Газета "Город А", 29.04.2010 г.

У военнослужащих широко развиты такие качества, как дисциплина, взаимовыручка, коллективизм, ответственность за порученное дело. Годы совместной службы сплотили их в единый организм, и неслучайно в 2000 году была создана городская организация ветеранов войны и военной службы "Честь имею". В настоящее время в нее входит более 250 офицеров и прапорщиков, женщин военнослужащих и вдов погибших воинов. Среди них - "афганцы", "кубинцы", "чернобыльцы".
26 апреля в квартире ликвидатора аварии на Чернобыльской АЭС, подполковника H.A. Калачева собрались: такой же участник-ликвидатор, подполковник в отставке А.И. Дреев, заместитель командира инженерного полка по воспитательной работе, подполковник Ю.М. Скорик, члены ветеранской организации "Честь имею" - депутаты городского совета - H.H. Давиденко и Л.С. Могилко, а также подполковник в отставке В.Н. Солошенко и майор в отставке Е.Б. Шаталов. Сослуживцы общались в уютной обстановке, а в заключение чернобыльцам были вручены продуктовые наборы от ветеранской организации.

О Николае Александровиче Калачеве мы уже рассказывали. Сегодня предоставим слово его "коллеге" - Александру Ивановичу Дрееву:
- Я выехал в Чернобыль старшим лейтенантом в сентябре 1987 года. Наш отдельный инженерно-строительный батальон был сформирован непосредственно для возведения саркофага. После того, как саркофаг возвели, личный состав начал заниматься дезактивацией помещений третьего энергоблока. Я был единственным кадровым командиром роты в батальоне, так как по приказу Министра обороны СССР на такие работы,молодых людей до 30 лет не призывали. Работали в две смены - две роты в первую смену, две - во вторую. Распорядок дня был следующим: в 4:45 - подъем, чатем - утренний туалет, завтрак. Кормили нас очень хорошо. В 5:30 - развод, а в 6 часов выезжали на объект, никаких опозданий не допускалось. Все рассматривалось с точки зрения выполнения правительственного задания, а любое невыполнение приказа в этих условиях считалось воинским преступлением со всеми вытекающими отсюда последствиями. Некоторые "партизаны" (военнослужащие, призванные из запаса) приезжали в командировку пьяными и небритыми, а после первого выхода на станцию они резко менялись, возвращаясь оттуда идеальными, потому что заглянули смерти в глаза. У них срабатывал принцип ответственности и долга. Поэтому, как правило, значительных нарушений не происходило.
Полтора часа на незараженных машинах нас из части везли до Лелёва, потом мы пересаживались на зараженные машины и ехали дальше - на станцию. Вдоль дороги через каждые 100 метров были выставлены знаки "Радиация. Остановка запрещена", а в красивейшем сосновом лесу росло множество огромных белых грибов - высотой до полуметра. На самой станции не было ни крыс, ни ворон, ни воробьев - они исчезли. У нас на глазах исчезло и несколько деревень - их спрятали под землю. Происходило это так. Подъезжал экскаватор и возле каждого дома, магазина и т.п. вырывал котлован, куда БАТ спихивал обреченные здания. Всё это засыпалось землей, сверху - чистым песком, а после - засевалась трава. Сегодня было село, а через 2-3 дня на этом месте уже чистое поле.

Если в дороге мы находились полтора часа, то на объекте работали по три минуты. И уже через 9 минут вся рота мылась, после чего ребята переодевались (все нательное белье было одноразовое) и шли обратно. У каждого офицера была схема помещений в виде книжечки. В одном энергоблоке было более 5 тысяч помещений. За нашим батальоном был закреплен электроцех, а также цех тепловых автоматических измерений. Все электрощитовые были под напряжением 380 вольт и дезактивировались без снятия напряжения. Из специального пистолета щитовая поливалась смесью фреона и спирта, а вниз подкладывались тряпки. Все стекало вниз, жидкость испарялась, а грязь оставалась на тряпках, которые потом выбрасывались. В машинном зале были электрические двигатели с ребрами охлаждения, на каждом из них нужно было напильниками счищать краску до металла. С чешскими двигателями было проще - они были изготовлены из дюралюминия, а наши чугунные "пупырчатые" - поддавались обработке с большим трудом.
Много работы было по дезактивации подвалов с кабелями длиной около 100 метров. В каждом жгуте было 200 кабелей разного диаметра. Ввиду небольшого размера подвала всю работу приходилось выполнять на коленях, потому что в полный рост стоять было невозможно. Тряпка окуналась в дезраствор, после чего ею проводили один раз по кабелю, а потом - выбрасывали в мешок. Каждый кабель проверяли дозиметром, и если доза не уменьшалась - работу приходилось повторять снова и снова. Мы мучились там целый месяц. Задача усложнялась и тем, что после аварии пожарные тушили пламя водным раствором с пеной, а вся радиоактивная грязь по единому подвальному помещению перешла под третий энергоблок вместе с водой.
Дезактивация самих помещений проводилась следующим образом: после разведки нам давали информацию о радиоактивной загрязненности данного помещения, мы заходили в него, снимали всю штукатурку и удаляли некоторые бетонные конструкции. Так как продолжительность смены ограничивалась тремя минутами, все делалось очень быстро - забегаем, один держит мешок, другой - бьет отбойным молотком, а третий - бросает лопатой отбитую штукатурку в мешок. За временем нахождения в помещении строго следил командир взвода с секундомером. Это были те помещения, которые сразу после аварии "законсервировали" в 1986 году. После их вскрытия фон остался практически таким же, что и полтора года назад. После дезактивации приходили гражданские строители, пристреливали в этом помещении к стенам свинцовые плиты, потом этот свинец закладывался бетонными блоками, это все штукатурилось, красилось, белилось. В начале работали "партизаны" из Черкасской области - преимущественно из сельской местности. Но они были более медлительными, что создавало определенные трудности. Затем им на смену пришли донецкие шахтеры, которые в основном работали у себя отбойными молотками, и работа пошла - как "по маслу". Были дни, когда всю неделю рвало и температура тела подскакивала до 40 градусов, которая ничем не сбивалась. От незнания медики разводили руками и давали таблетки. После командировки в Чернобыль мне досрочно присвоили звание капитана...

"Вот Александр Иванович все рассказал, но, как говорится, тот этап уже прошел. Есть сегодняшний день и для каждого, а особенно для тех, кто сильно болеет или на группе, каждый прожитый день - это подвиг. Эти люди борются за жизнь, они хотят быть полезным для своей семьи, своих внуков. Вот взять Сашу - инвалид второй группы, а у него даже нет такой медали, как "Захисник Вітчизни". Неужели он ее не защищал? Неужели он не положил свое здоровье ради этого? Я считаю, что все "чернобыльцы" должны получить такую награду", - добавил Николай Александрович.

В свое время был утвержден крест "Ветеран Чернобыля". Многим сотрудникам милиции, которые были в Чернобыле по случаю 20-летия со дня катастрофы, эти знаки были вручены, о них позаботилось Министерство внутренних дел, а вот Министерство обороны осталось в стороне от этого вопроса. Существует еще две чернобыльские медали. В позапрошлом году Александр Иванович Дреев был в управлении труда и социальной защиты населения, где ему сказали, что эти медали стоят 180 и 150 гривен. А "Ветеран Чернобыля" -10 гривен. Но ведь ликвидаторы были в Чернобыле не для того, чтобы потом покупать себе медали. Если они их заслужили, почему их не выдать бесплатно? Все ссылаются на то, что в бюджете нет денег. Видимо по этой причине на митинге 26 апреля ни одному "чернобыльцу" не вручили даже грамот, как это было раньше. Разговор не мог не зайти и о памятнике "чернобыльцам", которые существуют и в более мелких городах, чем наш - областного подчинения.
Об истории появления камня на улице Киевской вспомнил Александр Иванович:
"Главный архитектор сказал, что камень привезем, но для этого нужно перечислить на один из расчетных счетов 1500 гривен. Председатель организации "Союз Чернобыль" заболел, и я на мопеде поехал в Кардашовку, где делают памятники. Подхожу к хозяину и спрашиваю:
- Где камень, который смотрел главный архитектор?
- Вот он лежит.
- Сколько этот камень стоит, - спрашиваю я.
- Для чернобыльцев он стоит 0,0 гривен. Покажите, куда его везти, я наберу в ковш песка, кину этот камень и установлю его там, где нужно.
Было это 9 лет назад. А архитектор 1,5 тысячи запросил".

Недавно по телевизору показывали сюжет - в одной из деревень Украины во время войны был очень кровопролитный бой, в котором погибло много воинов и местных жителей. Один из выживших жителей, который в то время был мальчишкой, решил установить памятник погибшим и обратился в сельский совет. Там ему все просчитали, включая стоимость проектной документации, изготовление памятника, отведение земли и т.п. Величина оказалась неподъемной, и тогда он "прошелся" по односельчанам, собрал денег, добавил туда две свои пенсии и у себя на огороде выстроил такой комплекс, что не скажешь, что человек мог сделать это за свои деньги.
"Вся проблема в том, что у нас очень слабая общественная организация "Союз. Чернобыль". Для чего она существует? Я не знаю. Лучше бы ее вообще не было. Кто должен заниматься наградами, памятником? Да что и говорить, если в этот день даже никто не позвонил и не поинтересовался, как живет инвалид первой группы. Считаю, что если памятник не поставят к 25-летию катастрофы - его не поставят никогда" - подытожил наш разговор Николай Александрович.

Подготовил Ильдар Бекбулатов

Полный текст публикации: http://www.okhtyrka.net/content/view/3778/211/

Самоотверженность Журнал "Смена", опубликовано в номере №1444, июль 1987 Подполковник Леонид Петрович Телятников, бывший руководитель ВПЧ № 2 по охране Чернобыльской АЭС, приступил к новым обязанностям — заместителя начальника отдела Киевского областного управления пожарной охраны. Храбрость, мужество, самоотверженность — как воспитать в себе эти качества? На каких примерах учиться? Как сохранить и передать эстафету революционного прошлого нашей страны молодому поколению, знающему о революции и войне только по книгам и фильмам? В чем истоки самоотверженности? Об этом мы говорили с Леонидом Телятниковым. В жизни каждого человека наступает такое время, когда он начинает осмысливать прошлое, и не только свое собственное, но и прошлое своей страны, историю своего народа, оценивать свой личный вклад в общее дело. Нравственным толчком к таким размышлениям бывает необязательно наступление определенного возраста, а нередко какое-то серьезное событие. В моей жизни таким событием стала трагедия в Чернобыле. Да, наши ребята проявили там, как это принято говорить, массовый героизм. И вот я думаю об истоках этого героизма и самоотверженности. Ведь они не просто выполняли свой долг, как люди военные, это было велением их разума и души. У этого мужества — мощные корни. Отцы прошли войну. Деды и прадеды этих парней совершили революцию. Какое у нас великое революционное прошлое! Какие люди делали революцию! Они прошли через все: через аресты, ссылки, унижения, отказались ради великой цели от всех радостей жизни. Поражение в 1905 году не сломило революционный дух. Ленин писал в своем «Письме к рабочим Красной Пресни»- о тех событиях: «Незабвенный героизм московских рабочих дал образец борьбы всем трудящимся массам России». Вот это образцы великой самоотверженности! Вот они — истоки массового героизма и самоотверженности наших ребят, вот оно, продолжение революции. Можно ли сравнивать тот революционный героизм и самоотверженность с героизмом в наше время? Думаю, можно, ибо нынешние наши Поступки — это результат тех Поступков, это уроки революции, ставшие реальностью. ...Помню, в десятом классе писали мы сочинение на тему «Есть ли в нашей жизни место подвигу?». В подростковом возрасте все мы чувствуем себя немножко героями. Но вот проходит время — деревянные сабли заброшены на чердак, мы вступаем в пору молодости и — ау, где ты, наше прежнее донкихотство? Где смелость? Куда подевалось обостренное чувство справедливости? Почему-то у некоторых из нас оно притупляется, а то и вовсе исчезает. Бывший рыцарь из подъезда при встрече с хамом опускает глаза ниже долу. Самый смелый парень в классе помалкивает на рабочем собрании, боясь возразить зарвавшемуся администратору. Бывший комсорг-правдоискатель, испугавшись трудностей, удирает с ударной стройки. Прежний драчун, «поумнев», не решается защитить девчат от шпаны... А может быть, и действительно «поумнели»? Или, как говорят в таких случаях, «жизнь научила»? Как-то в одной из школ мне показали сочинения десятиклассников на ту же традиционную тему о подвиге. И вот один парень написал примерно следующее: «Считаю, что за редким исключением героические поступки в мирной жизни совершают только из-за чьей-то непрофессиональности и расхлябанности. Взять всем известный подвиг Шаварша Карапетяна. Если бы водитель того троллейбуса, который сорвался с плотины водохранилища, был настоящим профессионалом, то и спасать армянскому спортсмену никого не пришлось бы. Конечно, во время стихийных бедствий — это совсем другое дело, но моему городу ни землетрясения, ни наводнения не угрожают...» Выходит, и волноваться нечего, живи спокойно, мужество тебе не понадобится. Так?.. Часто захожу я в музейный зал Киевского управления пожарной охраны, останавливаюсь у портретов Героев Советского Союза лейтенантов Владимира Правика и Виктора Кибенка, кавалеров ордена Красного Знамени Николая Ващука и Василия Игнатенко, Николая Титенка и Владимира Тишуры. Наши парни собой, своими жизнями загородили всех нас. Мы живы, а их нет... В Киеве сейчас живет и работает большинство чернобыльских пожарных. Разговариваю как-то с кавалером ордена Красной Звезды и медали «За боевые заслуги», бывшим начальником караула Чернобыльской ВПЧ-2 Валерой Дацько и замечаю, что он почему-то держит руку на груди. Спросил его об этом. «Да сердце, — отвечает, — болит. Не у меня одного — у многих ребят, хвативших дозу. Но ничего, работаем». И ведь у меня тоже болит... Да, почти все чернобыльские пожарные после длительного лечения возвратились в строй. А ведь могли, наверное, найти себе службу поспокойнее. И никто бы их не осудил. Но они вернулись. ...Честно говоря, никогда не считал себя особенно смелым. Да и по своим физическим данным на героя совсем не похож. Мечтал в школе об институте физкультуры, имел второй разряд по боксу, а вот поступать в физкультурный не стал. Мой отец всю жизнь проработал в кустанайской милиции. Он, видимо, понимал, что «железного опера» из меня не выйдет: нет, говорил, в тебе командирской жилки — это раз, а во-вторых, коли технику любишь, надо поближе к ней и определяться. Отец был человеком прямым, всегда говорил правду — в глаза. Фронтовик, он был не из тех людей, кого можно «поставить на место», вынудить поступиться собственными принципами. Характер он имел очень жесткий, был требовательным, и не только к подчиненным, а прежде всего к самому себе. Школу я окончил в шестнадцать лет и, чтобы получше сориентироваться в жизни, оглядеться, пошел работать электриком на авторемонтный завод. Через год я поступил в Свердловское пожарно-техническое училище МВД СССР. Техника, дисциплина — это то, что мне было надо. В общем, решил отцовский характер в себе воспитывать. Пришло время, и мне стали доверять. Для этого надо было изрядно попотеть: выйти в отличники, победить в первенстве училища по боксу. Кому-то в жизни везет: все дается легко, а мне каждый раз приходилось кому-то что-то доказывать, чего-то добиваться. Но вот сейчас думаю, что это, наверное, и хорошо, потому что поблажки я себе не давал, не расслаблялся. Никогда нельзя себе давать поблажки. Ни в чем. Иначе цели не добьешься. Я был гостем на XX съезде комсомола, где очень остро обсуждались проблемы, волнующие нашу молодежь. В том числе и вопросы военно-патриотического воспитания. Да, очень плохо работают в этом направлении наши военкоматы, комсомол и ДОСААФ. Практически к службе в армии ребят не готовят. Совершенно не используется опыт демобилизованных воинов, особенно воинов-интернационалистов. Вот у кого бы школьникам и допризывникам поучиться мужеству, самоотверженности! Я убежден, что, пройдя армейскую службу, большинство ребят становятся активнее и смелее, они не будут закрывать глаза на наши недостатки, не станут пасовать перед несправедливостью. Посмотрите на «афганцев»: какая в них внутренняя сила и убежденность! Какое острое чувство ответственности! У меня в части был только один воин-интернационалист, начальник караула Валерий Дацько. Этот парень был для всех примером в службе, в отношении к своим обязанностям. Кстати, они были друзьями с Володей Правиком. Пришло мне недавно письмо от одного бывшего сотрудника милиции. Он пишет: «Сейчас постоянно задаю себе вопрос: а стоило ли лезть на рожон? Что после этого изменилось? Правонарушителей, хулиганов меньше стало? Нет. Зато я стал инвалидом и уже не могу полноценно жить и работать. Если бы меня сейчас спросили: «Повторил бы ты свой поступок в тот вечер, когда один полез разнимать озверевшее хулиганье?» — я бы ответил: «Нет». Хотя бы во имя своей семьи и двух детей, у которых сейчас на шее батька-инвалид. Кому теперь нужно мое самопожертвование? Здоровье-то все равно не вернешь...» Я очень хорошо понимаю этого парня, очень ему сочувствую. Но мне кажется, что это письмо он написал в минуту слабости. По-моему, больше всего угнетает его то, что о нем забыли. И прежде всего товарищи-сослуживцы. Комсомольцы и пионеры у нас обычно любят шефствовать над героями и орденоносцами, людьми известными, живыми и здоровыми. Им-то помогут, создадут условия, отбоя не будет от приглашений на всевозможные вечера... Конечно, такое шефство доставляет только приятные хлопоты, тут не требуется милосердие, жертвенность. Но разве такие, как этот оперативник, меньше нуждаются во внимании и заботе? Знаю, что очень много забытых есть и среди воинов-интернационалистов, вернувшихся домой инвалидами, но без высоких наград. Как же так? Или мы горазды только с трибуны говорить о чести и долге? Разве забота об этих ребятах не наш долг? Ничто так не ранит душу, как человеческое невнимание, беспамятство. Оно-то порой и заставляет сомневаться в совершенном поступке, задуматься: а велика ли его цена? А стоило ли?.. Конечно, стоило! Даже ценой здоровья. Даже ценой жизни! Потому что наша жизнь на таких людях, жертвующих собой, и держится. В минуту опасности они думают не о себе, а только об одном — как выполнить свой долг, как защитить или спасти людей. И еще: кто, если не я? Что есть самоотверженность? Вслушайтесь в самое слово: САМО-ОТВЕРЖЕННОСТЬ. Отвергнуть себя, не думать о себе. И еще, мне кажется, есть в этом слове что-то от ВЕРЫ и ВЕРНОСТИ. Верности долгу своему, идее. Веры в то, что поступаешь правильно. Можно ли воспитать в себе самоотверженность? Она ведь в наших генах, видимо, не заложена, — у героя вполне могут оказаться трусливыми и эгоистичными сыновья. А воспитать, думаю, можно. Мне повезло: у меня перед глазами всегда был пример отца. Отец никогда себя не жалел и меня учил: «На службе себя не жалей. Жалей подчиненных, себя — нет. Но для семьи голову береги, понял?» И тут же добавлял: «У командира есть лишь одно право — быть первым, первым во всем. Тогда и только тогда люди за тобой пойдут». Сила личного примера — вот главный воспитатель самоотверженности. Самоотверженность. Да, она у наших людей в крови! На Руси всегда почитались главным достоинством смелость, способность к самопожертвованию. Ради Отчизны. Ради идеи. Революция — это великий урок самоотверженности. На войне считалось первой заповедью: «Сам погибай, а товарища выручай». Гибли и выручали. А разве в Афганистане сейчас не так? Во взводе того же Валеры Дацько его товарищ заслонил грудью командира от пули... Сколько таких примеров!.. А у нас в Чернобыле? Мне приходилось слышать от случайных людей: дескать, ваши пожарные не знали радиоактивной обстановки, вот и лезли в пекло; мол, если бы они были в курсе, то наверняка бы никто не полез на крышу реакторного отделения и машинного зала. Ерунда! Они знали об опасности: все-таки служили не где-нибудь — на атомной станции — и все равно пошли тушить пожар. С сожалением теперь думаю о том, что раньше недооценивал Володю Правика и ребят из его караула. Очень уж он был мягким командиром. Я частенько ему за это выговаривал. А когда случилась авария, все пошли за ним без оглядки. И сейчас я понимаю, что людей, окружавших Володю, подкупали его доброта, человечность. Они просто не могли за ним не пойти. Правик им всегда доверял, и парни в трудную минуту его не подвели. Вот она, настоящая самоотверженность. Высокие слова? Когда я говорю о своих парнях, похороненных на московском Митинском кладбище, никаких высоких слов не боюсь... Вот мы говорим: оцениваем людей по поступку, а не по побуждению. Нет, это не совсем точно. Очень важно и побуждение. Если в душе живет желание помочь, что-то сделать для других, ради других, то от человека можно ждать настоящего поступка. Честно признаться себе в слабости, это уже первый шаг к поступку. Но смелость смелости рознь. Безрассудные смельчаки не вызывают у меня уважения. Надо всегда знать, ВО ИМЯ ЧЕГО ты идешь на риск, РАДИ КАКОЙ ЦЕЛИ. Нередко родители учат ребят: «Не связывайся! Не лезь на рожон, будь похитрее! Тебе что, больше всех надо?» А потом, когда дети подрастают, они с удивлением спрашивают себя: «Откуда в моем сыне столько равнодушия и черствости? Почему он нас не уважает?» Ребят сызмальства надо учить честности и смелости, мужественности, умению постоять за себя. И пусть даже нос расквасят — не страшно. Страшно, когда мальчишка приучается «быть похитрее» и не говорить правды, за которую попадет. Отец с детства меня научил ненавидеть это обывательское «не высовывайся!». Так же я стараюсь воспитывать и двух своих сыновей. Пусть дерутся за справедливость, пусть шишки набивают. Но только чтоб никогда не врали, не кривили душой! Слишком много развелось лгунов среди нас, взрослых! Чего же тогда от детей наших требовать? Сначала самим нужно научиться быть честными. Помню, как коробили статьи в газетах сразу после аварии, много в них было благополучия, не всю правду писали! Знать, что произошла трагедия, и читать приглаженные, «напудренные» репортажи — просто душу выворачивало! Да, действительно, нередко подвиг бывает и спровоцирован чьей-то преступной халатностью и безответственностью. Однако цена подвига от этого не становится меньше: подвиг есть подвиг, герой есть герой. О них должны знать люди. Но должны знать полную правду о случившемся. Что произошло? Почему? По каким причинам? Кто виноват? Очень многое высветил в нашей жизни этот взрыв на АЭС: высокое мужество и самоотверженность одних и преступную халатность, самоуспокоенность других; показал, кто истинный борец, а кто слабодушный трус и перестраховщик... Одни бросались в радиоактивный дым, оказывали помощь пострадавшим, а другие бездействовали, дожидаясь «целеуказаний из Москвы». Некоторые руководители, забыв о своем моральном долге, постарались «спецрейсами» отправить из Киева в крымские санатории членов своих семей. Я узнал об этом уже в больнице, и так мне горько, больно стало на душе, стыдно, что я с этими людьми состою в одной партии. И так обидно было за наших ребят: к тому времени шестеро уже скончались... Я считаю, что и в повседневной жизни от людей требуется самоотверженности и смелости не меньше, чем в экстремальных ситуациях. Чтобы отстоять свое мнение, свою позицию, всегда нужно мужество. Не бояться назвать вещи своими именами: бюрократу в лицо сказать, что он бюрократ, некомпетентному начальнику, что он не по праву занимает свое кресло. Я не раз критиковал и спорил с бывшим директором электростанции Брюхановым. Не раз случались нарушения техники безопасности: придешь в зал, а там оператор сидит на щите управления. Задаю ему взбучку. Но его коллеги, руководители куда же смотрели? Они чувствовали себя самоуверенно, успокоение: дескать, автоматические системы у нас дублируют друг друга и надежно защищают людей. Все верили в системы, а они не защитили! Кстати, после аварии и в отношении меня было предпринято расследование. Потом выяснилось, что никакой вины пожарных в происшедшем ЧП нет. Фактической нет, а моральной? До сих пор не могу спать спокойно. У человека должна болеть совесть за то, что произошло и происходит вокруг. Как же иначе? Нам всем остро не хватает нравственного максимализма! А ведь именно он — в основе самоотверженности. Мне уже в клинике рассказывали о непостижимых вещах, которые творились после аварии в Припяти. Утром 26 апреля в городе состоялось совещание, на котором один из руководителей обкома партии дал указание делать все для того, чтобы в Припяти продолжалась «нормальная жизнь»: школьникам — учиться, проводить запланированные мероприятия, праздновать свадьбы... Я перестал после этого уважать многих городских руководителей: встречаю на киевской улице — руки не подаю. Обижаются: дескать, зазнался. Не зазнался, просто не уважаю тех, кто свой чиновный интерес поставил выше заботы о здоровье людей. Молчунов и перестраховщиков презираю. Да, были у нас и беглецы. Но не среди пожарных и их семей. Даже те парни, которые имели возможность на следующий день отправить жен с детьми на собственном транспорте, ею не воспользовались. Это тоже о многом говорит, согласитесь. Все, кого не забрали в больницу, стали дожидаться и помогать проведению организованной эвакуации. Среди беглецов были и те, кого я лично считал честными и порядочными людьми. Они оправдывались «боязнью за свою семью». Кто-то из них потом вернулся «добирать дозу», кто-то повинился... Но простить этих людей лично я все равно не могу, не имею права. Здесь уж мы просто обязаны быть максималистами. Казалось бы, военным и пожарным по долгу службы требуется быть самоотверженными. А гражданским людям? Абсолютное большинство припятцев своим поведением накануне эвакуации ответили на этот вопрос. И я, военный, горжусь ими. Особенно молодыми парнями и девушками, комсомольцами. Караул Правика первое время находился на машинном зале. Там потушили и отделение оставили на дежурстве, потому что объект еще был в опасности. А городская часть, прибывшая чуть позже, была направлена на реакторное отделение. И вот Володя побежал на помощь караулу Кибенка. Сам, по своей инициативе. Из нашей части погиб только Правик. Остальные пять человек во главе с лейтенантом Кибенком были из шестой городской части... Полный текст публикации: http://smena-online.ru/stories/samootverzhennost _________________

4й энергоблок: - «Лес высох, деревья стоят желтые, ни птиц, ни животных… Уныние и тоска охватывают мгновенно»

50-летний Владимир Малых – один из кировских чернобыльцев. Ликвидатор последствий страшной аварии на АЭС. В 1987 году, спустя 13 месяцев после катастрофы, вместе с другими «избранными» работал возле 4-го энергоблока и на крыше реактора. За 22 выезда на объект получил дозу радиации 10,3 рентгена (для сравнения: когда делают рентгеновский снимок, организм человека получает дозу в несколько сотых долей рентгена)… И сегодня – беседа состоялась в день 21-й годовщины чернобыльской трагедии – участник памятных событий вспоминает, как это было.

Ехать в Чернобыль не хотели. Но пришлось
- «Ликвидировать последствия чернобыльской аварии меня пригласили в 1987 году. Но пригласили – это условно сказано. Призвали по линии военкомата как военнообязанного. Ликвидаторами брали мужчин в возрасте около 30 лет, у которых было как минимум двое детей. Ведь после пребывания на Чернобыльской АЭС нам уже не рекомендовали обзаводиться детьми… Конечно, спустя почти год после взрыва реактора весь мир знал о свершившейся трагедии. Естественно, большого желания ехать туда не было. Но пришлось. Сказать, что вся семья переживала и расстраивалась – значит, ничего не сказать.
Загрузили нас в Кирове целый эшелон. Вначале отправились в городок Златоуст (это южнее Челябинска), потом через Уфу двинулись в Чернобыль. Когда приехали в ту самую 30-километровую зону, там уже стоял уральский полк солдат. Нас вместе с ними расквартировали в поселке Брагино, жили мы в обустроенном палаточном городке. Вообще, приезжих в Чернобыле хватало – в оцеплении зоны одних военных полков было около двадцати»

Когда подносили накопители к земле, их начинало зашкаливать
- «Выезд на объект выглядел так. Нас размещали в армейских грузовиках на границах зоны, мы доезжали до реки Припять и там, на станции, пересаживались на другие машины. Здесь же, на перевалочном пункте, переодевались. Назвать одежду, в которой работали, защитной язык не поворачивается. Нам выдавали спецовки – обычные черные робы, и «лепесток» на лицо (повязка спасала только от пыли, но не от радиации). Уже возле станции становилось не по себе от окружающего пейзажа. Весь лес высох, деревья стоят желтые, ни птиц, ни животных – вообще ничего нет! Уныние и тоска охватывают мгновенно… Но когда впервые оказались возле самого реактора, стало по-настоящему страшно. Но не от увиденного, а от того, то осознали, ЧТО нас сейчас ожидает. Облучение.
Работа наша заключалась в том, чтобы убирать щебень и грунт рядом с энергоблоком, а также снимать покрытие с крыш ближайших к реактору зданий. Существовали строгие нормы безопасности. Нельзя было курить рядом с реактором, категорически запрещалось присаживаться на бетонные плиты, чтобы передохнуть, нельзя было отходить в сторону от огороженной территории – иначе получишь сильнейшую дозу.
Работали 4 часа подряд, потом перерыв на обед. А затем маленькими партиями поднимались на крышу реактора и работали там по 8-10 минут. Сверх этого времени находиться там было невозможно. У каждого из нас в нагрудном кармане лежал накопитель – счетчик радиации. Когда доставали его из кармана и подносили к земле, прибор начинало зашкаливать… радиация с поверхности шла от кусков графита, которые разлетелись на обширную площадь после взрыва.
Всего я сделал 22 выезда на Чернобыльскую АЭС и заработал облучение в 10,3 рентгена. Мы получали полрентгена за день работы. Впрочем, первым ликвидаторам «повезло» гораздо сильнее – люди получали по 25 рентген в день… не знаю, как они сейчас живут, да и живы ли они?»

Радиацию выпаривали в русской бане
«Когда мы возвращались обратно в поселок, никаких специальных препаратов и таблеток против радиации нам не давали. Мы просто ходили париться в русскую баню, и все. За весь период, сколько находился в Чернобыле – с 16 мая по 6 июля, у нас проводили один медосмотр. Если что-то с кем-то происходило (а такие случаи бывали, люди умирали от сильной дозы облучения, полученной по неосторожности), это не афишировали. По вечерам люди занимались своими делами. Я, например, дозы в штабе выставлял. Кто-то из мужиков рыбачил: ловили рыбу, вполне обычную, никаких там мутантов… А однажды неподалеку от леса застрелили лося: животное впитало в себя столько радиации, что уже не ходило практически.
У нас работала почта, мы переписывались с родными, пару раз я звонил домой в Киров.
Кроме работы на заводе, мы ездили по селам и деревенькам, расположенным по периметру зоны. Обрабатывали оставшихся местных жителей – в основном, в Чернобыле остались старики. Когда спрашивали, почему, мол, не уезжаете, местные говорили, что им уже терять нечего и ехать куда-то не имеет смысла… А на дезактивацию в город Припять я не ездил. Те, кто там были, возвращались в поселок крайне подавленными»

Тень Чернобыля 21 год спустя
«Когда вернулся в Киров, уже через неделю начал хронически кашлять. Такое уже было, когда мы на реакторе работали, но в этот раз я пошел к врачам. Мне сказали, что это бронхит, выписали цитрамон. А в 1996-м году меня вывели на 3-ю инвалидную группу. На здоровье жаловаться не люблю, но от фактов не уйдешь: постоянно болит голова, ноют суставы, спина «шалит», еще и язва желудка… Из кировских ликвидаторов, с кем я работал, один мужик уже умер. На днях вот из Чепецка «нашего» чернобыльца в профилакторий привезли: человек ноги ниже колен не чувствует. Зато не знаю ни одного ликвидатора, кто волосы потерял (чуть заметно улыбается – прим. авт.)… Понимаете, мы тогда не так воспитаны были, чтобы не ездить. Были молодые, о здоровье особо не думали. Происходи такое сейчас, конечно, я бы отказался ехать на ликвидацию»

S.T.A.L.K.E.R.
- «Знаю, знаю, о чем спросить хотите. Конечно, я слышал про «Сталкера», сын вот недавно игру купил. Он за компьютером постоянно сидит. Я тоже поиграл немного. Точнее, просто побродил по окрестностям. Сделано, конечно, все очень правдоподобно. За это «Сталкер» понравился. Узнал много мест в игре, где и сам в 87-м был. Но, по-настоящему в Чернобыль я никогда не вернусь. Не хочу его видеть и сейчас…»

Источник: http://afisha.gorodkirov.ru