовсе не знаком благочестия.

Заключение

Остается несомненным фактом, что Япония пережила любопытный период внешних влияний. Подобно тому, как античные науки, проникшие из древней Греции и Рима в средневековую Италию, вплоть до наших дней продолжают процветать в интеллектуальной среде, так и в Японии заимствованная из Китая классическая традиция смешалась с завезенными из Европы новшествами, оживившейся древнеяпонской культурой и новыми движениями в среде простого народа. Например, при дворе князя Мито японские аристократы, одетые в костюмы династии Мин, гуляли бок обок с самыми ярыми националистами — кокугакуся, напоминающими грекули — греческих ученых в древнем Риме. Это было отклонение от норм токугавской эпохи с ее преклонением перед китайскими заимствованиями, но еще большей аномалией являлись приверженцы европейского стиля, которые принимали моду, а вместе с ней и элементы культуры западных чужеземцев и «варваров».

Такой точки зрения придерживается и Тасэ Садзю в своей статье об истории японского образования. Он считает, что «португальские и испанские католические священники первыми привезли в Японию не только свою религию, но и западную науку, литературу и искусство. Они, равно как позднее и голландцы, внесли в японскую культуру вклад, который можно сравнить с благами, что дали буддизм, конфуцианство и континентальное искусство, привезенные в Японию жителями корейского государства Кудара. В те времена наши предки называли португальцев и испанцев намбандзин — чужеземцами, прибывшими из южных краев. Большим почитателем и сторонником культуры Намбан был Ода Нобунага. Наиболее передовые представители военного сословия очень интересовались и восхищались материальными достижениями западной цивилизации, такими, как часы, глобусы, карты, музыкальные инструменты, картофель и табак. Некоторые ученые стремились больше узнать о западных достижениях в области естественных наук. О широком влиянии на японцев цивилизации Намбан свидетельствует значительное количество испанских и португальских слов, все еще сохраняющихся в японском языке и часто используемых в разговорной речи. Все вышесказанное представляет собой невидимый памятник, увековечивающий те заслуги, которые люди намбан оказали японской культуре и образованию около четырех веков назад».

Источники:

Валеньяно А. – «Предупреждения и предостережения по поводу обычаев и катаги (нравов), распространенных в Японии». 1580.