Стадии развития культуры — это ступени восходящей эволюции. Они составляют историю изменений и про­гресса в поведении человека, историю его успеха как соз­дающего культуру, мыслящего существа. Уже около мил­лиона лет как человечество выделилось из животного мира. На всем протяжении своей долгой истории оно постепенно сталкивалось с новыми, небывалыми проб­лемами. Преуспевание человека всецело зависит от его способности справиться с этими трудностями. Иначе говоря, в изменившихся условиях он ищет новые жизнен­ные возможности, находит и использует их.

История излагается здесь в европоцентристском духе, хотя задача состоит в том, чтобы рассказать об успехе всего рода человеческого. Это необходимо пояс­нить, поскольку в течение десятков тысяч лет преобла­дающая часть населения Земли жила в Азии.

Собственно, для европейского автора такой подход — единственно возможный. Я незнаком с азиатским обра­зом жизни и не смог бы описать стадии культурной эволюции человечества с точки зрения жителей Азии. Охватить же равным образом все регионы, где формиро­валась цивилизация,— вообще задача непосильная. И если уж приходится выбирать какой-то один угол зрения, то имеются веские доводы в пользу европоцентризма. Европа имеет неоспоримое право на внимание в эволюционной истории: здесь зародилась научно-техническая культура, и именно европейско-американский образ жизни ставит ныне под угрозу будущее человечества. Словом, история, изложенная с позиций европейца, вероятно, лучше всего позволит выявить пагубные формы поведения человека и наметить должные альтернативы.

С чего же следует начать рассказ об эволюционном успехе человечества?

Пожалуй, с того времени как Homo sapiens sapiens остался единственным представителем человеческого

106

рода — после исчезновения Homo sapiens neanderthalensis по каким-то причинам с лица Земли. Из всех гоминид, возникших в ходе биологической эволюции, уцелел лишь Homo sapiens sapiens. Тогда у него за плечами были уже миллионы лет генетической и немалый период культурной эволюции. Два этих процесса необходимо рассматривать совместно. Когда несколько десятилетий назад культур­ная эволюция человека (т. е. весь процесс формирования его поведения) была наконец-то сочтена достойным объ­ектом изучения, исходным его пунктом стало признание тесной взаимосвязи генетической и культурной эволюции.

Эту взаимосвязь подчеркивает Эйбл-Эйбесфельдт, спе­циалист по этологии человека (наука, изучающая формы поведения, характерные для человека): «Культурная эво­люция человека является продолжением его генетической эволюции. Законы, управляющие его адаптацией к новым условиям, возникающим в ходе культурной эволюции, напоминают законы эволюции биологической, а иногда даже во многом совпадают с ними».

Итак, речь пойдет о культуре собирательства и охо­ты — чрезвычайно продолжительном этапе развития чело­вечества. Если мы выделились из животного царства около миллиона лет назад, то почти 99% прошедшего с тех пор времени относится к периоду собирательства и охоты. Биологическое и культурное наследие человека во многом определяется его опытом собирателя, рыболова, охотника.

Не ставя себе целью охарактеризовать изменения, про­исшедшие в поведении человека на протяжении этого пе­риода, попытаемся дать общее представление о поведении собирателя и охотника, жившего примерно 15—20 тыс. лет назад, незадолго до перехода к сельскому хозяй­ству.

Благодаря непрерывному информационному развитию наиболее существенные изменения в поведении человека, предопределившие его успех, произошли еще в эпоху собирательства и охоты. В отличие от шимпанзе и дру­гих обезьян человек — собиратель и охотник — был в состоянии защищаться и добывать себе пищу практически во всех регионах земного шара. Однако, судя по данным о численности человечества, в его преуспевании как биоло­гического вида наблюдался по какой-то причине более чем 20-тысячелетний период застоя.

Описание культуры собирательства и охоты, какой она была, скажем, около 15 тыс. лет до н. э., должно быть

107

построено с учетом условий того времени. Поведение че­ловека в ту эпоху несопоставимо с поведением Homo habilis или нашего современника, живущего в условиях научно-технической цивилизации. Словом, поведение собирателя и охотника нужно рассматривать в контексте соответствующей культуры.

Мы располагаем двумя источниками информации о событиях, происходивших в те времена: это, во-первых, данные о ныне существующих племенах собирателей и охотников; во-вторых, результаты изучения древних куль­тур. Оба источника неполны и ограниченны.

По имеющимся оценкам, ныне лишь 50 тыс. обита­телей нашей планеты живут собирательством и охотой. Люди, не знающие сельского хозяйства и добывающие пищу посредством собирательства, охоты и рыбной лов­ли, встречаются в самых отдаленных районах Земли: в пустынях Австралии, африканских джунглях, болотах Амазонки, в Арктике; они являются последними пред­ставителями первобытной культуры. В последние десяти­летия в районе реки Амазонки были обнаружены группы людей, живущих в полной изоляции и не имеющих ни­каких контактов с цивилизованным миром. В других мес­тах племена собирателей и охотников в той или иной степени уже подверглись влиянию научно-технической культуры.

Серьезные всесторонние исследования племен — со­бирателей и охотников—начались в XIX веке, когда объектов для такого изучения было еще предостаточно. Хотя в наши дни первобытная человеческая культура в ее нетронутом и естественном виде исчезает, сохрани­лись ценные свидетельства о поведении собирателей и охотников, полученные в результате наблюдений над последними их поколениями. Конечно, нам следует тща­тельно взвешивать достоверность данной информации, прежде чем ее использовать для того, чтобы составить себе представление о тех условиях, в которых жили люди 17 тыс. лет тому назад.

Антропологическое изучение человеческого рода — благодаря междисциплинарному и теоретическому подхо­ду — позволило в последние десятилетия создать абсо­лютно новую картину нашего прошлого. Наибольшую роль здесь сыграли достижения биологии, археологии и этно­графии. Моя историческая концепция основывается преж­де всего на антропологической литературе, но содержит ряд элементов эволюционной теории, что существенно

108

отличает мою позицию от общепринятой в антрополо­гии.

До появления работ Дарвина «официально» установ­ленный наукой возраст человечества считался равным 6000 лет. Хотя после Дарвина факт биологической эво­люции нашего вида стал аксиомой, даже антропологи не пытались определить периоды, когда происходили важнейшие изменения в поведении человека, и выявить их закономерности.

Однако в 1971 году Марвин Харрис мог с полным основанием констатировать, что мы вступили в новую эру творческой теоретической мысли, когда этология благодаря использованию сравнительных методов в оче­редной раз отважно обратилась к проблемам проис­хождения и причинности применительно к поведению человека. Как отметил Харрис, этот новый ренессанс нашел отражение в перестройке исследовательской стратегии и методов обучения в нескольких крупных университетах и музеях, но в социологии, политологии, традиционной истории, философии и других смежных областях его влияние пока не ощущается. И все же се­годня искать закономерности в поведении человека — собирателя и охотника, жившего 15 тыс. лет до н. э.— следует в духе новой теоретической антропологии и на основе новой концепции человека.

Новая концепция человека

В 15 000 е. до н. э. на Земле обитало приблизительно 4—8 млн. человек. В новейших исследованиях названа цифра 5—6 млн., что равно населению современной Швей­царии. К сегодняшнему дню численность человечества возросла тысячекратно. Мы распространились по всему миру; но того же добился человек эпохи собирательства и охоты. Даже если последний ледниковый период еще недавно, всего 15 тыс. лет до н. э., ограничивал перемеще­ние людей в северные области, он позволил им по суше добраться из Бретани в Англию и из Азии в Америку.

Ясно, что собиратели и охотники жили и кочевали, объединенные в социальные группы — сравнительно небольшие племена. Существующие сегодня племена собирателей и охотников в среднем немногим превы­шают сорок человек; согласно археологическим и этно­графическим данным, первобытные племена были не­сколько меньше.

109

Почему же люди всегда объединялись в столь не­большие племена? Лесли А. Уайт дает такой ответ: «Добывание пищи, половая жизнь и самозащита — вот потребности, которые привязывают индивида к конк­ретной социальной группе. Если она увеличивается на­столько, что территория становится мала, часть людей отделяется и уходит — опять-таки группой, а не пооди­ночке». Таким образом, пропитание, половая жизнь и самозащита на протяжении миллионов лет были веду­щими факторами первобытной человеческой культуры. Следовательно, эти три основные переменные эволюци­онной истории определяли структуру человеческого об­щества вплоть до зарождения сельского хозяйства.

Для объяснения закономерностей поведения выше была предложена гипотетическая схема, состоящая из основных и видоспецифичных переменных. Теперь при­шло время проверить ее. Мнение Уайта вполне согласу­ется с моей гипотезой, однако стоит более подробно проанализировать законы, управляющие жизнью соби­рателей и охотников. Поскольку основополагающим элементом истории являются средства производства, с них и начнем: рассмотрим проблему обеспечения пи­щей. Как добывал пищу собиратель и охотник и как это влияло на другие аспекты его поведения?

Добывание пищи

На стадии австралопитека человек, помимо расти­тельной пищи, начал употреблять и животную. Сме­шанная диета позволила лучше приспособиться к усло­виям окружающей среды и сезонным изменениям.

Очевидно, человек имел достаточно широкий выбор растительной пищи: фрукты, ягоды, орехи, семена сос­ны, зерна, листья, побеги и коренья. За 15 тыс. лет до нашей эры люди уже владели огнем и, возможно, уже умели на нем готовить пищу, так что зернами и корень­ями можно было питаться круглый год, в дополнение к скоропортящимся фруктам и овощам.

Сбором растительной пищи занимались исключи­тельно женщины. Такое разделение труда по половому принципу, вероятно, вообще характерно для культуры собирательства и охоты. Почти во всех ныне существу­ющих племенах функции собирателей выполняют жен­щины, а охотников и рыболовов — мужчины. Судя по всему, в период расцвета этой эпохи человек стал весьма

по

умелым охотником и рыболовом. Дичь, безусловно, це­нилась выше растительной пищи: богатые белками мясо и рыба питательнее и удобнее при приготовлении. До­бывание дичи — подготовка к охоте, охота, дележ до­бычи, приготовление пищи и сам процесс еды — все это должно было существенно влиять па формы поведения человека. Добывание пищи сводилось к непосредствен­ному использованию природных продуктов. Такой «спо­соб производства» требовал участия каждого члена пле­мени, за исключением самых маленьких детей, и подра­зумевал общеплеменную кооперацию.

Везде ли людям на протяжении всего года хватало природных продуктов? В книге «Экономика каменного века» Маршалл Салинс приходит к выводу, что собира­тели и охотники сталкивались с серьезными трудностя­ми. На основании изучения сохранившихся племен он заключает, что эти трудности были связаны с угрозой постепенного сокращения добычи. Обычная модель добы­вания пищи такова.

Небольшое число людей, живущих в данной мест­ности, как правило, за достаточно короткое время со­кращает количество доступной пищи, после чего они могут оставаться на прежнем месте, только приспособив­шись добывать пищу с большими трудностями или умень­шив реальное потребление. Они должны либо расширить территорию своих поисков, либо довольствоваться тем малым, что находят на прежнем месте. И тот и другой путь малопривлекателен. Значит, первейшим условием развития культуры собирательства и охоты является мо­бильность.

Применительно к выкапыванию корешков и охоте на оленя современные экономические концепции Салинса могут показаться несколько нелепыми. И все же угроза сокращения добычи представляется весьма и весьма важ­ной. Из-за уменьшения количества добываемой пищи собиратели и охотники обречены постоянно переме­щаться. Первобытный человек, таким образом, был вечным странником.

Постоянное перемещение, уже само по себе ограни­чивающее размер племени, зависело от обстоятельств: существовали относительно стабильные ежегодные марш­руты, связанные с сезонным созреванием плодов, нерес­том рыб, миграциями и размножением животных, и каж­дое племя на протяжении года могло четыре-пять раз сменить место стоянки. Постоянная необходимость

ill

перемещения устанавливала жесткую зависимость между числом обитателей и размером освоенной ими террито­рии. Однако мобильность помогала противостоять сокра­щению добычи лишь в том случае, если существовали богатые пищей незанятые пространства. Итак, собиратели и охотники нуждались в просторе, и низкая плотность населения, была обусловлена способом добывания пищи.

Относительно плотности населения собирателей и охотников среди антропологов нет единого мнения. В аф­риканских джунглях добывание пищи происходит совсем не так, как на равнинах Канады. Судя по данным, полу­ченным в XIX веке, для поддержания жизни одного индивида было необходимо около двух квадратных кило­метров земли. Племя из 40 человек нуждалось, таким образом, в территории, охватывающей почти 100 квадрат­ных километров.

Конечно, такой способ определения максимальной плотности населения собирателей и охотников слишком упрощает дело, поскольку не учитывает реальных усло­вий жизни. В богатых дичью местах даже один квадрат­ный километр может прокормить несколько человек, а огромные пространства, занятые прериями и пустынями, подчас вовсе необитаемы. Но если Харрис прав, что на нынешней территории Франции до возникновения сель­ского хозяйства могло жить не более 20 тыс. человек, значит, добывание пищи жестко ограничивало и направ­ляло все формы поведения собирателей и охотников, в том числе и связанные с размножением.

Размножение

В урожайные сезоны, когда плодов и дичи хватало, жизнь была легка, и собиратели и охотники жили среди этого изобилия как в раю. Однако был тут и свой змей-искуситель: сексуальное поведение, приводившее к увеличению населения. Извечная проблема заключалась в том, чтобы ограничить его численность в соответствии с наличными пищевыми ресурсами; на практике это озна­чало сдерживание роста населения. Поскольку в жизни собирателей и охотников постоянно существовала опас­ность сокращения добычи, на протяжении последних 20 тыс. лет культуры собирательства и охоты численность человеческого рода, по имеющимся данным, почти не увеличивалась.

Это показано в исследовании Ж.-Н. Бирабана, опуб-

112

1 1 1 1 1

-10 000

Рис. 4. Оценочные данные об изменении численности населения мира начиная с 400 века до н. э.

ликованном в 1979 году в книге «Очерки об эволюции численности людей». Хотя содержащиеся в данной работе оценки численности населения, относящиеся к эпохе собирательства и охоты, кажутся наименее достоверными, у меня нет иного выхода, как только основываться на новейших данных, предлагаемых специалистами. В опи­сании Бирабана культура собирательства и охоты, сущест­вовавшая между 35 000 и 8000 годами до н. э., выглядит суровой и жестокой. В те времена человечество терпело тяжкие лишения и развитие культуры приостановилось. В условиях нынешнего демографического взрыва нам следует обратить особое внимание на то, сколь недолог период успеха человека как вида. По оценке Бирабана, всего 10 тыс. лет назад, между 12 000 и 8000 годами до н. э., число людей сократилось наполовину. Человек — собиратель и охотник — как биологический вид вовсе не преуспевал, и многие «настоящие» представители живот­ного царства добились куда больших успехов. Вряд ли

113

стоит сомневаться, что некоторые виды всеядных мле­копитающих были многочисленнее людей. Небольшие племена медленно и неуклюже передвигающихся двуно­гих существ не могли собирательством и охотой добыть себе столько же пищи, как стада оленей или стаи вол­ков. Человек еще не научился эффективной работой мозга компенсировать недостатки передвижения на двух конеч­ностях. Собиратели и охотники вынужденно — но вполне осознанно и намеренно — ограничивали рост своего вида.

Мы, в общем-то, никогда не задумывались, каким об­разом нашим предкам — собирателям и охотникам — удавалось сдерживать увеличение численности своего на­селения. Нас обычно удовлетворяло предположение, что регулирующую роль играла смертность от голода, болезней и диких зверей, а воля человека якобы не имела существенного значения. Однако процесс регулиро­вания происходил не столь «естественно». Напротив, собиратели и охотники сумели сделать то, что не уда­ется современному человеку: они ограничили свою чис­ленность в соответствии с имеющимся количеством при­родных ресурсов.

Антропологам и этнографам давно известен обычай кочевых племен, действующий при необходимости сокра­тить свою численность. Когда пищи не хватает, сначала ее перестают давать старикам, потом самым маленьким детям — девочкам, а затем мальчикам. В периоды голода последняя пища достается тем, кто эту пищу добывает.

В книге «Каннибалы и короли» Марвин Харрис назвал умерщвление детей неотъемлемой особенностью поведения собирателей и охотников. Преодолев первоначальный шок, умом с этим нельзя не согласиться; ознакомившись с доказательствами и выводами Харриса, приходишь к мысли, что так тому и следовало быть. Собиратели и охотники вынуждены были таким образом обеспечивать сохранение своего племени. Детоубийство — форма репро­дуктивного поведения, обусловленная острой нехваткой пищи и мобильностью. Кочевое племя не может иметь больше детей, чем тех, которых оно может унести на себе. Установлено, что женщины-бушменки вынуждены пронести каждого ребенка в общей сложности 7—8 тыс. километров, пока дети примерно в четырехлетнем возрасте смогут полагаться на собственные силы. Новорожденного нередко убивали, если он рождался раньше, чем преды­дущий ребенок начинал уверенно передвигаться само­стоятельно.

114

Женщина племени собирателей после первых родов жила в постоянном страхе перед новой беременностью. Чтобы сделать ее менее вероятной, старались максималь­но продлить период грудного вскармливания. Богатая бел­ками мясная пища ценилась, в частности, потому, что способствовала выработке молока. И все же беременность наступала слишком быстро и слишком часто. Приходи­лось прибегать к небезопасному преждевременному ее прекращению, но, поскольку детей все равно всегда рож­далось больше, чем хотелось, обычай детоубийства уко­ренился среди кочевых племен. По оценкам различных антропологов, количество убитых детей достигало 50% всех новорожденных. Знаменательно, что репродуктивное поведение всегда подчинялось задаче добывания пищи, вплоть до уничтожения детей. Трудно вообразить более убедительное доказательство того, что средства производ­ства — в данном случае добывание пищи — являются важ­нейшим элементом исторического процесса.

И археология и этнография свидетельствуют, что де­вочек уничтожали чаще, чем мальчиков, ибо первые были будущими матерями, а вторые — воинами и охотниками. По мнению Харриса, отдаваемое мальчикам предпочтение при регулировании роста населения — это яркий пример победы культуры над природой. Требовалось мощное давление культуры, чтобы вынудить родителей бросить или убить собственных детей, и еще более сильное — чтобы заставить их убивать больше девочек, чем мальчиков. Этому способствовали также войны, поставившие выжи­вание племени в зависимость от количества выращен­ных им воинов.