Как логико-методологическая основа теории правотворчества
Поможем в ✍️ написании учебной работы
Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

 

Общеизвестно, что люди, жившие в древности, организовывали свою деятельность, в том числе и по упорядочению общественных отношений, основываясь не на научном знании, а на догадках, измышлениях и интуиции, т. е. во многом стихийно, методом проб и ошибок. Тем не менее фактом, не поддающимся рациональному объяснению, является то, что человечество сумело неизвестно каким образом в основном правильно определить основные ценности, методы, подходы нормативного отражения, верно обосновать универсальные правовые понятия («правда», «закон», «преступление», «наказание», «порядок», «справедливость», и др.), которые, несмотря на смену научных воззрений, продолжают существовать и использоваться в настоящее время, не будучи хоть в какой-то степени подтверждены или не опровергнуты всей последующей наукой.
Уже римские юристы говорили: «Разум есть душа закона» ( Ratio e st anima legis ).

Но только на рубеже Средневековья и Нового времени произошли серьезные перемены в правовом развитии человечества, которые можно считать революционными. В указанный период правотворчество приобретает научные основания, начинает в своей стратегии и в тактике опираться на познавательные принципы, первоначально возникающие в точных и естественных науках. В развивающейся успешно на исторических подходах к Новому времени юриспруденции подобное отношение к правотворчеству называлось юридическим рационализмом, а философский его смысл раскрывался так: «Если раньше юрист охотно изображал из себя духовного наставника, моралиста, толкователя воли Божьей и исполнителя предначертанных Божьих законов, то теперь его идеалом становится рационально мыслящий исследователь, ученый-экспериментатор, добывающий истинные знания о мире, способный использовать их в своей практике»[22].

От юридического рационализма того периода юридическая наука Новейшего времени и унаследовала многое для осуществления целенаправленной деятельности по организации всех сфер общественной жизни, причем полученные результаты были в основном удовлетворительными. А это давало отечественным ученым методологическое основание для исследований правотворчества исходить именно из юридического рационализма.

В юридической науке утвердилось мнение, что теория правотворчества начинает свое существование и активное развитие
в ХХ в., так как использование термина «правотворчества» активно начинается примерно с середины 50-х гг. ХХ в. До этого употреблялись другие (связанные по смыслу) категории, такие как «источники права», «законодательная деятельность», «законотворчество»[23]. Это свидетельствовало о том, что широко признавались функции (полномочия) государства и его органов создавать нормы права. В эпоху социалистических преобразований была совершенно очевидна и не нуждалась в доказательствах убежденность относительно того, что страна строящегося коммунизма нуждается в осуществлении целенаправленной деятельности законодателя, призванной обеспечить  данное прогрессивное развитие. Как пишет Г. В. Мальцев, сохранение и дальнейшее укрепление монополии государственных органов на создание всех источников права, получило название юридический монизм[24].

Начиная с 70-х гг. ХХ в. научная проблематика правового творчества начинает приобретать ярко выраженный прагматический характер, так как основной целью проводимых научных исследований правотворчества
(в полном соответствии с догматами юридического рационализма) становится вооружение государства как основного создателя социалистического права правильной методологией и методикой правотворческой деятельности, разработка оптимальных способов и средств формирования правовых предписаний и т. д.[25]. Достичь поставленных целей представлялось возможным лишь на основе разработки теории правотворчества, опирающейся на серьезные логико-методологические основания, позволяющие учесть специфику познаваемых объективных социальных закономерностей.

Между тем по признанию отдельных юристов, уровень обобщения знаний о правотворчестве на существующей методологической основе не мог привести к созданию целостного знания о правотворчестве, что в целом негативно влияло на законодательную практику. Как отмечалось ранее, в 1990-е гг. прошлого столетия ситуация начинает изменяться. Одно из специальных исследований, предпринятых в направлении выявления философских начал теории правотворчества, принадлежит в области философии права И. П. Малиновой. Во всех своих работах последних лет она выделяет в анализе правотворчества следующие философские аспекты:

1. Обобщение существующих в юриспруденции теоретических позиций относительно понимания сути правотворчества.

2. Формирование альтернативных трактовок понятия правотворчества в контексте философского, т. е. более широкого мировоззренческого подхода.

3. В целях более четкого определения предмета творчества, поскольку речь идет о создании права, освещение проблемы правопонимания, концептуальных и методологических артикуляций по его поводу.

4. Установление значения философской рефлексии при выявлении цивилизационно-ценностных оснований правотворчества.

5. Раскрытие ретроспективного и общечеловеческого смысла правотворчества[26].

Главным достоинством выработанной И. П. Малиновой позиции можно признать обоснование ею широкого, философского подхода к понятию правотворчества. Вопреки тому, что термин «правотворчество» в отечественной теории права применялся для обозначения завершающего этапа процесса правообразования, объединяющий его с понятием источника права, она считает, что его следует использовать только при историческом возникновении правовых новообразований, в ситуации, которая имела место, скажем, при создании международного права, либо при кардинальных преобразованиях общественной жизни, вызывающих появление чего-то нового в системах права. Таким образом, согласно И. П. Малиновой, не любое создание правовых норм является правотворчеством, а только действительно «сотворение» чего-то нового в содержании правового регулировании.

Ее позиция имеет под собой серьезное практическое обоснование. Повсеместно наблюдается лавинообразное увеличение количества законодательных новелл, устанавливающих правовые рамки для участников новых видов отношений, складывающихся в научной, медицинской, спортивной, кинематографической и других областях. В этом случае неизбежно возникает проблема понимания правотворческой деятельности в ее человеческом измерении, когда действительно возникает что-то нового в праве[27]. С точки зрения И. П. Малиновой, этимологически слово «правотворчество» следует понимать в фразеологическом, программном и ментальном контекстах:

1) фразеологический контекст терминологических условностей, принятых в том или ином научном сообществе и отражающих теоретические, идеологические и мифологические основания парадигмы, в рамках которой данное сообщество действует;

2) программный контекст коренных преобразований и создания новых правовых систем;

3) ментальный контекст правовой культуры, связанный с ее самосовершенствованием, с утверждением правовых идеалов.

Анализ теории правотворчества чрезвычайно интересен, по мысли И. П. Малиновой, и с содержательной точки зрения, и с точки зрения уникального совпадения всех трех контекстов[28].

Она считает, что в общей теории права наметился поворот к расширению смысловых границ этого понятия, а современные отечественные исследования в области теории правотворчества в целом тяготеют к философскому осмыслению проблем правотворчества. Соответственно, вполне может оказаться востребованным в юридической науке предлагаемое ею определение: «Правотворчество — это такая законодательная деятельность, в которой процесс саморазвития права носит характер социально-мотивированной объективации и культурных, человеческих смыслов в предметных формах права»[29].

Конечно, определенный интерес вызывает обоснование И. П. Малиновой в качестве философской предпосылки теории правотворчества проблемы правопонимания, благодаря которой следует обратить внимание на то, что именно создается в ходе правотворческой деятельности. Действительно, при выделении типов правопонимания учитываются различные философские концепции (гегельянство, неокантианство, феноменология, экзистенциализм и т. п.).

Становится очевидным, что философы права в правотворческой проблематике стремятся к синтезу различных позиций относительно понятия правового феномена и к расширению философских оснований теории правотворчества. По мысли И. П. Малиновой, актуализация в правосознании рефлексивной философской традиции нацелена прежде всего на то, чтобы субъекты правотворчества сообразовывались в своей деятельности с идеей саморазвития права[30].

Вопрос заключается не только в том, что конкретный субъект правотворчества в своей деятельности опирается на сформировавшееся у него видение природы права.  На первый план выдвигается путь движения мысли об объекте изучения. Он во многом определяется тем, к какому типу мировоззрения тяготеет законодатель: нормативистскому, естественно-правовому, социологическому. В зависимости от выбора философской позиции и вытекающего из него представления относительно природы правового феномена, сделанного законодателем, возникает соответствующая правотворческая практика. Последнее выражается в формировании у законодателя установок, приводящих к следующим крайностям:

1) прямое воздействие на социальную жизнь при помощи детального непосредственного регламентирования отдельных общественных отношений;

2) примат общегосударственных, коллективных целей и задач над индивидуалистическими интересами;

3) полная обусловленность правотворческого процесса определенным всеобщим «партийным проектам», носящим безусловный политический характер;

4) правовое моделирование общественной жизни (несмотря на имеющуюся несовершенную действительность) в соответствии с идеальными юридическими конструкциями и государственными проектами.

На основе приведенных рассуждений, указанный философ права констатирует, что смысл правотворчества состоит не в том, чтобы снять с права «печать» принуждения и властного опосредования (она неотделима от его природы), а в том, чтобы, следуя правовой норме, субъект действовал так, будто ему известны объективные закономерности, лежащие в основе его свободной деятельности[31].

На основе анализа представленных И. П. Малиновой философских оснований теории правотворчества в конце ХХ в. можно констатировать, что отечественная наука не смогла продвинуться дальше концепции юридического монизма, оставшись на позициях юридического рационализма. Формально-догматизированный (юридический) рационализм, сущность которого раскрывалась в начале настоящего параграфа, методологически ориентирован на субъектно-объектные связи, оставляет за пределами осмысления сферы бытия, расположенные за границами мира, интерпретируемого как «большая машина». За этими границами оказался сам человек.

Поэтому привлекательным вариантом оказывается другая концепция философских начал правотворчества[32], автор которой — А. И. Брызгалов считает, что она призвана служить не столько усовершенствованию правопонимания законодательных органов, сколько способствовать формированию таких правовых представлений о мире, в которых индивид выступает суверенной, независимой и деятельной личностью, не нуждающейся в опеке и попечительстве, для которой созданы все условия для активной и полноценной самореализации.

Двигаясь именно в этом направлении, необходимо взять за основу, по мысли А. И. Брызгалова, процесс самого правового творчества. При этом право, являясь сложным социальным феноменом, возникает как специфическая реальность, обусловленная сутью человеческой деятельности. Как известно, все «природное естество» права заключено в деятельности[33].

В реальной действительности появление каждого уровня и аспекта правового бытия есть творческий акт человека. Поэтому и требуется, как считает указанный автор, при создании теории правотворчества на интегративной основе, исходить из многоаспектного подхода к праву,
т. е. учитывать творение всей правовой реальности[34].

Получается, если следовать логике А. И. Брызгалова, что человек в каждом своем действии, совершаемом в сфере правового регулирования — заключении договора купли-продажи, подаче искового заявления, получении доверенности на право вождения и т. д., не только утверждает себя как правовое существо, но и творит право.

На базе таких научных представлений автором дается следующее определение: «правотворчество можно понимать как формально-определенную, свободную деятельность человека и иных социальных (коллективных) субъектов, направленную на конструирование правовой реальности и обеспечивающую им самоутверждение в системе социальных связей путем властного обоснования»[35]. В рамках понимаемого таким образом правотворчества происходит опредмечивание всей деятельности посредством поведенческих актов, или текстуально выраженных документов[36].

В силу того, что человек является главным действующим лицом такой деятельности, то именно от него исходит активный импульс к свободному правовому поведению. Иными словами, сам индивид должен стать в центр такой деятельности, тем самым «очеловечивая» правотворческий процесс. Более того, в процессе такой деятельности человек приобретает свойства личности[37].

Сделав такой фундаментальный вывод, имеющий исключительно важное методологическое значение в качестве философской основы теории правотворчества, так как основан на так называемом интегративном типе правопонимания[38], А. И. Брызгалов, переходя к изложению современных представлений о правотворчестве, значительно снижает уровень его осмысления.

Об этом свидетельствуют следующие высказанные им положения, основанные уже на другом типе правопонимания — позитивистском: «Характерным для правотворчества является то, что оно всегда нацелено на образование единой внутренне согласованной системы норм права. …По своей сути правотворчество есть возведение государственной воли в закон, ее конституирование в общеобязательные нормативные предписания. Получив официальное признание в законе, государственная воля предстает как общезначимая мера поведения, непререкаемый масштаб деятельности и правомерных человеческих поступков, взятый под охрану государством.
В этом качестве она противостоит любому произволу, делает правопорядок независимым от волеизъявления отдельных лиц и социальных групп»[39].

Высказываемые в этом отрывке достаточно тривиальные положения относительно правотворчества ничем не отличаются от всего накопленного в предшествующих исследованиях советского и постсоветского периода, совершенно не учитывают приведенные ранее философские трактовки правотворчества как создания нового в праве (И. П. Малиновой) или творения всей правовой реальности (А. И. Брызгалова, т. е. самого автора приведенных выше положений).

Мало того, признав, что в процессе правотворчества происходит конструирование всей правовой реальности, обеспечивающей существование его субъектов (это — вся правовая практика!), А. И. Брызгалов делает излишними все другие юридические категории, поскольку они становятся лишь фрагментами «широкого», многоаспектного процесса «творения права». Кроме этого, он лишает право его естественной, природной основы, считая, что оно не может быть отнесено к разряду явлений, которые носят естественно-природный характер[40], тем самым вступая в противоречие со своим утверждением о том, что именно «правотворчество» — основная интегративная категория современной юриспруденции[41], теоретическая конструкция которой «не работает» в системе «узконормативного» правопонимания, а только в системе естественно-правовой доктрины[42].

Думается, что избрав верное направление поиска философских оснований правотворчества, вышеуказанные авторы пока не достигли желаемых целей. И это неслучайно. Попытки поиска философских начал и установок, на которых должна строиться современная теория правотворчества, безусловно, призваны опираться на логико-понятийный конструкт, несущий отпечаток стиля творческого философствования
своего времени[43]. Однако вряд ли они могут быть основаны только на изменениях представлений относительно собственных понятий теории правотворчества — самого правотворчества или права. Можно согласиться с мнением В. Н. Жукова, исследовавшего трансформацию теоретико-правовой науки от дореволюционной к советской и постсоветской, о том, что изменение дефиниции права и государства слабо влияет на основной массив понятийных конструкций, он сохраняется и наращивается, не терпя для себя особо большого ущерба[44].

Однако и в этом случае рассмотрение методологических аспектов теории правотворчества неизбежно потребует от исследователя затронуть проблему правопонимания. К сожалению, наличие различных концепций правопонимания зачастую не помогает адекватному познанию социально-правовых явлений, в том числе правотворчества, а наоборот, усложняет ее. Варианты «расширенного» понимания права (будь то естественно-правовой или социологический тип правопонимания) приходят в противоречие с традиционными конструкциями юридической науки (реализация права, механизм социально-психологического действия и т. д.).

Но и узконормативное правопонимание часто демонстрирует несоответствие устоявшегося научного аппарата юридической науки формирующимся нетрадиционным юридическим конструкциям: правовое пространство, правовая жизнь, правовая активность и др.

В целях преодоления недостатков, имеющихся в каждом из разрабатываемых типов правопонимания, в последнее время стал широко распространяться так называемый интегративный тип правопонимания. Стремление к созданию единого комплексного определения понятия права демонстрируют в своих трудах отечественные ученые М. Ю. Варьяс, В. В. Лазарев, Р.З. Лившиц, Г. В. Мальцев А. В. Поляков и др., а также зарубежные исследователи Г. Дж. Берман, Г. Джонс, Дж. Холл, Л. Фридмэн, пытающиеся с его помощью охватить все проявления правового феномена.   Как считают сторонники данного типа правонимания, это позволяет учесть и проанализировать то положительное, что есть в исторически сложившихся учениях и их современных интерпретациях; признание неотъемлемости прав человека, социологические и психологические аспекты права, воздействие на него экономики и политики, значение юридической техники для оформления правовых положений и многое другое[45].

Однако совершенно справедливо замечает А. В. Черданцев, что многих из этих авторов объединяет отрицание понимания права как нормативной системы, генетически и функционально связанной с государством. В то же время вопреки реальным фактам они не могут полностью отрицать включенность государства в создание и функционирование права, что особо значимо в контексте теории правотворчества. Поэтому, как пишет указанный автор, сторонники интегративного правопонимания пытаются принизить роль государства в названных процессах путем вливания «водицы либерализма» в устоявшееся правопонимание[46].

Методологический недостаток интегративного понятия права и соответствующих многочисленных его определений, как считает Р. В. Шагиева, заключается в том, что в его содержании искусственно обьединяются не только феномены права, имеющие четкие смысловые очертания  и категориальную четкость (скажем, представления о нормах позитивного права и возникающих на их основе субъективные права), но  и не совсем относящиеся к собственно юридической сфере явления: «живое» право, сложивший порядок вещей, естественные права, «интуитивное» право и др. Понятно, что существующая действительность демонстрирует сложную картину переплетения и взаимодействия всех этих явлений, поэтому для ее изучения требуются объединенные усилия всех общественных наук, а не только юриспруденции[47]. У юридической науки нет монополии на исследование всех этих социально-правовых явлений, даже если их всех объединить общим термином «право».

Таким образом, в контексте рассмотрения философских предпосылок теории правотворчества любые варианты интегративного правопонимания не совсем пригодны. В них понятие «право» употребляется для обозначения не совсем однородных социально-правовых явлений, которые могут быть связаны и взаимно переплетены в реальной действительности. Приведем в качестве примера следующий «интегративный» вариант правопонимания: «Право как нормативно-регулятивная система есть совокупность норм, идей и отношений, которая устанавливает поддерживаемый средствами власти порядок организации, контроля и защиты человеческого поведения»[48]. Критикуя этот подход, О. В. Мартышин обоснованно отмечает: «Если нормы, идеи и отношения совпадают, пребывают в гармонии, такое определение убедительно. Но когда между ними возникают глубокие противоречия, совокупность, а вместе с ней и определение утрачивают стержень, распадаются на составные части»[49]. Достойно удивления то, что Г. В. Мальцев, автор «интегративного» определения, сам указывал на безуспешность своих попыток[50].

Тщетными представляются и попытки рассмотреть право сквозь призму деятельности, и в качестве законотворчества, и судебного рассмотрения и других форм придания правового порядка общественным отношениям через официальные и неофициальные модели поведения,
т. е. так, как это делает Г. Дж. Берман[51]. Признавая востребованность деятельностного подхода в современной юриспруденции, не можем не заметить, что рассмотрение права как деятельность приводит к отождествлению его с тем, что возникает в результате его регулятивного воздействия в реальную жизнь. Еще М. И. Байтин отмечал, что «…право — не сама деятельность субъектов, а особый регулятор этой деятельности, поведения людей, общественных отношений»[52].

К тому же, предложение интерпретировать право как деятельность вызывает возражения потому, что в этом случае оно «наделяется не присущими ему физическими качествами — качествами реализующегося действия, что свойственно только личности, но не регулятивной системе, направляющей деятельность человека. Этим самым право наделяется прямо-таки сверхъестественно-физическими свойствами»[53].

Можно констатировать следующее: стремление выработать так называемое «интегративное» правопонимание пока не осуществимо как методологически, так и концептуально.

Соответственно, в современной юриспруденции опорным призвано оставаться понятие объективного права, так как оно отражает реально существующий и самодостаточный юридический феномен, имеющий свое правовое содержание и полноценную официальную форму. А главное — оно как отправное воспринималось и эксплуатировалось теорией правотворчества в предшествующий период.

Нужно исходить из более широкого философского контекста, позволяющего на основе современных научных методологий объяснить право не из самого «права», как бы оно не понималось исследователем, а задачи правового регулирования выводить не из потребностей самой правовой системы. Таковым может выступить уровень философии права, стремящейся освободить право от его технического аппарата, увидеть его метаюридическое значение и те ценности, которые это право должно отстаивать, а также смысл права относительно полного видения человека и мира[54].

Не только в приведенных выше, но и во многих других работах заметно, что исследователи правотворчества не совсем четко представляют, в какой мере правовые нормы и их регламентирующие возможности обусловлены всей системой социального управления, выступая одним из ее элементов. Правильно замечал Г. В. Мальцев: «Если мы считаем правовое регулирование наиболее рациональным способом нормативного регулирования, требующим высочайшей квалификации от субъектов правотворчества и правоприменения, то мы должны представлять себе, по крайней мере, откуда право берет эти замечательные качества, что надо делать, чтобы оно их сохраняло и в себе культивировало. Проблема подводит, в конечном счете, к пониманию того, что такое организация, упорядочивание, регулирование вообще»[55].

Проблема заключается, по-видимому, в том, что целостной теории регулятивных процессов в природе и обществе до сих пор не создано, а именно она могла бы послужить необходимой методологической предпосылкой для теории правотворчества. У представителей юридической науки возникает даже вопрос, возможна ли вообще такая теория и нужна ли она вообще[56].

Теоретический анализ правотворчества, проводимый на первом философском уровне, в качестве методологической предпосылки требует учета того известного в социальной философии постулата, что человеческое общество, обособившись от природы в результате культурологического развития и создавая собственные законы функционирования и продвижения вперед, продолжает испытывать на себе ее постоянное воздействие. Исследователи правотворчества обоснованно считают, что государство и право на этом уровне анализа предстают как части общества, совершающие вместе с ним естественно-историческую эволюцию, и вместе с тем - в качестве того, что подвергается исследованию[57].

Заслуживает внимания обоснованная в юридической литературе идея о сложноорганизованном характере процесса правообразования, что требует применения новейших методов познания, в том числе и синергетической парадигмы осмысления социально-правовой реальности[58]. В связи с этим привлекательно выглядит использование системной методологии для определения научных оснований правотворческой деятельности. Дело в том, что в рамках методологии современной юридической науки синергетическая парадигма, применимая к исследованию правовой сферы, необходимо включает системные представления относительно нее. Г. В. Мальцев вполне обоснованно полагал, что изучение основных направлений позитивного воздействия права на общественную жизнь возможно исключительно с позиций системных представлений, так как правовое регулирование, осуществляемое при помощи правовых норм, представляет собой сложноорганизованную систему[59].

Высказанные данным автором предложения основаны на признании кризиса классической рациональности, проявившимся во второй половине ХХ в. До этого времени полагали, что закон является самым популярным и действенным инструментом для осуществления изменений в развитии общества. В настоящее время для теории правотворчества предложена другая общефилософская база, основанная на позициях системности и с использованием синергетических начал[60].

Сегодня синергетика предлагает новую идею законов природы и общества, поскольку в отношении динамических и открытых систем, которыми являются все природные и социальные системы, схематизация и упрощение являются весьма спорными положениями. Синергетическая методология признает случайность больше, чем намеренное вмешательство человека в эволюционный процесс, по причине случайности мир самопроизволен, идет по пути саморегуляции и саморазвития, и при формулировке законов следует считаться с таким устройством мира. При подобном подходе следует признать, что случайность, созидая новые структуры, является движущей силой не только природы, но и общества.

Все чаще высказываются предположения, что и социальные системы, подобно природным, способны к саморегуляции, достигая значительной степени организации. Звучат и такие мнения, что при наименьшей регуляции извне достигается большая степень саморегуляции. В связи с такими рассуждениями возникает весьма спорный методологический тезис о том, что лучшим государством является то, которое меньше управляет, а лучшим правом — то, которое меньше регулирует. Широкое распространение в постперестроечное время получили либеральные взгляды по поводу самоуправляемой рыночной экономики, что находило выражение в призывах сократить вмешательство в экономику со стороны государственной власти с тем, чтобы предоставленные сами себе рыночные отношения функционировали свободно и безупречно. Случившиеся затем экономические и политические потрясения не подтвердили правильность такого подхода к соотношению саморегулирования и регулирования.

На наш взгляд, более верной является точка зрения, согласно которой любые процессы в природных и социальных системах не могут существовать и развиваться изолированно, не получая никакой информации извне, при этом существует достаточное количество разновидностей соотношения внешнего и внутреннего регулирования. Именно эта информация и подталкивает систему к изменениям, к самоорганизации и к саморегуляции, именно эта информация становится стимулом регулятивного характера, в ответ на который система активизируется, в ней начинают происходить разного рода процессы, результат которых может иметь для системы конструктивное или деструктивное значение.

Обращаясь в данной связи к законодателю, стоит отметить, что его задача, долг состоят именно в том, чтобы быть внешним регулятором именно там, где внутренний потенциал саморегулирующейся системы оказывается исчерпанным или недостаточным для стабилизации и порядка.

Однако в цивилизованных обществах сегодня развивается множество процессов, вышедших из-под рационального контроля, поэтому на современном этапе развития действительно требуется расширение пределов правового регулирования, исполняемого государством. Возвращаясь к ориентирам классической науки, к позициям той научной методологии, которая основана на устойчивости, определенности, истинности, причинности, точности и др., право должно отдавать предпочтение не случайности, а объективной необходимости, при этом предварительно заложить в программу правового регулирования вероятные реакции на случайный результат, что не является новым для права. В сфере правового регулирования фактор случайности давно учитывается, поэтому предлагаемые законы синергетики, где представлены начала вероятности и случайности, не являются «открытием» для права, которое давно пользуется вероятностными моделями формирования социальных взаимоотношений,
т. е. есть учитывает возможность как вероятностную модель появления события при определенных обстоятельствах, а не случайность или абсолютную необходимость. Процессы правового регулирования характеризуются достаточным многообразием юридических возможностей, когда фактор случайности сочетается с необходимостью и вероятностью наступления последствий.

Исследователи еще в 80-х гг. XX в. пришли к выводу о том, что правотворчество может быть сознательно-планомерным и спонтанным, при этом отмечали, что как в спонтанном правотворчестве присутствует сознательная деятельность людей, так и в планомерно-сознательное правотворчество вмешиваются элементы спонтанного, которые законодатель санкционирует[61].

Таким образом, юридическая наука обращает внимание на случайность, принимает ее и способна с ней работать, но вместе с тем поощряет стремление человека исключить случайное из социальной жизни, признавая в этом креативную способность истины и благоразумия. Право смогло принять случайность в качестве действительного жизненного факта и на основе этого достигать эффективного регулирования «благодаря» случайности, а не «вопреки» ей.

Синергетика помогает юристам прийти к пониманию еще и того, что случайность может стать результативной и являться генератором новаций. Учитывая эти аспекты в достижениях синергетики, сегодня юристы имеют возможность исследовать вероятностные и случайные связи и использовать их, например, при построении теории правовых реформ или теории правовой модернизации. Говоря о продуктивной роли случая в общественном развитии, можно отметить, что подобный подход способствует глубокому пониманию процессов самоуправления в государственно-правовой сфере, например, в местном самоуправлении, процессов самоорганизации в правовой системе, в ходе судебного правоприменения; подобный подход способствует использованию закономерностей саморазвития, в том числе, при изучении субъективного фактора в государственно-правовой жизни общества или функций судебной практики.

Несмотря на то что между синергетическим подходом и парадигмой науки имеются некоторые расхождения, есть основания полагать, что они не перерастут в противоречия, а наоборот, найдут точки соприкосновения, объединятся и займут достойное место в целостной картине мира.

Если попробовать представить себе подобную картину мира, то основываясь на использовании системного метода и системного анализа, можно заключить, что правовое регулирование — это открытая подвижная система, целостная и единая, взаимодействующая с природной и социальной средой, а не набор несвязанных структур, не механизм, состоящий из соединенных элементов, приходящий в движение от воли законодателя или правоприменителя. Механические закономерности, присущие юридико-догматической методологии, таким образом, уступают место законам организации открытых систем.

Используя системный метод, юристы стали уделять большее внимание вероятностному развитию событий; если ранее юристы осуществляли по установленной программе внешнее управление процессами, то теперь придают важное значение естественному ходу вещей. Способы, приемы и методы правового регулирования в результате этого претерпели изменения, стали более гибкими, разнообразными, основанные на расширенном действии принципа диспозитивности, на началах диалога во взаимодействиях субъектов.

Создание при помощи социального и правового регулирования мира, где все общественные связи упорядочены, где человек чувствует себя свободным и в безопасности является мотивацией и основанием любых социальных регуляторов: морали, права и др., институтов управления — правотворчества в том числе.

На основании проведенного сопоставления существующих философско-методологических установок относительно правотворчества, можно констатировать, что правильным является выбор синергетической парадигмы в качестве приемлемого концептуального начала современной теории правотворчества, согласно которому упорядоченность общественных отношений связана с достижением оптимального баланса внешнего регулирования и саморегулирования, с правильным соотношением фактора случайности, необходимости и вероятности в правовой сфере.

Концептуальными началами могут быть признаны и общие законы организации открытых систем, отправляясь от которых правовое регулирование предстает не такой конструкцией, которая функционирует под воздействием его изобретателя (законодателя или правоприменителя),
а интерпретируется как незакрытая и нестатическая совокупность элементов, образующая единое целое, контактирующая и с обществом, и с природной средой и воспринимающая не только внутренние, но и внешние импульсы.

 

 










Дата: 2019-02-18, просмотров: 43224.