Варианты ответов на вопрос о возникновении философии.

    Существует мудрость: «За чем пойдешь, то и найдешь». Правда, бывает, что «Ищешь Индию — найдешь Америку». Такое тоже бывает, но, наверняка реже. А чаще всего облик находки зависит от того, каким его представляли заранее. Если, например, искать возникновение науки, уже имея о ней представление как о системе знаний, основанной на эксперименте и опосредствованной специальными методами исследования, прежде всего, математическими, то истоком науки, ее началом будет исследование Галилеем свободного падения тел, то есть, ХVII век. Но если под наукой понимать любые систематические наблюдения и их описание, то возникновение науки отодвинется в неопределенно далекое прошлое — к эпохам египетских жрецов и индийских брахманов. То же и в случае с философией. Если философия — это систематизация данных конкретных наук, то само ее возникновение должно произойти после возникновения таких наук. Тогда окажется, что это эпоха распадения синкретического (хаотического) единства мифологического сознания и вычленения из него того, что потом стало называться отдельными формами общественного сознания — моралью, наукой, искусством и т. д. Если же философия — это «учебник жизни», осмысление мировоззрения, то тогда и мифологию можно считать философией, поскольку в ней тоже осмысляется и своеобразно систематизируется, излагается, фиксируется мировоззрение людей. Если философия — это стягивание разошедшихся полюсов духовности — практического и теоретического отношения к миру, то подобное расхождение происходило в эпоху разложения первобытной общины и становления государства, цивилизации и так далее. При этом философия возникала вовсе не везде, где общину заменяло государство, а сельский уклад жизни — города. В Вавилоне и Египте философия так и не возникла, были разве что разрозненные предфилософские мотивы в некоторых дошедших до нас текстах. (Не говоря уже о государствах Магадха, Урарту, Мохенджо-Даро и первых цивилизациях Латинской Америки). Да, собственно, что считать уже ставшей философией или «предфилософскими мотивами»? Ответ на этот вопрос тоже зависит от предварительного, исходного представления о том, что такое философия.

Возникновение первичных нравственных религий и их предложения по способам преодоления кризиса, вызванного господством рассудка.

     Одним из вариантов выхода из кризиса рассудка было предложение избавиться от него как такового. Рассудок – это изобретение дьявола, наш погрязающий в рассудке мир это безлюбовная территория Сатаны, и всем надо осознать это и устремиться прочь с этой территории, куда мы сами, по своей глупости, забрели. Назад, на Родину, где нас ждет неиссякаемая любовь Бога и блаженство гармонии. Этот путь – возникновение так называемых этических религий, в которых человек представлен как греховное существо, которое, однако, исправлением, спасением от грехов самого себя способно помочь Богу исправить этот мир. Таков главный мотив, например, возникшего в эту эпоху (VII – VI века до н. э.) зороастризма. Возникающие параллельно и позже иудаизм и христианство добавляют к этому только то, что человек сам не способен «исправиться» и должен обращаться за помощью к всесильному Богу, или, разумеется, через посредничество сословия священнослужителей. Это, по сути, брахманизм. Это путь к первоначальному, индивидуально бессубъектному доиндивидуалистичному человеку, в котором пусть не будет цивилизованности, но зато не будет скверны индивидуализма, логики, рассудочности и науки. Цивилизация и наука это абсолютное зло, и потому блаженны только люди простые и «нищие духом», то есть темные и необразованные. Зачем человеку мудрость Афин? - ёрничал Тертуллиан во 2 веке новой эры. - Ему вполне достаточно «истины» Иерусалима.

Нового времени.

Тем не менее, историческое движение человеческой массы от первобытной, а затем и христианской мистики и человеческой безликости к рассудочности и индивидуальности неумолимо нарастало. Этот путь человечеству всё равно надо было пройти. Развитие производства и познания природы остановить невозможно. А изучение природы неизбежно начинается с эмпирии, в которой неизбежна возможность относительного забвения целого. Конкретному исследователю природы не видны и не нужны «излишние сущности» религии: система целого, первичность бога, мистическая космология и космогония, «творение», «благодать» и прочие подобные «находки» богословия. С ростом производства развивались торговля, путешествия, познание планеты. Людям все теснее становилось пребывать в одеждах мистической доиндивидуальности, и церкви становилось все труднее управлять растущими в индивидуальность людьми.

Идеологическому центру мира — Ватикану становилось всё труднее сдерживать человеческое познание, науку, представлять веру выше знания, заставлять людей «верить, чтобы знать». Ситуация примерно такая, какая была в Китае в ХХ веке во времена «культурной революции», когда было объявлено, что вера врача в цитаты из работ Мао Цзедуна важнее его профессиональных знаний. Но ведь жизнь требует развития науки, и китайское руководство так или иначе сняло этот мракобесный лозунг.

 После долгих поисков новой идеологии церковь организовала вариант философии Фомы Аквинского. Святой Фома поступил, как Соломон, чисто однозначно-«метафизически», с той разве разницей, что еврейский царь предмет спора механически разрубал, а доминиканец Фома механически соединял исключающие друг друга предметы. Он просто соединил принцип веры с принципом допустимости земной человеческой познавательной и практической активности, просто соединил несоединимое: веру и знание, науку и религию. Человеческая душа, интерпретирует Фома Аристотеля, и смертна (в двух ее составляющих как растительная и животная и потому рассудочная), и бессмертна как разумная. В первых двух объемах она привязана к материи, реагирует на нее и познает ее, в третьем своем объеме она вечна и божественна. Первые две части души познают мир и действуют в мире, третья устремлена к Богу. Подобным же образом интерпретирован и аристотелевский Бог (неподвижный перводвигатель). Здесь христианский Бог приближен к аристотелевскому. Бога следует понимать как далекую превопричину вещей, не доступную рациональному анализу, а то, что доступно анализу, не нуждается в беспрерывном упоминании Бога как причины. Исследуйте и анализируйте события в их естественных причинных взаимодействиях, изучайте их своим умом, насколько сможете[16].

Мы видим, что в этой компромиссной картине весь Аристотель не прошел. Вместо обнаружения в человеке личности как более высокого по сравнению с индивидуальностью его состояния, как синтеза рассудка и разума, позволено лишь возвышение его от доиндивидуальной распластанности, традиционно требуемой христианством, до некоторых проблесков рассудочности и нравственного индивидуализма, жизни для себя любимого. О разуме и личности (личностности) человека нет ни малейшего представления. До прозрений Аристотеля еще бесконечно далеко.

Но, получив позволение в малом, человек тут же претендует на большее. В ХIV веке неудержимо распространяется философский номинализм, не признающий не только реальности общих сущностей, но и авторитета церкви и ее светских гарантов. Уильям Оккам сопротивляется власти Ватикана уже не только «словом», но и «мечом», правда еще не своим собственным, а своего светского спонсора, императора Людвига Баварского.
   В том же ХIV веке с откровенно пантеистическими идеями выступил М. Экхарт. По его понятию Бог не первопричина бытия, а само бытие, следовательно, Бог и природа едины. Следовательно, и в человеке как части бытия присутствует Бог, и человек может сам, без посредников, общаться с Богом. Бог человеку уже не господин, ведь по смерти человек един с ним в вечной жизни. Погружение в Бога – это не самоотречение, наоборот, обретение себя как соразмерного Богу. «Недавно я подумал о том, хочу ли я получить или пожелать что-то от Бога; мне хочется над этим хорошенько поразмыслить, ибо там, где я получал бы от Бога, я оказался бы под Ним или хуже Него, словно какой-нибудь слуга или раб, а Сам Он в даянии был бы, как господин, и так не должно быть между нами в вечной жизни»[17]. Экая дерзость! Логично, что через год после смерти Экхарта папа Иоанн ХХII проклял эти и другие подобные высказывания «магистра и доктора священной теологии» Мейстера Экхарта.
   Эпохи Реформации и Нового времени усилили обозначенную тенденцию. После тысячелетнего застоя к активной общественной жизни приходил новый человек, требовавший оправдания своего существования в теологических и философских построениях. Лидеры протестантизма М. Лютер, Ж. Кальвин отражали и пропагандировали новый тип человека: живущего для себя индивидуалиста. Жить можно и нужно не по ежеминутным требованиям традиций, ритуалов, указаний церкви и священного писания, жить следует своим собственным разумением и инициативой, для себя, а не для Бога. Религия не отменяется, но радикально меняется ее присутствие в жизни человека. Бог не господин и контролер, он — партнер по бизнесу, и его функция — лишь помогать человеку и прощать его грехи и промахи. При этом не нужны посредники между человеком и Богом, для богообщения достаточно одной только веры в него («Sole fide»). Обычная мирская жизнь не помеха жизни духа, наоборот, только через нее человек может утвердить свою религиозность и верность Богу.

     Вопреки традиционной религиозной морали формируется новая, «протестантская этика», в которой вместо идеалов воздержания и аскетизма вводится принцип обогащения; вместо отношения к Богу как Отцу и Господину, милующему и наказывающему по своему произволу, складывается отношение к нему как к партнеру по сделке: человек существует, чтобы грешить, а Бог чтобы прощать человека за его грехи, ведь для этого он и посылает людям своего единородного сына Иисуса Христа, который берет на себя все грехи человеков, и этим последним остается только уверовать в эту способность сына божьего, чтобы спастись от своих грехов, спастись «одной только верой». Вместо представлений о загробном воздаянии формируется представление о проявлении божьей благосклонности к человеку сейчас, при жизни: на небе нет ни рая, ни ада, а воздает Бог человеку по делам его приобретенным самим этим человеком.

Следующие эпохи продолжали движение в том же направлении. Английская и французская философия ХVII – ХVIII веков продолжали индивидуалистическую и субъективистскую критику тоталитаризма и объективизма Средневековья в понимании человека. Для Европы это было шагом вперед, но в принципе это было не более чем повторение античной (софистской) абсолютизации индивидуального человека и человеческого рассудка как единственного и достаточного способа мышления.
   Ф. Бэкон (1561 - 1626) писал, что в природе для человека нет никаких принципиальных тайн и что в ней нет никаких аристотелевских конечных причин. «Исследование конечных причин бесплодно и, подобно деве, посвященной Богу, ничего не рождает»[18]. В мире существуют только разрозненные предметы, и всякую связь между ними устанавливает познающий человек, который руководствуется при этом соображениями пользы результатов исследований. «Что в действии наиболее полезно, то и в знании наиболее истинно»[19]. Это практически ничем не отличается от протагоровского «Человек – мера всех вещей».
  Европа фактически повторяет раннюю и классическую, оптимистически-индивидуалистическую античную культуру со всеми ее иллюзиями и проблемами. Нет никаких сверхчеловеческих структур, сил и субъектов, не будем предпочитать невидимое видимому, предметы равны самим себе, и они таковы, какими нам представляются. Следует доверять нашим органам чувств, нашему эмпирическому познанию: какими предметы нам являются, таковы они и есть, и не надо измышлять никаких излишних сущностей. «Природа проста и не роскошествует излишними причинами явлений» (И. Ньютон, вслед за У. Оккамом); она доступна человеку, и в ней нет никакой субъектности ни божественной, ни аристотелевской системной; единственной субъектной силой в природе является человек, и природа обязана ему подчиняться. Знания (предметные, эмпирические) – сила.
  По существу, это уже и есть «смерть Бога», которую обнаружили и о которой заговорили только через двести лет. Нет Бога и это значит, что у человеческой субъектности нет никакого вектора, у человеческой активности нет никакого объективного смысла. Атомизация, предельный плюрализм воль и действий. Сплошная монадология. Единственной ценностью и целью является в таких условиях любовь к себе любимому и самосовершенствование как самоактуализация, которые на поверку оказываются, по словам Гегеля, лишь «погоней за простой инаковостью», погоней за разнообразием ради разнообразия (Ф. М. Достоевский, «Бесы»).
    Как бы ни были «реакционны» в этих вопросах религиозно-церковные позиции, как бы они ни занижали человеческую индивидуальность до ее растворения в целом и системе, как ни мистифицировали целое, они все же видели это целое и эту систему. Они переусердствовывали в практике подчинения человека целому, богу, но они помнили о существавании этого целого. Они расходились с Аристотелем в трактовке целостности мира, вынося ее универсальные свойства за пределы реальности и наделяя ими личного, любящего и карающего людей бога, тогда как великий диалектик Античности видел эту систему научно, как живую реальность, как целостность, живущую жизнью своих элементов. Но они все же признавали эту систему. Они описывали ее средствами своего религиозного лексикона, и это была превратная, превращенная форма подачи реального содержания. Философия же Нового времени оказалась ниже этого мировоззренческого потенциала христианской теологии. Она не учла здесь диалектики формы и содержания. Из-за религиозной формы было выброшено и то положительное, что имелось в содержании религиозного миропонимания. С купелью был выплеснут и ребенок. Из-за того, что целое понималось мистически, как потусторонняя реальность, Новое время отказалось не только от мистической формы целого, но и от самого этого целого. Система мира была выброшена и заменена совокупностью разрозненных предметов.

Но не только религиозная мысль удерживала понимание ценности целого и сопротивлялась новомодным тенденциям номиналистического субъективизма. С позиций, близких к аристотелевскому материализму и пантеизму, системное понимание мира высказывал Б. Спиноза (1632 – 1677).

Варианты ответов на вопрос о возникновении философии.

    Существует мудрость: «За чем пойдешь, то и найдешь». Правда, бывает, что «Ищешь Индию — найдешь Америку». Такое тоже бывает, но, наверняка реже. А чаще всего облик находки зависит от того, каким его представляли заранее. Если, например, искать возникновение науки, уже имея о ней представление как о системе знаний, основанной на эксперименте и опосредствованной специальными методами исследования, прежде всего, математическими, то истоком науки, ее началом будет исследование Галилеем свободного падения тел, то есть, ХVII век. Но если под наукой понимать любые систематические наблюдения и их описание, то возникновение науки отодвинется в неопределенно далекое прошлое — к эпохам египетских жрецов и индийских брахманов. То же и в случае с философией. Если философия — это систематизация данных конкретных наук, то само ее возникновение должно произойти после возникновения таких наук. Тогда окажется, что это эпоха распадения синкретического (хаотического) единства мифологического сознания и вычленения из него того, что потом стало называться отдельными формами общественного сознания — моралью, наукой, искусством и т. д. Если же философия — это «учебник жизни», осмысление мировоззрения, то тогда и мифологию можно считать философией, поскольку в ней тоже осмысляется и своеобразно систематизируется, излагается, фиксируется мировоззрение людей. Если философия — это стягивание разошедшихся полюсов духовности — практического и теоретического отношения к миру, то подобное расхождение происходило в эпоху разложения первобытной общины и становления государства, цивилизации и так далее. При этом философия возникала вовсе не везде, где общину заменяло государство, а сельский уклад жизни — города. В Вавилоне и Египте философия так и не возникла, были разве что разрозненные предфилософские мотивы в некоторых дошедших до нас текстах. (Не говоря уже о государствах Магадха, Урарту, Мохенджо-Даро и первых цивилизациях Латинской Америки). Да, собственно, что считать уже ставшей философией или «предфилософскими мотивами»? Ответ на этот вопрос тоже зависит от предварительного, исходного представления о том, что такое философия.

Ранние этапы духовного развития человечества

              а. Общеисторический экскурс.

    Начнем с самого начала. По данным современной науки человек как существо прямоходящее и изготавливающее орудия труда (главные отличия человека от животных) существует примерно 3 миллиона лет. Эти формы происходят от предлюдей, называвшихся австралопитеками. «Австрало» — южный, «питек» — обезьяна. Находки таких обезьян найдены в Африке, несколько южнее экватора. 

    Затем формируется так называемый «гомо эректус» — человек прямоходящий. Здесь первая форма — питекантроп: «питек» — обезьяна, «антроп» — человек, то есть «обезьяночеловек». Эта форма существовала от двух миллионов до пятисот тысяч лет назад. Признаки — первоначальные каменные орудия, отсутствие постоянных жилищ, речи, признаков социальной регуляции половых отношений.

    От 500 тыс. лет до 100 тыс. лет назад существовала форма человека, называемая синантроп. Сина — это Чина, Китай. Китайский человек. Находки этого типа человека были сделаны в 20 – 30 годах ХХ века французскими исследователями близ Пекина. Признаки — владение огнем, намного более совершенными каменными орудиями, такое же отсутствие членораздельной речи, постоянные жилища — пещеры, в которых годами и столетиями на одном и том же месте поддерживался огонь костров, зачатки социальной регуляции поведения.

    100 — 40 тыс. лет назад — неандертальский человек. Назван по находкам близ деревни Неандерталь в северо-восточной Франции. Здесь уже налицо первые признаки социальной регуляции поведения: упорядоченные захоронения и раскрашивание трупов (свидетельствующие о представлениях о загробной жизни), зачатки речи, о чем свидетельствует увеличение лобных долей мозга. Использование пещер для жилищ. Их называют также гомо троглодитус — пещерные люди. Были они в среднем двухметрового роста — якобы свирепые великаны.   

    На рубеже 40 – 30 тысячелетий до н. э. произошла величайшая антропологическая революция: появляется гомо сапиенс, человек разумный. Таким образом, человек как разумное существо существует не более 40 тыс. лет.  Факторы, причины этого скачка изучены мало. Это дает повод для спекуляций религиозного характера о внезапном творении человека разумного, настолько новый вид людей отличается от «гомо троглодитусов». Остатки этого человека найдены в том же районе, что и свидетельства о неандертальцах, — около деревни Кроманьон. По этому топониму новый тип человека стал называться кроманьонским человеком. Кроманьонец — уже тип современного человека, физически он мало отличается от нас, людей 21 века. От этого человека отсчитывается собственно эволюция (и даже история, хотя и не писанная) современного человека. Уже существуют мораль, искусство, преобладание социальной регуляции над биологической в области отношений между полами, более развитые орудия труда, искусственно построенные (не пещерные) жилища и др.

    Эпоха кроманьонского человека насчитывает примерно 30 тысяч лет, от сорокового до десятого тысячелетия до н. э. Внутри тридцатитысячелетнего периода существования кроманьонского человека обнаруживаются эпохи — Ориньяк, Солютре, Мадлен (каждая примерно по 10 тысяч лет) — также по названиям мест, где обнаружены последовательно усложняющиеся формы жизни этого человека.

    В археологии весь период от начала человеческих форм жизни до кроманьонского человека называется нижний палеолит, поскольку находки лежат в земле ниже (глубже) артефактов более поздних эпох. Находки эпох от 40 до 10 тыс. лет до н. э. обозначаются как верхний палеолит.

    В целом в эпохах верхнего палеолита существовал так называемый материнский род: люди группировались вокруг женщин — родоначальниц многочисленного потомства, хранительниц очага; мужчины в большей степени заняты собирательством и охотой. Организация общества была чрезвычайно рыхлой: не было собственности – ни личной, ни групповой, не было определенных ячеек общества, все были равны в доступе к благам, равно как и все были одинаково обязаны добывать средства к существованию. Не было разделения труда. Добыть средства к жизни можно было только совместными усилиями. Обособляться, проявлять свою индивидуальность было просто невозможно. Не было еще никакой трудовой специализации. Человек здесь универсален: каждый может делать всё то, что может любой другой. Не было столь привычной нам человеческой индивидуальности и, тем более, индивидуализма. Люди дорожили друг другом и не отличали себя от других, жили реальной непосредственной общностью. Замечали ли вы, как мгновенно все вместе взлетают воробьи целой стаей? Что-то подобное было тогда и у людей. Люди противостояли не друг другу, а все вместе — природе и животному миру.

Люди по-видимому чувствовали ценность такого своего отличия от животных. Мы — люди, они — животные, скоты. «Не будь скотиной!» — эта норма осталась у нас наверняка с тех времён, это древнейший фундамент нашей человечности. Не было четкого родства: все мужчины были равно допущены ко всем женщинам, следовательно, собственных отцов никто не знал, все были отцами всех детей, даже и матери не всегда отличали своих детей от чужих. Всех взрослых мужчин дети называли отцами. Зоологический индивидуализм полового отбора, ритуальные бои за самок ушли в прошлое: самок больше не было, они стали равноправными с мужчинами женщинами. В этой стихии дети скорее знали своих дядей и теток — как братьев и сестер своих матерей. Не от тех ли баснословно далеких времен сохранилось до наших дней обращение всех детей ко всем взрослым: «дядя», «тётя», а подросших молодых людей ко всем старикам: «отец», «мать»? Какой я им отец, а ко мне молодые люди в метро обращаются «Садись, отец!»

    Материнское начало любовно и умиротворяющее; на протяжении палеолита археологи не находят следов насильственных человеческих смертей. С любовью и благоговением люди относились к женщине-матери. С ходом эпох формировались женские божества, вытеснявшие первоначальных животнообразных богов. Всем известны так называемые «палеолитические Венеры», им 20 – 15 тысяч лет.

    Боги – всегда олицетворение природы, богиня-мать – это Природа-мать. Природа нас рождает, любит и защищает, в трудные минуты спасает, в обычной жизни всех учит и некоторых нерадивых наказывает. Хорошо жить в Природе! Уже не было отношения к природе как к внешнему объекту, человек растворялся в природе и растворял ее в себе. Предметы окружающего мира и населяющие его животные воспринимались как равные человеку живые существа, и мир в целом представлялся единым, цельным, пронизанным всеобщим тяготением всех его частей друг к другу, управляемым той же любовью, что и человеческий род. Эта ценность природы, всего природного, телесного, материального — тоже часть неистребимого фундамента нашей психики, заложенного в палеолите. Мы до сих пор несём этот палеолит в себе, он – присутствует в нас, мы – его современники.

     Производства (в эпохах ориньяка, солютре) не было, господствовало собирательное хозяйство с зачатками охоты. Орудиями труда оставались нешлифованные каменные рубила, высшими достижениями техники были пращи, удлинявшие человеческую руку при метании дротиков да ременные путы — ремни, к концам которых привязывались камни. Это орудие охотник бросал под ноги пробегающему мимо засады стаду оленей, в результате чего некоторые животные попадали в такие путы. Это было максимальным достижением техники эпохи Мадлен, 10 — 15 тыс. лет до н. э. Это показывает археологическая наука. Поэтому не доверяйте источникам (Кандыба и др.), когда прочтете, что-нибудь вроде того, что: «в 14 тысячелетии до нашей эры дружины славного славянского князя имярека вошли в Опаленный стан, который позже евреи стали называть Палестиной...». До князей от четырнадцатитысячелетней давности мадленской эпохи было еще очень и очень далеко.

    Примерно на рубеже 10-го тысячелетия до н. э. Произошла очередная крупная антропологическая революция: матриархат сменился патриархатом. Как и всякой революции, ей предшествовала эпоха застоя и, так сказать, «антиматриархатного просветительства» — эпоха борьбы мужчин за власть в обществе. Развитая охота и зачинающееся земледелие стимулировали в людях развитие индивидуальности. А от этого до индивидуализма уже совсем недалеко. Изобретение лука и стрел, одомашнивание животных, шлифовка каменных орудий, изобретение гончарного круга и обжига керамики, другие технические новшества делали мужчин все более главенствующими в обществе. Первоначальные женские божества стали вытесняться мужскими, десятки тысяч лет копившаяся мужская умиротворенность революционно и исторически неожиданно стала сменяться озверелой ненавистью к женщинам. Одним из главных элементов инициаций мальчиков стала их способность публично оскорбить мать, «смелость» физически избить ее. Найдите в библиотеках, в интернете книжку английской исследовательницы А. Андриески «Старые женщины рассказывают». Прекрасный познавательный материал. И еще: Дж. Франкл. «Археология разума» — это о смене женских божеств мужскими и о многом другом. Эта борьба не закончилась и сегодня; патриархат продолжается в новых формах. Мы погружены в него и потому не замечаем его мерзостей, как не чувствуем суточного вращения Земли. Но вернемся к теме.

    Неолитическая революция перевернула застоявшееся человечество. Собирательное хозяйство интенсивно вытеснялось производством. Появились заметные излишки продуктов потребления, вообще материальных благ. Поначалу, по инерции древней наивности и доброты излишки либо коллективно потреблялись — съедались на пирах, либо ритуально уничтожались – приносились в жертву богам, либо раздаривались соседним племенам. Эпоху дарения прошли все народы; до наших дней дошел обычай дарить гостю то, что ему понравилось в твоем доме. (Это тоже в нас оттуда, из палеолита-неолита. Всеобщее братство людей, желание, потребность передать другому частицу своего имущества, то есть частицу самого себя. Видеть в другом человеке частицу себя). Тем не менее, индивидуальное производство и накопление благ в отдельных группах-семьях неуклонно прогрессировали. Первоначальный (матриархатный) коллективизм вытеснялся индивидуализмом новой эпохи. Это происходило параллельно и во взаимоувязке с демонтажом первоначальной полигамии и промискуитета, уничтоживших в свое время половую ревность и собственность самцов на самок в «гаремной» семье животных. Институт зоологической половой ревности стал быстро восстанавливаться. Возник институт собственности на жен и восстановлена принудительная брачная верность женщин. Механизм переучивания прост: дрессировка смертью. Мужчины стали себя вести совершенно подобно самцам-вожакам в животном мире: не только не допускать холостых самцов к своим самкам, но и собственных самок к ним, и средство наказания как тех, так и других одно — смерть нарушающим запрет (Отелло, доброе христианское Средневековье, даже уже Возрождение, Шекспир).

    Вообще неолит — довольно озверелая эпоха. Хлынули бесконечные и бессмысленные войны — всех со всеми и до полного уничтожения, до истребления последней собаки в побежденном стойбище. Читайте Тайлора, Фрезера, наших Тана-Богораза, Штернберга, Токарева. Тысячи и тысячи, гекатомбы смертей. Бегство людей и целых племен друг от друга. Эпоха великого переселения народов. Подлинное «грехопадение» человечества. Это не что иное, как «Калиюга» — эпоха богини смерти Кали. Жуткая плата за изобилие, «дарованное» возникающим производством.

    Эпоха неолита была сравнительно краткой, 5 – 8 тысяч лет для разных регионов. В 5 – 4 тысячелетиях до н. э. уже стали плавить медь и бронзу — неолит сменился так называемым энеолитом, или бронзовым веком, в рамках которого развились первые деспотические государства Востока: в Двуречье, Китае, Египте. Они были принципиально новыми формами жизни по сравнению с первобытной общиной, но во многом сохраняли пережитки прошлого, особенно в организации духовной жизни, мировоззрения, психологии, нравственности. В конце второго – начале первого тысячелетия до н. э. уже повсеместно плавили железо, и всякие остатки первобытности безвозвратно ушли в прошлое.

Возникшая цивилизация (городская организация общества, от «цивилис» – «городской») довольно быстро пришла к своему логическому концу, к очередному всемирно-историческому кризису, взывавшему к новой мощнейшей антропологической революции, корням и движущим силам которой, собственно, и посвящена данная лекция. Что же это за корни и что за движущие силы?

б. Специфика первобытного мышления и его кризис

    Сначала несколько вводных мыслей.

    Человеческая деятельность всегда опосредствована сознанием. Отвлечемся пока от бессознательных автоматизмов человеческой психики, фрейдовских и юнговских бессознательных мотиваций и архетипических реакций. Здесь мы ведем речь о самых общих масштабах соотношения бытия и сознания: человеческая деятельность всегда сознательная, теряя сознание, человек перестает быть человеком. Это первая вводная мысль.

    Вторая вводная мысль — человеческое сознание имеет структуру, включающую в себя, по меньшей мере, два компонента, или две стороны — эмоциональную и рациональную. Человеческие эмоции восходят к животной эмоциональности, являются непосредственными реакциями на события внешнего мира, организуют непосредственное поведение, они принципиально практичны, являются формой практического отражения, или элементом «практического сознания» (термин И. Канта). Здесь поведение человека равно или приближено к животному поведению, ушло от него не далеко. А рациональность — это мышление, размышление, внутренняя деятельность субъекта (его психики), опосредствующая внешнее поведение. Мышление, прежде всего, не практично, а «теоретично», рационально, логично. Эмоциональная жизнь индивидуальна, организует только индивидуальное поведение (хотя оно имеет и сигнальную сторону, другие животные заражаются эмоциями своих сородичей, но все равно дальнейшее их поведение — индивидуально). Мышление коллективно, универсально и строит поведение, необходимое, прежде всего, сообществу, обществу в целом. (Хотя и оно может быть индивидуалистичным, частичным, не всеобщим).

    Третья вводная мысль: человеческое сознание исторически меняется, принимает формы, необходимые обществу в те или иные эпохи. Такими формами являются преобладание в сознании либо элементов эмоциональности, либо — рациональности. Либо третье — сбалансированность этих элементов, устанавливаемая специальными психологическими и духовными механизмами — волей, ценностями, целями, идеологией.

    Первоначальное мышление «человека разумного» (гомо сапиенс, верхний палеолит, кроманьонский человек) было слитным, нерасчлененным в соотношении эмоциональных и рациональных его сторон. Эмоции не только на равных с мышлением включались в подготовку поведенческих актов, но зачастую опережали их, главенствовали во внутренней жизни и практике. Это и есть те ситуации, «когда чувства побеждают рассудок». Мы считаем, что у нас сегодня логика и эмоции уравновешены, гармонизированы. Но кто определит необходимую здесь меру того и другого? У сухих рационалистов на заднем плане оказываются чувства, у натур художественных, наоборот, мысли плетутся за эмоциями. Страстями или разумом жив человек? Конечно, тем и другим, но наверняка, чем дальше мы посмотрим в прошлое, тем большую роль в жизни людей играют эмоции. Можем ли мы сегодня представить, чтобы двое молодых людей, поднявшись в Москве на Воробьёвы горы и, восхитившись открывшимися синими далями, вошли в такое эмоциональное возбуждение, что упали друг другу в объятья и, облившись слезами (в буквальном смысле!), поклялись друг другу в том, что всю полноту своей жизни, все силы ума и души они отдадут служению Родине? А всего каких-то сто пятьдесят лет назад такое было вполне реальным. Читайте «Былое и думы» А. И. Герцена.

     Важной чертой первоначального мышления было неразличение (или слабое, смутное различение) объекта и субъекта. Практически не различались, не отделялись друг от друга объект мышления (внешний мир) и его субъект, то есть сам человек. Мыслил как бы и не сам человек, а ему мыслилось, и он не осознавал, от него ли начинается мысль о предмете или от самого предмета, объекта его мысли. Свои он имеет мысли или это мысли предмета, о котором он мыслит. В результате этого отношение человека к внешнему миру не было отношением к чему-то внешнему и чуждому. Человек не противопоставлял себя природе как к объекту. Не было той дуальности мышления и, следовательно, той разорванности мира, которые характерны для обыденного, массового миропонимания сегодня. Природа не была внешним объектом, не была полем преобразования, преодоления, покорения. В сознании людей преобладало любовное, бережное отношение к окружающему миру, к природе в целом. Это и понятно, чего можно ожидать от людей, погруженных в собирательное хозяйство и любовную материнскую организацию общества!

    Далее, можно говорить о том, что сама рациональность первоначально была (не могла не быть), так сказать, некачественной. В ней отсутствовало или, лучше сказать, было слабо развито различение адекватных и неадекватных предикатов в суждениях. «Предикат» в логике — это то же, что сказуемое в предложении, то есть указание на действие или свойство предмета. Соответственно, действующий или обладающий свойствами предмет мысли обозначается термином «субъект». Например, в суждении «Солнце светит» субъект мысли — «солнце», а предикат – «светит». Так вот в первоначальном мышлении (первобытном, детском) любому субъекту мысли может быть приписан любой предикат, и все они воспринимаются как реальные свойства субъекта мысли. Солнце светит, но оно же и любит меня, и не любит, прячется за тучи и т. п. Первоначальная мысль не отличает адекватные предикации от ложных. Собственно говоря, это сквозное свойство сознания. Любая наша научная гипотеза — это предположительно придаваемый предмету предикат, реальное наличие которого в предмете проверяется специальным его исследованием. Первобытные предикации безбрежно разнообразны, произвольны, фантастичны. Постоянное отбрасывание ложных предикатов постепенно сужает круг приписываемых предметам свойств. Сегодня мы не строим гипотез на счет того, беседуют ли между собой деревья, есть ли душа у гор, морей, камней, есть ли сверхприродный бог, может ли быть реальным богочеловек. Для первобытного же человека все эти вопросы далеко не бессмысленны. И может быть, и есть! Ведь ЧТО-ТО ЕСТЬ! – так говорят даже и не первобытные люди сегодня, имея в виду христианского бога (языческие боги для них уже очевидно ложные предикации).

    Первоначальное мышление при всех описанных недостатках (да и недостатки ли это? Может быть, лучше сказать: характерных особенностях) давало целостную, гармоничную картину мира и места в нем человека. Человек чувствовал себя равным любым другим частям и предметам мира, и потому сама картина мира была не пугающе-враждебной, а, наоборот, доброй и гармоничной. Страх перед природой, порождающий представления о всесильных и жестоких богах? Конечно, были и страхи (как у детей — детские страхи), но они не преобладали в психике, в целом в ней, несомненно, преобладали чувство и картина гармонии и доброты, умиротворенности и защищенности, благоговения и спокойствия. Природа человека любила и наказывала, миловала и прощала, спасала и хранила. Природа была тем, что позже христиане назвали своим Богом. Она выполняла те функции, которые христиане приписали богу.

    Еще одна особенность (достоинство, недостаток?) первоначального мышления — его неиндивидуализированность, непосредственная коллективность, лучше сказать — стадность, конформность (подражательность) и суггестивность (внушенность, внушаемость). Стадно-общинный человек и мыслил стадно-общинно — конформистски и суггестивно. «Мы с товарищем друзья, куда он, туда и я». В одиночку, сам по себе, человек мыслить не решается, боится. Субъектом, носителем мышления оказывается не индивид, а группа, сообщество, в конечном итоге — общество, человечество. Так легче: нет индивидуальной ответственности. За мысли, как и за поступки и проступки отдельного человека отвечает не он, а группа в целом. Я не при чем, я как все, как все, так и я. «Как сладко быть ни в чем не виноватым, совсем простым солдатом, солдатом!». Коллективные действия, коллективная ответственность. Этим тоже наградила нас первобытность: клановая зависимость в олигархических «семьях», кровная месть у «диких кавказских народов» (П. И. Пестель).

    Такое мышление было первым, можно сказать, пробным освоением людьми своей человеческой, социальной сущности. Система общества — вещь чрезвычайно сложная, и первые формы ее освоения не могли не быть именно такими: первоначально простыми, примитивными. Одновременно и сама общественная система росла и усложнялась. Что такое первобытное собирательное хозяйство! Разве это достойное человека занятие? Животные питаются дарами природы, но мы же люди, не животные, не скоты. Первоначальное необъективное, многопредикатное, с преобладанием эмоциональности, стадно-конформистское мышление «кормило» людей тридцать тысяч лет, но сколько же можно лишь собирательствовать и ждать милостей от природы! Она, конечно, мать, но нельзя же вечно держаться за мамкину юбку (или набедренную повязку из листьев бамбука). Так или иначе, с ходом истории, с развитием техники (хотя это только пращи для метания дротиков и ременные путы на оленей!) кроманьонские люди стали чувствовать «нерентабельность» примитивного, первоначального, фантастического и эмоционального мышления.

    Такое мышление опосредствовало, наполняло, составляло основу первоначальной мифологии. Здесь мы не будем давать подробную характеристику этой формы мировоззрения, или формы общественного сознания. Просто примем этот термин и в дальнейшем будем называть описанное нами первоначальное мышление термином «мифологическое мышление».

Мифологическое мышление десятки тысяч лет только тем и занималось, что пыталось реализовать все свои свободно приходящие в голову ассоциации и предикации, не будучи в силах понять, какие из них адекватны миру, а какие чистые фантазмы. Река дает рыбу — и человек идет на рыбную ловлю. Но река — живой дух, и человек поклоняется ему, просит его дать улов, а потом приносит часть улова в дар духу реки, «кормит» его. Потом строит этому духу жилище, капище. Потом воздвигает чудовищно огромные скульптуры острова Пасхи. Потом – отнимающие колоссальные производительные силы общества храмы богам. Храмы обслуживаются жрецами, требующими их прокормления, создается целая иерархия церковников, которые сегодня приезжают на Пискаревское кладбище в своих дорогущих «мерседесах» продемонстрировать поклонение праху ленинградцев, погибших в блокаду (27 января 2011 года я насчитал там этих «мерседесов» не менее тридцати, не считая эскорта самой губернаторши). Зачем всё это? Даст ли река больше рыбы или ленинградцам будет легче лежать в братских могилах от камлания шаманов или паникаждения церковников?