ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ МЕХАНИЗМ ТВОРЧЕСТВА
⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 7Следующая ⇒
Поможем в ✍️ написании учебной работы
Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

ГЛАВА 5

ЦЕНТРАЛЬНОЕ ЗВЕНО

Из истории вопроса

Представление о центральном звене психологического механизма творчества многолетними традициями связано с психологией творческого мышления, с исследованиями «процесса творчества».

Рассмотрение наиболее известных направлений в исследовании творческого мышления, характерных для раннего периода развития психологии творчества (интуитивизм, теория бессознательной работы, теория конструктивного интеллекта, концепция проб и ошибок, теория детерминирующих тенденций и интен-циональной направленности, концепция понимания, психология решения задач и др.), показывает, что все их достижения не выходят за границы описательно-объяснительного знания и эмпирического подхода1. Это отчетливо обнаруживается, например, на результатах наиболее общей для всех перечисленных направлений проблемы — выделения стадий (актов, этапов, ступеней, фаз, моментов и т. п.) творческой деятельности и их классификации.

В отечественной науке комплекс таких стадий применительно к художественному творчеству был описан уже Б. А. Лези-ным (1907). Им выделялись стадии труда, бессознательной работы и вдохновения. Труд, согласно Б. А. Лезину, необходим для наполнения сферы сознания содержанием, которое затем должно перерабатываться бессознательной сферой; он необходим также для стимуляции бессознательной работы и вдохновения; бессознательная работа сводится к отбору типичного. «Но как эта работа совершается, об этом, конечно, нельзя судить, это тайна, одна из семи мировых загадок» (Лезин, 1907). Вдохновение представляет собой не что иное, как «переклады-

1 Обзор литературных данных, отображающих упомянутые направления, см.: Пономарев Я. А. Психология творческого мышления. М., 1960. В отечественной литературе данные проблемы рассмотрены в работах С. Л. Рубинштейна, В. Н. Пушкина, А. М. Матюшкина, Л. И. Анциферовой, О. К. Тихомирова.

145


вание» из бессознательной сферы в Сознание уже готового вывода.

Характеристика стадий творческого процесса занимала центральное место в труде П. К. Энгельмейера (1910), согласно которому процесс работы изобретателя следует подразделять на акты: желания, знания и умения.

Первый акт (интуиции и желания, происхождения замысла) начинается с интуитивного проблеска идеи и заканчивается уяснением ее самим изобретателем. Пока налицо лишь гипотетическая идея, вероятный принцип изобретения, на уровне которого в научном творчестве стоит гипотеза, а в художественном — замысел.

Второй акт (знания и рассуждения, выработки схемы или плана) дает полный или выполнимый план, схему, где налицо все необходимое и достаточное. Механизм этого акта состоит в производстве опытов как в мыслях, так и на деле. Изобретение вырабатывается как логическое представление. Оно оказывается готовым для понимания. Его дальнейшее выполнение уже не требует творческой работы.

Третий акт (умения, конструктивного выполнения изобретения) не требует творчества. Выполнение изобретения на этом этапе с полной уверенностью в успехе может быть поручено всякому опытному специалисту.

Суммируя характеристики всех трех актов, П. К- Энгель-мейер пишет: «Покуда от изобретения имеется только идея (I акт), изобретения еще нет: вместе со схемой (II акт) изобретение дается как представление, а III акт дает ему реальное существование. В первом акте изобретение предполагается, во втором—доказывается, в третьем—осуществляется. В конце первого акта — это гипотеза, в конце второго — представление; в конце третьего — явление. Первый акт определяет его телеологически, второй — логически, третий — фактически. Первый акт дает замысел, второй — план, третий — поступок».

Психологичен, по мнению П. К. Энгельмейера, в полной мере лишь первый акт, т. е. интуитивное возникновение замысла, гипотезы, появление новой идеи. Говоря о психологической физиономии первого акта, П. К. Энгельмейер выдвигает на первое место проблему интереса, связывая с ней все специфические способности творческой личности.

Применительно к техническому и научному творчеству аналогичные стадии были описаны А. М. Блохом (1920). Подобно Энгельмейеру, он говорил о трех актах: 1) возникновения идеи (гипотезы, замысла), 2) ее доказательства и 3) реализации.

Ф. Ю. Левинсон-Лессинг, рассматривая научное творчество, полагал, что этот процесс слагается по крайней мере из трех элементов: 1) накопления фактов путем наблюдений и экспериментов, 2) возникновения идеи в фантазии, 3) проверки и развития идеи.


146


Аналогичные стадии выделялись в те годы и зарубежными авторами, например Рибо (1901), Уоллесом (1926) и многими другими2. Эту традицию продолжают сейчас за рубежом и некоторые современные исследователи, например автор широкоизвестной «Синектики» Гордон (1961).

Классификации, предлагаемые разными авторами, многим отличаются друг от друга, но в своем общем виде они имеют примерно следующее содержание.

Первый этап (сознательная работа)—подготовка — особое деятельное состояние, являющееся предпосылкой для интуитивного проблеска новой идеи.

Второй этап (бессознательная работа)—созревание — бессознательная работа над проблемой, инкубация направляющей идеи.

Третий этап (переход бессознательного в сознание) — вдохновение— в результате бессознательной работы в сферу сознания поступает идея изобретения, открытия, вначале в гипотетическом виде.

Четвертый этап (сознательная работа) — развитие идеи, ее окончательное оформление и проверка.

Для описанного типа классификации характерна опора на выделение чувственных оттенков и подчеркивание бессознательной работы. В более позднем периоде характеристики чувственных оттенков, упоминания о бессознательной работе встречаются все реже. Они заменяются «более строгими», «более объективными» положениями. В целом классификации приобретают более дифференцированные формы.

Например, в работе П. М. Якобсона (1934) процесс творческой работы изобретателя подразделяется уже на семь стадий: 1) период интеллектуальной готовности; 2) усмотрение проблемы; 3) зарождение идеи — формулировка задачи, 4) поиск решения; 5) получение принципа изобретения; 6) превращение принципа в схему; 7) техническое оформление и развертывание изобретения.

Аналогичные стадии оказались выявленными в итоге многочисленных работ по психологии, направленных на изучение хода решения задач, возникающих в самых различных обстоятельствах. Предметом исследования были такие задачи: требующие для решения лишь житейского опыта; для решения которых оказываются необходимыми некоторые специальные научные знания — арифметические, геометрические, алгебраические, физические, географические, биологические и др.; требующие сообразительности; возникающие при переводе иностранного текста, в шахматной игре, в конструктивной деятельности и т. п.

2 Примерно такие же этапы были отмечены в трудах Гельмгольца, Пуанкаре, взгляды которых позднее описаны Адамаром («Исследование психологии в процессе изобретения в области математики». Перев. с франц. под ред. И. Б. Погребысского. М, 1970).

147


При сопоставлении такого рода работ обнаруживаются некоторые различия как по линии количества выделенных этапов, так и по линии их детальной характеристики, но общее явно преобладает. Всюду выделяются последовательно сменяющие друг друга фазы: 1) осознание проблемы; 2) ее разрешение; 3) проверка.

Переход от первой фазы ко второй трактуется как путь нисхождения от фактов к гипотезе, от непосредственно созерцаемого к абстрактному, от известного к неизвестному, от восприятия к собственно мыслительному аспекту решения; как путь, ведущий к открытию принципа, связывающего разрозненно представленные в проблеме факты в единое целое, подготавливающего вскрытие понятия, охватывающего все многообразие фактов проблемы.

Переход от второй фазы к третьей рассматривается обычно как дедукция, как восхождение от абстрактного к конкретному, от гипотезы, вскрывающей понятие, содержащее в себе принцип решения, обратно к фактам — к практике.

В руслах этих наиболее общих и основных фаз намечается ряд имеющих известную самостоятельность этапов.

1. Осознание проблемы. В ходе осознания проблемы подчеркивается момент возникновения проблемной ситуации. Если задача не дана в готовом виде, ее образование связывается с умением «видеть вопросы». Усмотрение вопроса констатируется обычно на основании наличия сопровождающей эмоциональной реакции (удивления, затруднения), которая затем характеризуется как непосредственная причина, заставляющая внимательно рассмотреть ситуацию, что и приводит к пониманию имеющихся данных.

Осмысление и понимание этих данных иногда выделяется в самостоятельный этап. Нахождение общего положения для всех разрозненных данных несколько проясняет взаимоотношения между ними. Понимание имеющихся фактов в свете общих теоретических положений той области знания, к которой решающий относит эти факты, определяет собой следующий этап — постановку проблемы (вопроса). Некоторые авторы связывают этот момент со специальным «умением ставить вопросы». Постановка вопроса понимается как этап, содержащий уже более общее представление о возможном решении и в первую очередь выбор направления, в котором надо искать ответ на поставленный вопрос, ту «умственную платформу», точку зрения, план, проект решения, направляющую цель, которая играет решающую роль на следующих этапах. Таким образом, осознание проблемы завершается постановкой вопроса.

2. Выработка гипотезы. Отсюда начинается разрешение проблемы. Этот этап чаще всего квалифицируется как кульминационный пункт решения, как его центральное звено, как своеобразный скачок, т. е. решающий переход от того, что видно, к

148


тому, что отсутствует. Как и на предшествующем этапе, наибольшее значение здесь придается прошлому опыту, привлечению теоретических положений, обобщенное содержание которых выводит решающего далеко за пределы наличных знаний. Использование ранее приобретенных знаний в качестве средств решения путем осмысления их и переноса в новые условия дает возможность сопоставления части условий, на основе чего строится догадка, гипотеза (предположение, идея, взятое на пробу понятие, предположительный принцип решения и т. п.).

Как отдельный этап разрешения проблемы иногда выдвигается развитие решения, где выработанная гипотеза принимается как действующая идея, как возможный, хотя еще и сомнительный способ толкования проблемы. Действующая идея проявляет ситуацию, обнаруживает ее промежуточные звенья и те скрытые связи, в которых находятся факты ситуации. Если же выдвинутая гипотеза не оправдывается, она заменяется другой.

На этом этапе подчеркивается особая роль применения известных правил, всякого рода знаний, с помощью которых осуществляется анализ и синтез исходных данных. Особое значение придается эксперименту, вид которого (умственный, действенный) зависит от рода задачи.

В конце концов на основании одной из гипотез обнаруживается в достаточной степени выраженная возможность связать данные факты единой логической нитью и вскрыть отношения их друг к другу, что и характеризует собой следующий этап, где одна из гипотез превращается в принцип решения, в рабочее понятие, на котором останавливается поиск.

Найденный принцип решения распространяется последовательно на все данные в проблеме факты, собирая их в единое целое, благодаря чему возникает возможность дать окончательное решение проблемы в строго логической форме. Вырабатывается суждение, фиксирующее решение проблемы. Пробное понятие, заключающее в себе принцип решения, превращается в логически завершенное.

3. Проверка решения. Завершающим этапом является логическое доказательство истинности данного суждения и проверка решения средствами практики. При благоприятных условиях удачно выдвинутая гипотеза превращается в теорию.

Первый из приведенных нами типов классификации более психологичен. Однако закономерности бессознательной работы обычно относились здесь к числу «мировых загадок». Хотя некоторые попытки дать общее представление о механизме центрального звена предпринимались, их содержание и в то время было тесно связано с характером профессиональной деятельности авторов. Приведем для примера точки зрения литературоведа и лингвиста Д. Н. Овсянико-Куликовского (1907) и рефлексолога В. М. Бехтерева (1924).

149


Свое представление о центральном звене механизма творческой деятельности Д. Н. Овсянико-Куликовский связывал с интуицией, с бессознательной работой. Основным средством в этом отношении он рассматривал язык. Слово, согласно Овся-нико-Куликовскому, — сложный психический процесс, принадлежащий к тому отделу психики, который называется мыслью. Психическая работа мысли сопряжена либо с тратой, либо со сбережением умственной силы. Сберегают ее те стороны мысли (от простейших ассоциаций до настоящих умозаключений), которые протекают в бессознательной сфере. В больших умах здесь осуществляется научная, философская и художественная интуиция, у гениев — вырабатываются великие творческие идеи. Работа эта происходит бессознательно, самопроизвольно, автоматически, не приковывая к себе внимания. Симптомом же и мерилом траты умственных сил служит именно внимание — психический акт, составляющий принадлежность сферы сознания.

В процессе мышления в сознании держится только значение слова; артикуляция и, что особенно важно, грамматическая форма слова (при использовании родного языка)—не осознаются, а осуществляются автоматически. Это последнее обстоятельство, т. е. бессознательность грамматических форм, и есгь важнейшее условие для освобождения умственной силы, в них накопленной. Освобожденная сила устремляется на лексическое значение слов. Она обрабатывает этот материал в новом направлении, подсказанном грамматической апперцепцией: грамматическая категория существительного превращается в логическую категорию вещи, грамматическая категория глагола — в логическую категорию силы и т. п. Логическая мысль — новая высшая форма мысли, возникающая за счет силы, сбереженной грамматической мыслью. Вклад бессознательной сферы в сферу сознания тем больше, чем больше он изобилует априорными категориями и общими идеями как формами мысли, силою которых сразу объединяется, объясняется, упорядочивается материал, данный в сознании. Психическая организация человека есть некоторая система сил. К ней применим закон сохранения энергии: язык сохраняет психической энергии больше, чем тратит,— остаток идет на художественное и научно-философское творчество.

В. М. Бехтерев трактует творческую ситуацию как раздражитель. Собственно, творчество есть не что иное, как реакция на такой раздражитель. В своем продуктивном выражении оно выступает как результат окончательного разрешения этой реакции или, что то же самое, определенной совокупности рефлексов.

Действие раздражителя, составляющего проблемную ситуацию, состоит в следующем. Данный раздражитель возбуждает рефлекс сосредоточения. Этот рефлекс в свою очередь вызывает благоприятный для деятельности мимико-соматический рефлекс.

150


В итоге обеспечивается подъем энергии, связанный с действием сосудодвигателей и гормонов внутренней секреции, возбуждающих мозговую деятельность.

Сосредоточение в сопутствии с мимико-соматическим рефлексом образует в мозговой деятельности доминанту3. Последняя привлекает к себе возбуждения из всех других областей мозга. Вокруг доминанты концентрируется путем воспроизведения прошлого опыта весь запасный материал, так или иначе относящийся к раздражителю-проблеме. Вместе с тем все другие процессы мозговой деятельности, не имеющие прямого отношения к раздражителю-проблеме, затормаживаются.

Таким образом, сама проблема на определенный период деятельности становится предметом сосредоточения — доминантой. Воспроизводимый под влиянием такой доминанты материал подвергается соответствующему отбору, анализируется и синтезируется на основе выработанного раньше соответствующего опыта.

Для всякого творчества, пишет В. М. Бехтерев, необходима та или иная степень одаренности и соответственное воспитание, созидающее навыки в работе. Последнее развивает склонность в сторону выявления природных дарований, благодаря чему в конце концов возникает почти непреодолимое стремление к творческой деятельности. Непосредственным же определением ее задач является окружающая среда в форме данной природы, материальной культуры и социальной обстановки, последней— в особенности (Бехтерев, 1924).

Второй тип классификации сложился как следствие отказа не только от поисков механизмов бессознательной работы, но и от признания ее как факта.

Рассмотрение второго типа классификации показывает, что данная или подобная шкала этапов может успешно применяться для анализа хода решения любой более или менее сложной познавательной проблемы. Однако уже простое наблюдение за ходом решения такого рода проблемы говорит о том, ч-то полный акт мышления может не совпадать с завершением решения какой-либо познавательной проблемы как достаточно сложной практической задачи. Отмеченные выше основные фазы, равно как и подчиненные им этапы, выступают не как психологически различные, следующие друг за другом этапы мышления, а именно как этапы решения познавательной проблемы: каждый из таких этапов может представлять собой психологически завершенную мыслительную задачу или распадаться на несколько таких задач. Результат каждого этапа специфичен своей гно-

Термин «доминанта» употребляется в данном случае в том же самом значении, в котором он представлен в «Учении о доминанте» А. А. Ухтомского (Ухтомский А. А. Собр. соч, т. 1). Вместе с тем В. М. Бехтерев делает оговорку, что к аналогичному понятию доминанты рефлексологическая школа пришла самостоятельно.

151


сеологической характеристикой, своим местом ё ходе конкретной деятельности, направленной на достижение той или иной конкретной цели, на удовлетворение той или иной потребности, т. е. тем, что не раскрывает еще специфики решения самой мыслительной задачи.

Нетрудно заметить, что только что описанные фазы и этапы могут быть с полным успехом использованы в целях анализа решения той или иной проблемы в масштабах не только индивидуального, но и общественного познания, притом такого решения, длительность которого иногда превышает сроки смены поколений.

Отсюда следует, что описанные стадии (фазы, этапы, акты и т. п.) творческого процесса есть по существу стадии решения познавательных проблем, далеко не тождественных задачам мыслительным.

Абстрактно-аналитический подход обнаруживает, что ход решения познавательных проблем нельзя сводить целиком к психическому процессу, а саму проблему нельзя отождествлять с мыслительной задачей. Такое отождествление — следствие нерасчлененности терминов «познание» и «мышление», «деятельность» и «психическая деятельность»: в действительности их денотаты принадлежат различным структурным уровням организации познавательной деятельности.

В общем виде этот вопрос подробно рассматривался нами в других работах (Пономарев, 1967, 1967а; Пономарев, Тюхтин, 1970). Здесь мы воспроизведем лишь наиболее очевидные положения.

В нашей философской и психологической литературе термины «познание» и «мышление» чаще всего употребляются в одном и том же смысле, хотя уже поверхностный анализ обнаруживает, что они не синонимы. Чтобы наглядно показать это, проделаем весьма простые рассуждения.

Жестоко закрепим за термином «мышление» тот его общепринятый смысл, в котором мышление выступает как функция мозга. Уже в таком случае нельзя отождествить данный смысл с тем, который вкладывается в термин «общественное познание». Последнее отражает реальность, связанную с деятельностью коллективов, общества. Мозг присущ лишь индивидам. Поэтому мышление как функция мозга свойственно только индивидуальному познанию.

В индивидуальном познании человека обычно выделяют две ступени: высшую — опосредствованную, вербально логическую и низшую — непосредственно чувственную. Анализ фило- и онтогенеза индивидуального познания говорит о том, что в филогенезе высшая ступень индивидуального познания складывалась в общении индивидов, в их совместной деятельности, направленной на удовлетворение общественных потребностей групп этих индивидов. Такого рода общественная деятельность разви-

152


вала и самих индивидов. Лишь после своего достаточного развития, т. е. после прохождения всех необходимых и достаточных для такого развития этапов, после достижения известной зрелости общественного познания, оно смогло стать (путем интериоризации) достоянием каждого достаточно интеллектуально развитого индивида. Высшая форма индивидуального познания по своему происхождению всегда остается формой общественного познания, хотя на своих высших этапах развития такое познание способно осуществляться в известных условиях и пределах (определяемых в том числе и факторами разделения труда) и отдельно взятыми индивидами. Вместе с тем, рассматривая общественное познание, мы не найдем в нем низшей — непосредственно чувственной — ступени. У общества нет специальных органов чувств, которые бы обеспечили ему данную ступень познания. Продукты общественного познания существуют лишь в форме понятий, зафиксированных посредством языка (и других аналогичных формах — носителях общественного познания). Высшая форма индивидуального познания не существует реально в отрыве от низшей — чувственной — формы. Мышление как функцию мозга нельзя представить себе оторванным от чувственности.

Взаимоотношения общества и индивида строятся по принципу «опредмечивания способностей» индивидов, включения их в сферу общественных отношений людей, общественного производства, развитие которых подчиняется специфическим для них социальным закономерностям, и последующего присвоения индивидами этих опредмеченных, включенных в общественное производство человеческих способностей.

Богатства общественного производства, общественного познания слагаются из продуктов деятельности индивидов, но эти богатства не представляют собой простой суммы данных продуктов. Попадая в сферы развития общественного производства, общественного познания, продукты деятельности людей приобретают новую функцию. Они становятся условиями и предметами деятельности других индивидов, преобразуются ими. Через случайность (деятельность отдельных индивидов) в развитии общественного познания проявляется необходимость, определяемая не законами психической деятельности самого индивида, а законами развития общественного производства. Индивиды — звенья, опосредствующие взаимодействия социальной формы.

Если мы, рассматривая развитие общественного познания, станем объяснять, например, тот факт, что теория относительности появилась после развития классической механики индивидуальными психологическими особенностями мышления Эйнштейна и Ньютона, то впадем в грубейшую ошибку. Направление развития науки от Ньютона к Эйнштейну определяется закономерностями развития общественного познания, а не закономерностями, управляющими мышлением индивида.

153


Каждый современный индивид застает уже сложившийся общественно-исторический опыт, представленный промышленностью, наукой и т. п. Этот опыт — интеграл определенных способностей индивидов, развитие которых само в свою очередь определялось этим опытом, происходило во многих поколениях людей и не только не является продуктом деятельности какого-либо отдельного индивида, но и по самой своей сути не могло быть таким продуктом. Индивид присваивает часть этого опыта и в меру своих сил обогащает его.

Термин «мышление», взятый в его психологическом смысле, не тождествен, конечно, и термину «индивидуальное познание».

Индивидуальное познание есть прежде всего одна из форм конкретной деятельности человека. Уже поэтому исследование такого познания как конкретной формы деятельности выходит за пределы предмета психологии. Психология не раскрывает познания индивида в его конкретной полноте. Она исследует лишь психологический структурный уровень организации этой конкретной деятельности.

Возвратимся ко второму типу традиционной классификации «стадий творческого процесса».

Традиционная психология мышления в большинстве случаев лишь констатировала факты усмотрения проблемы и постановки вопроса, вскрытия принципа и нахождения решения, давала логическую характеристику следующих друг за другом звеньев познавательной задачи, связанных одной общей целью деятельности. Она не объясняла психологически самого главного — каков психологический механизм «усмотрения» проблемы и постановки вопроса, как, посредством каких психологических механизмов осуществляется перенос и выработка гипотезы, выявляется принцип ее решения и т. п.

Уделяя много внимания выявлению стадий решения познавательной задачи и их соотнесению друг с другом, психология мышления не объясняла вместе с тем, каким образом осуществляется переход от одной стадии к другой, не раскрывала в достаточной мере внутреннего содержания каждой из отдельно взятых стадий, не обращала внимания на те события, которые происходят в то время, пока решение задерживается на какой-либо одной стадии. Отождествляя познавательную проблему с задачей мыслительной, а тем самым и мышление с познанием, логическое с психологическим, она не могла не только должным образом изучить, но даже выделить собственный предмет исследования.

Этот же недостаток психологии мышления отчетливо выделялся и в некоторых попытках теоретического освещения ее состояния.

Так, например, С. Л. Рубинштейн (1957) совершенно справедливо считал главным недостатком психологического исследования мышления то, что за внешними результативными выра-

194


жениями мыслительной деятельности не вскрывается процесс, к ним приводящий. Однако это, несомненно, правильное само по себе положение влечет за собой необходимость дальнейшего уточнения самого понятия «процесс».

Если воспользоваться общеупотребительным определением процесса как совокупности последовательных изменений какого-либо предмета или явления, как последовательной закономерной смены состояний в развитии чего-либо, не внося в это определение необходимых уточнений, то нельзя не натолкнуться на противоречия.

Действительно, в психологии мышления имеется множество уже отмеченных выше подробных и точных описаний хода решения познавательной задачи, в которых скрупулезно зафиксированы последовательные изменения позиции субъекта. Почему же эти описания не представляют собой отображения процесса? Они, безусловно, отображают известный процесс. Поэтому и возникает вопрос: является ли процесс, представленный различными стадиями решения познавательной задачи, процессом психическим или же он оказывается процессом логическим, а может быть в нем содержится и то и другое, но неизвестно, в каком взаимоотношении. Даже если предположить, что данному явлению присуща и психологическая природа, то остается нерешенным вопрос: исчерпывает ли характеристика этого процесса психологическую характеристику сущности мышления?

Таким образом, мы приходим к выводу, что ход решения познавательных задач нельзя сводить целиком к психическому процессу, а познавательную проблему не следует отождествлять с задачей мыслительной. Познавательная задача может совпадать с мыслительной лишь при предельно ограниченном объеме первой. Но такое совпадение возможно только в предельном случае и далеко не обязательно. Наоборот, наиболее типично разделение познавательной и мыслительной задач. В большинстве проблемных ситуаций решение познавательной задачи предполагает решение длинного цикла мыслительных задач, когда благодаря неизбежным многократным превращениям психического процесса в его продукт (и наоборот) возникает цепочка знаний, прерывающих собой поток мышления, квантующих его. В психологическом плане мышление не тождественно не только общественному познанию, но и индивидуальному познанию.

Необходимость комплексного подхода к проблеме творчества в полной мере распространяется и на изучение творческого процесса.

Впрочем, на то обстоятельство, что далеко не все стадии творческого процесса психологичны, в отечественной литературе неоднократно обращалось внимание уже в раннем периоде исследования. По мнению П. К- Энгельмейера (1910), М. А. Блоха (1920) и других исследователей, в полной мере психологич-

155


ным оказывается лишь первый акт (этап) процесса творчества— возникновение замысла, гипотезы, появление новой идеи.

Говоря о психологическом механизме этого этапа, большинство авторов начального периода связывали его, как это уже неоднократно нами упоминалось, с интуицией, бессознательной работой, противопоставляя ее логическому анализу.

Положение о том, что познавательная задача находится исключительно в компетенции психологии, оказалось характерным для периода 30—40-х годов, т. е. именно тогда, когда психологический анализ мышления в значительной степени замещался теоретико-познавательным и логическим анализом.

В 50-х годах точка зрения на психологию процесса творчества меняется. А. Н. Леонтьев (1954) выделяет в процессе решения новой для человека задачи два основных этапа — нахождение принципа решения и его применение, считая наиболее выраженным предметом психологического исследования именно события первого этапа. И. С. Сумбаев (1957), характеризуя процесс творчества, в принципе повторяет точку зрения П. К. Эн-гельмейера и М. А. Блоха. Отчетливое разграничение логического и психологического в анализе познавательно-психологического механизма проводит Б. М. Кедров (1958). Аналогичной точки зрения стали придерживаться с того времени и многие другие авторы. Подобная точка зрения встречается не только в работах психологов, но и философов. Несводимость процесса научного творчества к логическим операциям отмечает, например, П. В. Копнин (1965), считая такое утверждение почти общепризнанным. Новые знания не только могут не следовать логически из предшествующих, но и вступать с ними в противоречие. «Скачок мысли в процессе открытия совершается интуитивно, и наука определенное время оперирует положением, истинность которого она не может строго логически обосновать» (Копнин, 1965). Однако нельзя сказать, что такая позиция оказалась со временем единственной. Правильнее говорить о том, что в подходе к разрешению вопроса о закономерностях получения новых знаний до сих пор сохраняются две издавно существующие противоположные тенденции. Согласно одной — достижение нового знания есть плавный логический акт; другая— связывает достижение нового знания с обязательным отступлением от ранее установленной логики, с вклиниванием интуитивного момента.

На стороне первой тенденции — практические успехи, наличие постоянно совершенствующегося логического аппарата, казалось бы, ведущего к «логике открытия». Это не единственный козырь «логической концепции». Многим она импонирует «строгостью» методологической позиции, твердым противостоянием интуитивизму. Чтобы не отдать всю логику на откуп иррационализма, надо понять логический механизм интуиции — этого требует, например, В. С. Библер (1967).

156


На стороне второй тенденций — описания хода открытий, зафиксированные в истории науки, воспоминания многих творцов науки, никак не укладывающиеся в рамки логической концепции. Опираясь на них, сторонники второй тенденции утверждают, что процесс научного творчества не сводится к производству логических операций. Выводное знание, оказываясь новым, продуктивным, не является творческим. Путь к принципиально новым, творческим результатам лежит через интуитивные решения, процесс которых не осознается их созидателями.

Сторонники второй тенденции не отвергают, конечно, роли логики в научном открытии. Она необходима как на стадии его подготовки, так и на стадии разработки. Однако переход от первой стадии к последней осуществляется интуитивным путем, не сводимым к механизмам выводного знания.

Вместе с тем научный анализ интуиции до сих пор сводился в большинстве случаев лишь к описанию достигнутых с ее помощью результатов. И если ход логического вывода хорошо известен науке, то о механизме творческой интуиции наука почти ничего не может сказать. Это и есть главная причина, в силу которой понятие интуиции чаще всего оттесняется за грани науки.

Но если правы сторонники второй тенденции, то вместе с тем за грани науки оттесняется и один из центральных вопросов исследования научного творчества.

Возникает естественный вопрос: стоит ли отдавать «без боя» теоретическую интерпретацию интуиции на откуп мистическому интуитивизму? Не рациональнее ли попытаться изучить механизм интуиции с диалектико-материалистических позиций? Весьма вероятно, что этот механизм лежит не в сфере логического, а в сфере интимно-психологического. Тогда выход в эту сферу и будет путем преодоления мистификации интуиции.

Плодотворную почву для углубления понимания поставленного вопроса дает анализ современных кибернетических моделей научного творчества.

В шестидесятые годы на фоне пестрой и смутной картины разнообразных исследований научного творчества несомненную рельефность получило направление машинного моделирования познавательных процессов. Добившись существенных практических успехов, широкого распространения своей точки зрения, некоторые представители этого направления заявили, что они склонны считать современные машинные программы решений сложных познавательных проблем, использующие так называемые эвристические методы — «эвристические программы», чуть ли не единственным плодотворным путем исследования интеллектуальной стороны творчества человека, теорией творческого мышления.

Особенность эвристических программ состоит, как известно, в стремлении приблизить слепой «систематический» машинный

157


поиск решения к более экономному и эффективному способу человека. Новый тип программ, по мысли его авторов, должен опираться на ту особенность поиска человека, которая называется догадкой, делающей поиск зрячим, опрокидывающей необходимость исчерпывающего перебора вариантов.

Термин «догадка» не имеет определенного научного значения. В эвристических программах «догадки» представлены комплексами формализованных «эвристических» правил (способов, приемов, методов, эвристик), выведенных на основе анализа решения проблем человеком.

Примером таких догадок могут служить, конечно, не только те, которые использовались для составления машинных программ (например, эвристики, взятые из теории и практики шахматной игры и позволяющие резко сокращать число подлежащих рассмотрению ходов в каждой позиции при составлении программ для игры в шахматы (см., например, Ньюэлл, Шоу, Саймон, 1967), но и те, совокупность которых предлагается в качестве общей методики решения математических задач Пойей (1959), и те, к которым прибегают авторы методик решения изобретательских задач (см., например. Альтшуллер, 1961, 1956).

Каждое из таких правил при составлении программ для электронных вычислительных машин строго формализуется; внутри сферы действия каждого из них тип и последовательность операций жестко соответствуют принципам строгой дедукции; однако в связях между правилами нет аналогичной жесткости; комплекс таких правил не тождествен алгоритму в его строгом понимании (см., например, Ланда, 1967).

Отсутствие жестких связей внутри комплекса опирающихся на догадки правил (эвристик) приводит к тому, что эвристический поиск не гарантирует, подобно систематическому, успеха, но существенно расширяет класс задач, решения которых могут быть переданы компьютерам.

Против утверждения о том, что кибернетические модели, основанные на эвристическом программировании, отображают некоторые стороны интеллектуальной деятельности человека, нельзя выдвинуть принципиальных возражений. Такая их характеристика бесспорна. Полемике подлежит группа других, тесно взаимосвязанных между собой вопросов: 1) действительно ли посредством эвристических программ моделируются решения именно творческих задач, может ли эвристическое программирование претендовать на разработку теории творческого мышления по данному основанию; 2) какие именно стороны человеческой деятельности отображаются средствами эвристического программирования: та ли сторона, которая подчиняется логическим законам, или интимно-психологическая сторона, или же их комплекс; 3) в каком отношении находится эвристическое программирование к двум противоположным тенденциям в под-

158


ходе к изучению вопроса о закономерностях достижения новых знаний, к какой тенденции оно примыкает — к «логической» или к «интуитивной», или же оно преодолевает обе эти тенденции.

Переходя к вопросу о том, действительно ли эвристические программы моделируют решения творческих задач, сопоставим положения авторов эвристических программ с теми, которые сложились в предшествующей им психологии творчества, что, кстати сказать, отчасти проделано ими самими. Пионеры эвристического программирования — Ньюэлл, Шоу и Саймон — достаточно отчетливо высказывают свое отношение к предшествующим исследованиям психологии творчества, например в статье «Процессы творческого мышления» (1965)-

«Что подразумевается под объяснением творческого процесса? В литературе, опубликованной по этому вопросу, описывались этапы мышления при решении трудных проблем и обсуждались процессы, которые имели место на каждом этапе. Интерес фокусировался особенно на наиболее драматических и таинственных сторонах творчества — на бессознательных процессах, которые, как предполагается, протекают в течение «инкубационного периода», на воображении, включенном в творческое мышление, и его значении для эффективности мышления и, наконец, на явлении «озарения», внезапном инсайте, который завершает решение проблемы, исследуемой длительный период времени».

Авторы отдают долг вежливости исследованиям всех этих вопросов, называя их «интересными». Но именно лишь долг вежливости. Затем они просто отмахиваются от них, не находя в подобного рода исследованиях достаточной научности.

В данном контексте целесообразно воспроизвести позицию А. В. Брушлинского (1967), выступающего против разделения терминов «воображение» и «мышление» на том основании, что первое очень часто определяют как «относительно свободную и произвольную» часть, сторону творчества, которая не подчиняется чисто логическим законам мышления. А. В. Брушлинский не находит в современных исследованиях воображения необходимой степени научности, хотя и не отрицает, что за явлениями, описываемыми как воображение, скрывается известный смысл. А. В. Брушлинский допускает мысль о том, что в психологическом смысле мышление действительно выходит за пределы логических законов, имеет известный «остаток». Но этот остаток нельзя называть воображением, поскольку неизвестно, каким он подчиняется законам.

Как уже мы отмечали, сторонники сведения теории творческого мышления к теории машинного решения сложных познавательных проблем, в частности Ньюэлл, Шоу и Саймон, фактически игнорируют упомянутый «остаток». Однако этот «остаток» немедленно дает о себе знать в их же собственных рассуждениях, идущих теперь уже под несколько иным углом

159


зрения, — там, где авторы непосредственно сталкиваются с необходимостью оценить правомерность отнесения моделируемых ими решений проблем к проблемам творческим по какому-либо критерию. Недостатки использованных при этом критериев (которые рассмотрены нами в первой главе данной работы, с. 12) приводят к тому, что различия между задачами, требующими либо творческих, либо нетворческих решений, стираются, а место творческой деятельности занимает нетворческая.

Обратимся ко второму вопросу — вопросу о том, какую сферу мыслительной деятельности человека отображают эвристические программы: ту, которая подчиняется логическим законам, или интимно-психологическую, или их комплекс.

Есть точка зрения, согласно которой кибернетические модели в плане рассматриваемого вопроса универсальны: прибегая к средствам логики в исполнительном алгоритме, реализующим какую-либо отдельно взятую догадку (эвристическое правило, эвристический метод), они впитывают в себя и сами догадки, т. е. явления интимно-психологические (согласно рассматриваемой точке зрения), охватывая тем самым обе сферы. Насколько справедлива такая позиция?

Истинность проецирования природы одной из сторон данных моделей на логическое не вызывает сомнений. Спорным может быть лишь правомерность проецирования ее другой стороны на сферу интимно-психологического4.

Необходимо, однако, признать, что претензия на психологичность природы рассматриваемых моделей, несомненно, имеет ряд важных оснований. Пожалуй, самое главное из них — способ выработки эвристических правил.

Такие правила не выводятся непосредственно логически, как, например, в случае составления систематических программ. Здесь составители эвристических программ используют иные источники. Они обращаются к теории проблем, решение которых предстоит программировать, например к теории шахмат — при составлении программ для игры в шахматы, к теории музыки— при составлении программ сочиняющих музыку. Обычно данные, сосредоточенные в теориях, оказываются недостаточными. Тогда помощь оказывает непосредственное обращение к деятельности человека, успешно решающего аналогичные проблемы.

Конечно, любая сфера логической интеллектуальной деятельности человека вместе с тем и психолсгична, поскольку, например, любые дедуктивные операции, совершаемые мыслящим человеком, имеют строго определенный психологический механизм, четкость работы которого — необходимое условие соответствия хода этих операций правилам дедукции. Однако логическая сторона интеллектуальной деятельности может быть отвлечена от ее психологического механизма, от познающего субъекта, в то время как ее интимно-психологическая сторона не допускает подобного отвлечения.

160


Методами получения исходных данных в последнем случае оказываются использование собственного опыта и наблюдения за ходом решения проблем другими людьми, т. е. самонаблюдение, наблюдение и опрос5, — те самые пути, которыми пользуется (и ограничивается) традиционная психология при изучении мышления человека-Общность методов, используемых эвристическим программированием и традиционной психологией мышления, не ограничивается лишь областью добывания исходных данных. Аналогичны и принципы анализа полученного. Они сводятся к рассмотрению результативной стороны решения проблемы и ее составных звеньев. Аналогично и совершенствование накапливаемых данных — в обеих сферах оно происходит путем постепенных эмпирических обобщений.

Можно, конечно, упрекать [как это делает, например, В. Н. Пушкин (1967)] некоторых составителей эвристических программ в том, что они в силу неосведомленности не используют всего богатства, накопленного традиционной психологией мышления. Однако — это частный упрек. Принципиально все они находятся на уровне такой психологии, хотя и повторяют зачастую уже ранее проделанную ею работу. К тому же у составителей эвристических программ есть по сравнению с представителями традиционной психологии известные преимущества: гипотезы и теории традиционных психологов весьма трудно поддаются строгому контролю; однако относительно успешное решение проблемы электронной вычислительной машиной, работающей по эвристической программе, не может быть достигнуто, если положенные в основу этой программы эвристики далеки от истины. Поэтому можно утверждать, что эвристические программы выступают тем самым также и в функции средств проверки теорий и гипотез традиционной психологии мышления. Такое очевидное их преимущество перед традиционной психологией и дает право связывать эвристическое программирование с теорией творческого мышления.

Получается, что современные исследования в области искусственного и машинного моделирования познавательных процессов принципиально способны впитать в себя и практически впитывают (отбрасывая, уточняя, совершенствуя) все то, что содержится в традиционной психологии мышления. Притом кибернетическое моделирование интеллектуальной деятельности человека с помощью электронных вычислительных машин оказывается необходимым (а может быть, и решающим) дополнением к принципам традиционных психологических исследований, поднимающим результаты этих исследований до ранга относительно точного знания, степень приближенности которого может быть во всяком случае в известной мере установлена.

5 Таковы, например, методы Пойи, а также Ньюзлла, Шоу, Саймона, Рейт-мана и многих других.

161


При таком подходе положение, согласно которому эвристическая программа для электронной вычислительной машины является единственно возможной теорией творческого мышления, едва ли можно опровергнуть.

Это важно в методологическом отношении- Тот факт, что на сегодняшний день решение некоторых сложных проблем человеком значительно эффективнее, чем электронной вычислительной машиной, программа которой построена на эвристических принципах, сам по себе еще ни о чем не говорит: эвристическое программирование— молодая отрасль кибернетики, только что набирающая силы, и судить по ее первым шагам о пределах ее принципиальных возможностей было бы ошибкой. Вместе с тем, принимая безоговорочно положение, согласно которому эвристические машинные программы и есть теория творческого мышления, мы тем самым принимаем однозначное решение проблемы соотношения мышления человека с работой моделирующей его электронной вычислительной машины (Пушкин, 1965): то и другое должно быть принципиально тождественным. В таком случае проблема исследования творческого мышления предельно упрощается. Вопрос о том, представляет ли достижение нового знания логический акт или оно предполагает обязательное отступление от ранее установленной логики, опосредствуется интуицией, отпадает. Эвристическое программирование занимает место долгожданной «логики открытий». Отпадают и другие острейшие вопросы исследования механизмов научного творчества, связанные с неосознаваемостью процесса выборки нового принципа, нового подхода к решению проблемы. Соответствующие высказывания творцов науки при таком подходе должны быть отнесены к разряду иллюзий.

Казалось бы, это весьма подкупающее принципиальное решение. С другой стороны, оно предельно консервативно. Оно находится в явном противоречии со множеством эмпирически накопленных данных об интуитивности, неосознаваемости процесса достижения нового знания. Несомненно поэтому: многие исследователи никак не могут принять такое решение безоговорочно (хотя большинство из них не затрагивает, не касается в своих работах интуитивных, неосознаваемых моментов творчества).

Но кто же повинен в сложившейся ситуации? Кто повинен в том, что положение: «Теория машинной программы и есть теория творческого мышления» — вызвало такие бурные споры, а не было просто отвергнуто как явно несостоятельное?

Может быть, претензии исследователей в области машинного программирования решений сложных познавательных проблем оказались необоснованно нескромными? Нет. Как нами было уже показано, для возведения эвристических программ в ранг теории творческого мышления у авторов этих программ были достаточные основания. Однако этими основаниями по-

132


служила именно традиционная психология мышления. Видимо, претензии авторов машинных программ не самопроизвольны. Они санкционированы традиционной психологией.

Получается, что спор о правомерности или неправомерности теоретических претензий авторов эвристических программ превращается в спор о предмете психологии мышления, в вопрос о необходимости пересмотра ее традиционных устоев.

Очень интересен сам по себе тот факт, что эвристическое программирование как бы дифференцирует предмет психологии мышления (в этом и состоит его важный вклад в психологическую теорию мышления)- То, что прежде было представлено в нем глобально, нерасчлененно,— раздваивается. Некоторая его часть (достигшая соответствующего уровня научности) как бы поглощается, ассимилируется машинными программами и выпадает из круга актуальных психологических проблем, переставая быть проблемой, переходя в область изучеР"«го6. Но за изученным остается «нечто», известный «остаток», о котором говорил А. В. Брушлинский. Это «нечто», этот «остаток» и попадает теперь в зону пристального внимания психологов. Предмет психологии мышления приобретает весьма ценную динамику, приводящую к постоянному углублению его содержания.

Для решения вопроса о том, моделирует ли эвристическое программирование интимно-психологическую сферу, решающее значение имеет выяснение природы эвристических правил и их комплексов. В данном смысле это — «ахиллесова пята» кибернетических моделей творчества.

Создание машинных программ еще не означает создания теории человеческого мышления. Об этом говорил, например, О. К- Тихомиров (1967а), рассматривая факты несовпадения решения задач человеком и машиной. Об этом говорил И. М. Ро-зет (1967), показывая, что эвристические программы нельзя отождествлять с психологическими закономерностями, подобно тому, как приемы мнемотехники не могут быть приравнены к законам памяти.

В. Н- Пушкин (19676) обратил особое внимание на вопрос о причинах, обусловливающих такие обстоятельства. Сопоставляя эвристические приемы с эвристической деятельностью человека, он подчеркнул, что современные эвристики, понимаемые как приемы, учитывают только результат такой деятельности. Совершенствование теории автоматов требует постоянного углубления понимания процессов выработки приемов. Последнее и составляет прямую задачу психологии творческого мышления.

Поскольку источник построения эвристических программ — решение сложных проблем человеком, постольку уровень раз-

8 Хотя это и ие означает, что изученным оказывается психологический механизм этой части.

163


Вития этой области знания находится в полной зависимости от того, в какой мере продвинуто изучение человеческого решения. Совершенно очевидно, что догадка, составляющая основу эвристических планов, берется составителями эвристических программ лишь как совершившийся факт (на макроуровне); процесс возникновения догадки (микроуровень) остается не вскрытым.

Известно, что исследования макроуровня решения проблем человеком имеют многовековую давность и описаны многими авторами. Готовность этих данных к использованию при составлении эвристических программ зависит от степени их обобщенности, систематизированности (установления связей внутри комплекса эвристических правил). Однако до сих пор принципы обобщения и систематизации черпаются из самого же макроуровня и поэтому они условны, субъективны. В этом смысле создание современных эвристических программ можно было бы сравнить с искусством соединения металлов в сплавы, каким оно было вплоть до второй половины XIX в., т. е. до возникновения металлографии.

Рассмотрим третий вопрос: в каком отношении находится эвристическое программирование к двум противоположным тенденциям в подходе к изучению проблемы закономерностей достижения новых знаний; к какой тенденции оно примыкает — к логической, интуитивной или же оно преодолевает обе эти тенденции?

Как только что было показано, утверждение, согласно которому эвристическое программирование будто бы преодолевает противоположность логической и интуитивной концепций, основано на слабостях традиционной психологии мышления: ведь изучение процесса возникновения догадки недоступно не только эвристическому программированию, но и самой традиционной психологии мышления.

В последнее время разными авторами многократно высказывались мнения о том, что эвристическое программирование не охватывает ключевых звеньев психологической стороны мышления. Но эти мнения чаще всего не подкрепляются доказательствами, ограничиваясь ссылками на то, что такое программирование не вскрывает процесс, приводящий к тем или иным внешним результативным выражениям мышления.

Мы уже говорили, что само по себе указание на необходимость вскрытия процесса мышления важно, но еще недостаточно для решения поставленного вопроса. Для этого необходимо установить, какой процесс имеется в виду: логический (и тот, стоящий за ним психологический процесс, который изучался традиционной психологией мышления) или интуитивный — интимно-психологический.

Но первая тенденция отрицает саму реальность интуиции, считает ее фикцией.

164


Становится очевидным, что решение вопроса об отношении эвристического программирования к логической и интуитивной концепциям творчества зависит прежде всего от того, как понимается само взаимоотношение этих концепций, как понимается взаимоотношение логического и психологического.

В теоретическом плане трудности решения вопроса взаимоотношения логического и психологического связаны, как нам представляется, с уже рассмотренной нами специфической особенностью современного состояния психологической теории, с пониманием вопроса о природе психического. Серьезным тормозом на пути действенного анализа взаимоотношения логического и психологического оказывается широко распространенное до сих пор неправомерное сведение психического к идеальному.

Это сведение приводит к тому, что микроанализ достижения нового знания выпадает из зоны внимания исследователей. Психические события описываются лишь в их предметной отнесенности как идеальные образы вещей, и единственной формой научного анализа мышления оказывается логический анализ его продуктов, выраженных в данной предметной отнесеииости. Такая подмена и влечет за собой сведение интеллектуального механизма открытий, изобретений всецело к цепи логических операций.

Детальный анализ вопроса об отношении логического и психологического выходит за пределы задачи данной работы. Мы рассмотрим только одно ключевое положение, связанное с выявлением той реальности, которая составляет исходную основу любого предмета логического исследования, положение, связанное с выявлением собственно логического в его исходных формах, т. е. с пониманием логического не как науки о нем, или логического, добытого в специальных теоретических исследованиях, а как явления, непосредственно присущего объективной реальности, вне зависимости от того, исследуется оно познающим человеком или не исследуется.

Однако прежде-чем непосредственно перейти к рассмотрению взаимоотношения психологического и логического, необходимо рассмотреть в самом общем виде вопрос о внутренней неоднородности психического, о наличии внутри его различных структурных уровней организации.

Как уже упоминалось, в онтологическом аспекте психическое рассматривается нами как один из структурных уровней организации жизни, как сигнальное взаимодействие субъекта с объектом. Абстрактно-аналитический подход, распространяясь на аспект развития психического, вскрывает его внутреннюю неоднородность (мы будем рассматривать эту неоднородность в основном на стадии человека), наличие в самом психическом различных структурных уровней организации, взаимоотношения которых отвечают общим принципам взаимодействия и развития.

165


Во второй главе данной книги мы уже упоминали в общих чертах о целом комплексе внутрипсихических структурных уровней. Однако сейчас мы проведем в этом комплексе лишь самую грубую дифференцировку, обобщенно выделяя лишь два основных уровня.

Главные особенности двух этих уровней отображены в целом ряде понятий. Одна из групп данного ряда уже давно фигурировала в психологии-—это «бессознательное и сознательное», «целенаправленное и нецеленаправленное-*, «преднамеренное и непреднамеренное», «импульсивное и волевое» и т. п. Другая группа понятий, отображающих по существу ту же самую реальность, выдвинута И. П. Павловым — это «первосигнальное и второсигнальное». За обоими уровнями можно было бы закрепить любую пару вышеупомянутых терминов. Однако в контексте абстрактно-аналитического подхода их целесообразнее называть «базальным и надстроечным»7.

Рассмотрим общие различия между этими уровнями. Филогенетическое расчленение их очевидно: психическое у животных ограничено теми возможностями, которые характеризуют принципиальные особенности изолированно рассматриваемого базального уровня высшей стадии развития психического (у человека), где над базальным уровнем появляется надстроечный.

Различия двух названных уровней выступают и в особенностях специфических способов, которыми живые системы взаимодействуют с окружающим на стадиях животного и человека.

Животные только приспосабливаются к среде, они не преобразуют среду целенаправленно. Человек наряду с аналогичным приспособлением взаимодействует со средой иным, специфическим только для него способом. Наиболее характерным для этого специфического способа является то, что человек, как говорят, подчиняет природу себе, т. е. сознательно, целе-

Толчком к расчленению базального и надстроечного уровней послужили для нас положения И. П. Павлова о первой и второй сигнальных системах; непосредственным основанием — наши эксперименты по изучению психологической неоднородности результата предметного действия человека. Анализ этих экспериментов показал, что содержание, которое следует вкладывать в понятия базального и надстроечного уровней и особенно в те черты, которые характеризуют их взаимоотношения, несколько отлично от содержания понятий первой и второй сигнальных систем и их взаимодействия.

Мы уже говорили, рассматривая так называемую биосоциальную проблему (с. 113), о том, что понятие «надстроечный уровень» оказывается вполне адекватным лишь относительно той предшествующей конкретной системы, которая преобразуется в новую, развивающуюся. Развитие новой системы идет по принципу «перестройки», но лишь до того момента, пока низшие структурные уровни ие приобретают полной возможности к удовлетворению любых запросов высших.

166


направленно преобразует среду. Более подробно об этом мы уже говорили в связи с «биосоциальной проблемой».

Типичные черты базального уровня со всей отчетливостью обнаруживаются именно на стадии развития психического у животных, где данный уровень оказывается единственным уровнем психического, включенным в зоологические внутривидовые и межвидовые взаимодействия, которыми он и направляется, регулируется «сверху».

Процесс базального уровня проявляется в том, что чаще всего обозначается терминами «внешняя деятельность», «поведение». В контексте абстрактно-аналитического подхода мы говорим, что данный процесс протекает «во внешнем плане» (имея в виду, что на стадии человека психический процесс может протекать и «во внутреннем плане» — об этом будем говорить позднее).

Объекты базального уровня воплощены только в предметах (явлениях)-оригиналах (этим положением мы утверждаем, что любой вид объектных моделей не имеет на стадии животного специфического сигнального значения). На полюсе субъекта — базальные (первичные, конкретные, изобразительные, непосредственные) модели. Рассмотрим эту сторону вопроса подробнее.

Мы уже говорили, что в неорганической природе процесс отражения не выделен в особый процесс, отличный от физических взаимодействий, т. е. процессы взаимодействия и взаимоотражения вещей тождественны между собой: взаимная передача и преобразование структур взаимодействующих вещей суть внутренняя характеристика, сторона самих физических взаимодействий, которая не имеет никакой дополнительной функции (что имеет место в живой природе). Поэтому и результаты внутренних или же внешних физических взаимодействий совпадают с продуктами отражения в неорганической природе.

До появления жизни структуры одних предметов, отраженные в их отпечатках в других предметах, оставались потенциальными феноменами, не имеющими особого значения. Поэтому и отражения в неживой природе, не включенные в сферу познавательной деятельности человека, можно назвать отражениями, моделями лишь с известной мерой условности: они не выступают в специфической для них функции. Следовательно, такого типа модели являются лишь предшественниками подлинных моделей, как бы прамоделями.

Вместе с тем всякая модель (даже и прамодель), возникающая в неживой природе и не включенная в познавательную деятельность человека, потенциально уже содержит в себе известную структурную информацию о предмете-оригинале (т. е. содержит его копию). Любая прамодель становится моделью в собственном смысле именно тогда, когда потенциально содер-

167


жащаяся в ней информация выделяется, перерабатывается и используется в специфическом направлении. Мы уже упоминали о плодотворных попытках определить жизнь как высокоустойчивое состояние вещества, использующее для выработки сохраняющих живую систему реакций информацию, кодируемую состояниями элементов этого вещества. Отражение, включающее в себя использование структуры, информации, есть качественно новый тип отражения по сравнению с тем, который свойствен неживой природе. Принцип такого типа отражения характеризует сущность психического отражения.

С одной стороны, мы вправе утверждать, что в основе принципа построения поведения животных лежит потенциальная связь оригинал —копия: если бы модели действительности, формирующиеся в мозгу высокоразвитого животного, не соответствовали этой действительности, не копировали ее, животное не смогло бы приспособиться к окружающей среде. С другой стороны, есть достаточное основание считать, что актуально связь оригинал — копия для животных не существует. Об этом можно судить уже на том основании, что ни одно животное не пользуется потенциальными связями оригинал — копия, имеющимися в окружающей их действительности. Предметы, включающие в себе модели других предметов, выступают для животных не как предметы — модели, а просто как предметы, и если такой предмет становится сигналом, то включенная в него модель другого предмета не имеет при этом никакого значения. Иными словами, единственный вид моделей, адекватно использующихся животными для ориентации во времени и пространстве,— это их собственные динамические мозговые модели действительности (субъектные модели), содержащиеся в структурах их организма, у высших животных — в первую очередь в мозгу. В мире животных функционируют лишь потенциальные связи оригинал — копия, где носителем копии является само животное. Копия в подлинном смысле здесь остается еще в значительной мере сопутствующим феноменом. Она содержится в модели (иначе модель не была бы моделью), но не отвлекается животным от этой модели (животное не перекодирует составляющую копию информацию). Оно использует в целях ориентировки лишь ту же самую модель, в которой изначально была отображена данная копия. Поэтому связи оригинал — копия, в которых носитель копии не совпадает с веществом самого животного, т. е. связи оригинал — копия, находящиеся среди предметов окружающей животное действительности, не могут быть использованы животным для адекватного ориентирования во времени и пространстве-

В современной сравнительной психологии этот вопрос остается еще спорным. Видимо, относительно животных правильнее всего говорить о зачатках способности к использованию объектных моделей в качестве сигналов. Эти зачатки должны быть

168


равносильны по степени своего развития зачаткам социальной, орудийной деятельности животных. Те основания, которые нередко выдвигала зоопсихология для доказательства противоположного тезиса, по нашему мнению, иллюзорны. Об этом говорят не только исследования павловской школы, но и практика дрессировки. Любой сигнальный жест дрессировщика есть не программа будущего поведения животного, а сжатый элемент исходной ситуации дрессировки; то же самое следует сказать относительно слуховой, тактильной и прочих сигнализаций. Ищейке бессмысленно показывать портрет преступника. Гончая не пойдет по отпечаткам лап зверя по снегу, если их лишить запаха. Короче говоря, модель, находящаяся вне животного (объектная модель) и содержащая в себе копию какого-либо предмета, ситуации, не может стать для животного адекватным сигналом. Для него адекватным сигналом может стать только элемент данного предмета, данной ситуации.

Известны случаи, когда животным (медведям, собакам, тиграм, обезьянам) демонстрировались кинофильмы с соответствующим для данных животных сюжетом: на экране появлялись их сородичи и враги, лакомая пища и т. п. Хотя подобного рода опыты и не были строго научно выдержаны и обработаны, на их основании все же можно считать, что звери, в том числе и высшие обезьяны, в лучшем случае принимают изображение за оригинал и никогда не усматривают в изображении копию оригинала.

В мозговых моделях даже наиболее высоко развитых животных взаимодействия окружающих вещей (возникающие как следствия воздействия субъекта) не отделяются от взаимодействия субъекта с этими вещами, а также от отражений предметов (не выделяются способы действия); и то и другое дано слитно. Структуры объектов и способов действий субъекта, зафиксированные в базальных моделях, специфическим путем не вычленяются. Поведение, организованное на базальном уровне, не осознается. Оно строго приурочено к условиям конкретной предметной среды (что обеспечивает широту базальной ориентации в чувственно представленной ситуации) и непосредственно контролируется условиями такой среды (что придает ему высокую точность ориентации в чувственно представленной среде).

Высшая стадия развития психического, вырастая из предшествующей и видоизменяя, преобразуя ее, составляет исключительное достояние человека- Специфической чертой этой стадии является надстроечный уровень8.

Возникновение высшей стадии психического неразрывно связано с появлением новой формы отношений между наиболее развитыми живыми существами, с качественными изменения-

» По мере развития надстроечного уровня у человека, конечно, преобразуется соответствующим образам и его базальный уровень.

169


ми в вышележащей форме взаимодействия, в которую система субъект — объект включается в роли компонента, с появлением особой формы управления, характерной для социального взаимодействия.

Процесс надстроечного уровня протекает во внутреннем плане. Специфические модели этого уровня — модели (прежде всего знаковые), являющиеся продуктами не только психических, но и социальных процессов. На полюсе субъекта — их эквиваленты — надстроечные (вторичные, абстрактные, опосредствованные, речевые) модели.,

Человеку свойственны и базальные модели. Однако его специфической особенностью является способность строить модели надстроечные — использовать в качестве сигналов знаки. Знаковая форма сигнала общественна по своей природе. Она возникает только в социальном общении, опирающемся на собственно человеческую речь, в труде и представляет собой объективированную, опредмеченную, т. е. созданную посредством окружающих субъект предметов или явлений модель копии, заключенной в базальной, первичной мозговой модели, иначе говоря, надстроечную, вторичную модель реальности.

Филогенез способности к построению надстроечных моделей до сих пор специально не изучался. Не изучены должным образом и условия ее возникновения в онтогенезе ребенка. Вместе с тем функциональные особенности надстроечных моделей выступают достаточно отчетливо.

Во-первых, в отличие от животных человек способен абстрагировать копию от носителя и соотнести с оригиналом.

Во-вторых, вместе с развитием способности выявлять копии, т. е. абстрагировать их от элементов носителя и соотносить с оригиналом, человек приобретает возможность действовать с носителями этих копий — моделями — примерно так же, как он действовал до этого с вещами-оригиналами. У человека развивается внутренняя деятельность — деятельность «в уме».

В-третьих, благодаря способности к самонаблюдению человек может произвольно воспроизводить модели действительности и непосредственно созерцать их в форме копий оригиналов.

В-четвертых, человек способен объективировать выявленную им копию оригинала, т. е. произвольно моделировать ее, используя для построения этой модели (т. е. вторичной объектной модели) предметы как явления окружающей действительности. Такая вторичная объектная модель оказывается уже непосредственно созерцаемой для окружающих людей (что, например, составляет сущность специфического для человека речевого общения). При повторном преобразовании ее в субъектную модель она становится надстроечно-базальной (означенной) моделью и может выступить (в гносеологическом аспекте) как вторичная копия (не обязательно только вербальная, она может быть и наглядной).

170


В развитом обществе вторичные модели перестают быть лишь результатами деятельности отдельного индивида. Они становятся вместе с тем результатами совместной деятельности людей, их сотрудничества, образуя их общественно-исторический опыт. Это возможно потому, что вторичные модели становятся не только сигналами, регулирующими деятельность индивида, но и предметами действий людей. Вторичные модели способны нести в себе не только сигнал к готовым формам деятельности, но и программу будущих действий.

Потенциальная связь оригинал — копия в развитых вторичных моделях перестает быть лишь связью взаимодействий, не зависящих от деятельности людей, или связью взаимодействий субъекта с объектом; она становится и связью социальной. Поэтому и характер превращения ее в актуальную связь находится в прямой зависимости от ее социального смысла.

В процессе развития вторичных моделей происходит их рез* кое раздвоение в соответствии с их специфическими функциями. Любая вторичная модель, как и вообще всякая модель, по своей природе материальна. Однако различие функций, которые выполняют эти материальные модели, привело к тому, что один их ряд получил название «материальных», а другой — «духовных»-

К классу «материальных» вторичных моделей обычно относятся те, которые как бы теряют свою специфическую сигнальную функцию, например орудия производства, всякого рода сооружения, предметы обихода и т. п.

К классу «духовных» моделей относятся образования, выраженные в системах знаков, основная функция которых оказывается как раз сигнальной. Их прямое назначение сводится к тому, чтобы быть носителями копий. К такого рода вторичным моделям следует отнести не только то, что выражается в устной или письменной речи, в языке, включающем в себя и математическую символику, всякого рода чертежи и схемы, но и многие другие изобразительные средства. Аналогичными моделями является, например, игра актеров и т. п.

Таким образом, в развитии вторичных моделей имеется тенденция, согласно которой все они тяготеют к двум полюсам. В моделях, тяготеющих к одному полюсу (назовем их «предметными» моделями), сигнальная функция в пределе стремится к нулю. В моделях, тяготеющих к другому полюсу (назовем их «знаковыми» моделями), сигнальная функция становится единственной непосредственно значимой функцией, в то время как предметная сторона их выражения стремится в пределе к нулю. «Функциональное бытие денег,— писал К. Маркс,— погло^ щает, так сказать, их материальное бытие»9. Однако полностью лишиться своей предметной стороны никакая модель, разумеет-

» Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 140.


























17 »


ся, не может: «На «духе» с самого начала лежит проклятие — быть «отягощенным» материей...» 10

Несмотря на такую дифференциацию, оба вида моделей второго порядка всегда остаются моделями в полном смысле этого слова, поскольку они всегда являются объективированными, опредмеченными человеком копиями объективной реальности, ее предметов, явлений, закономерностей.

Хотя и существует отмеченное разделение функций вторичных моделей, между ними сохраняется неразрывное единство: «знаковые» модели оказываются «вросшими» в модели «предметные». Когда предметная модель становится объектом действия индивида, ее подлинный смысл выступает перед индивидом лишь в меру того богатства знаковых моделей, адекватных данной предметной модели, которым владеет индивид и которое он использует применительно к организации своей деятельности в отношении «предметной» модели. С исключительной наглядностью это выступает в знаковых указаниях, которые помещаются в форме табличек — инструкций на тех или иных устройствах: машинах, приборах и т. п. С другой стороны, знаковые модели могут быть использованы индивидом лишь в той мере, в которой его личный опыт обогащен соответствующими данным моделям значениями, связывающими в большинстве случаев модели того и другого рода.

Как и во всех ранее рассмотренных случаях, выявление во вторичных моделях копий оригинала, т. е. установление актуальной связи оригинал — копия, возможно лишь при условии, что данное отношение становится предметом познавательной деятельности человека. При этом вторичные объектные модели превращаются в соответствующие им вторичные субъектные, т. е. надстроечно-базальные модели. К объектным моделям применим предметный анализ. Субъектные модели исследуются при помощи абстракций.

Надстроечный уровень (модельный, внутренний план действий) неразрывно связан с базальным. Он возникает на основе базального (предметного, внешнего плана действий), функционирует в неразрывной связи с ним и реализуется через него, перестраивая — дифференцируя и интегрируя — базальное и образуя таким путем надстроечно-базальную систему. Данная система преодолевает отмеченные выше ограничения базального уровня. Основанное на ней поведение осознается. Знаковые (языковые) модели, включаясь в надстроечно-базальную систему, преобразуются в надстроечно-базальные (означенные, речевые) .

10 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 3. с. 29. 172


Таким образом, всякая вторичная психическая (субъектная) модель всегда двойственна; это надстроечно-базальная модель. В ее состав входят (как минимум) две собственные части: 1) базальная (элементы модели — изображения) и 2) надстроечная (элементы знаковой модели).

В нормальной психической деятельности человека функционирование надстроечной части всегда опосредствовано частью базальной. Говоря иначе, надстроечная часть в этом случае никогда не отрывается от ее базального компонента, никогда не срабатывает сама по себе независимо от базиса (например, мы не можем ориентировать свои предметные действия, опираясь на слова незнакомого нам иностранного языка). И надстроечная и базальная части вторичной психической модели функционируют в норме как единая — означенная, надстроечно-базальная — модель.

Вместе с тем, если мы сравним означенную, надстроечно-базальную модель с соответствующей ей объективированной (знаковой) моделью, то увидим, что в последней сохраняется лишь надстроечная часть, вся модель целиком в нее не входит. Следовательно, означенная надстроечно-базальная модель в известном смысле не тождественна соответствующей ей знаковой модели.

Переход психологического в логическое, при том его понимании, которое было оговорено нами в конце предшествующего раздела, осуществляется в момент объективирования означенной, надстроечно-базальной модели и выражения ее надстроечной части в виде знаковой модели.

Логическое мышление — работа только в области надстроечных частей надстроечно-базальных моделей, т. е. только со знаковыми моделями. Грубо говоря, это «мышление» без привлечения базальных компонентов означенных моделей. К такому «мышлению» способно электронное вычислительное устройство или какая-либо другая кибернетическая машина. Более того, «мышление» машины тем и отличается в принципе от мышления человека, что машина способна работать только с системами знаковых моделей и не способна работать с моделями означенными, надстроечно-базальными.

Данное обстоятельство, конечно, не должно приводить к выводу, что мышление развитого человека не может быть логичным. Наоборот, такое мышление всегда логично в той мере, в какой в него вовлекаются знаковые надстройки, т. е. в мере означенности моделей мыслящего человека. В этом смысле в логичном мышлении человека есть еще одно принципиальное отличие от логического «мышления» машины: человек использует знаковые модели иначе, чем это делает машина. Превращая знаковую модель в означенную, человек абстрагирует в знаковой модели заключенную в ней копию оригинала, отвлекаясь при этом от собственной природы носителя этой копии. Следо-

173


вательно, означенная надстроечно-базальная модель в норме включает в себя лишь копию объекта, заключенного в знаковой модели (точно так же, как при превращении означенной модели в знаковую из первой извлекается лишь копия оригинала), но это возможно лишь при опоре на модель-изображение, отсутствующую у современных компьютеров.

Таким образом, мышление человека никогда не сводится к логическому мышлению, так как в него всегда включена ба-зальная часть вторичных моделей, являющаяся прямым эффектом взаимодействия субъекта с объектом на базальном уровне (объектом такого взаимодействия оказывается и сама знаковая форма знания до его перекодирования в означенную модель).

Предмет психологии мышления — та сторона индивидуального познания (или другой деятельности), которая выступает прежде всего как взаимодействие субъекта с объектом. В это взаимодействие могут вовлекаться как вторичные, надстроечно-базальные (абстрактная ступень познания), так и первичные, базальные, не включенные еще в надстроечно-базальную систему модели (чувственная ступень познания). Реальный процесс индивидуального познания обычно содержит обе его формы (причем в большинстве случаев над исходной первичной, ба-зальной моделью надстраивается сложная цепь вторичных, означенных моделей, выполняющих функции как вторичных, так и первичных моделей). Он регулируется означенными, над-строечно-базальными моделями, представляющими собой описанный выше синтез их знаковых и изобразительных сторон. Неизбежное и необходимое включение в абстрактную ступень индивидуального познания элементов первичных моделей (или функционально эквивалентных им означенных) является, например, причиной ясно подмеченного многими психологами факта, указывающего на чрезвычайно типичное различие между так называемыми психологической и логической формами решения одной и той же проблемной ситуации.

В логической форме решение формулируется после того, как психологически оно уже найдено. Какова основа этого различия?

«Психологический» ход решения проблемной ситуации представляет собой цикл взаимодействий субъекта с объектом. Он протекает по законам данного взаимодействия. Участие в ориентации субъекта элементов первичных, базальных моделей приводит к тому, что до известного момента в отражение ситуации проблемы субъектом включаются и вновь вырабатываемые базальные модели-изображения, слитно отражающие весь ход взаимодействия в целом. В этих моделях первично снимаются те отношения вещей, которые субъект должен выявить как дополнительные условия, необходимые для решения задачи. Это и осуществляется прежде всего на психологическом уровне, где далеко не все психически отраженные субъектом элементы




174


проблемной ситуации оказываются в должной степени объективированными.

Необходимость логического решения возникает там, где человек обязан передать найденное им решение другому (или же сделать аналогичный отчет самому себе). Такая ситуация обязывает человека расчленить слитно отраженный в первичной модели ход взаимодействия субъекта с объектом при решении проблемной ситуации, выделить в нем собственное действие относительно объекта (т. е. свое место в структуре взаимодействия субъекта с объектом) и те изменения, которые произошли в объекте как прямой или косвенный результат этого действия (т. е- взаимодействия в структуре объекта). Логический ход решения (хотя, разумеется, и он протекает не вопреки психологическим законам, оставаясь в конечном счете взаимодействием субъекта с объектом, но уже при наличии расчлененного отражения эффекта этого взаимодействия) выражает собой не столько сам процесс взаимодействия субъекта с объектом, сколько взаимодействия предметов, составляющих условия проблемной ситуации. Объективируя копию этих отношений в знаковой модели, субъект дает вместе с тем логическое решение проблемы (которое затем он и сам может проверить специфическими средствами логики, поскольку системы знаковых моделей подчиняются законам логики).

Однако каждому хорошо известно, насколько несовершенным бывает иногда особенно первый вариант объективации решения проблемной ситуации. С достаточной отчетливостью объектив* руются лишь те стороны изменений в стру ктуре .объекта, которые явились прямым результатом действия субъекта, т. е. ока-зались соответствующими его предвидению, сознательно намеченной цели. Косвенные изменения улавливаются далеко не во всех условиях. Логическое решение (если его даже удалось как-то сформулировать средствами естественного языка, т. е. выразить в речи) оказывается к тому же размытым индивидуальными особенностями строя базальных компонентов системы вторичных моделей. И надо еще потратить немало труда, чтобы удалить из него субъективную примесь. Для этого лучше всего, конечно, использовать возможность компетентного научного коллектива, члены которого обладают различным индивидуальным строем системы базальных компонентов моделей, что существенно облегчает выработку объективированного инварианта.

Итак, психологическое выступает как логическое, когда оно, будучи объективированным, может быть выведено за пределы взаимодействия субъекта с объектом и использовано, минуя такой процесс.

В равной мере и логическое может выступать как психологическое, когда знаковая модель, включаясь во взаимодействие субъекта с объектом, превращается в модель означенную, кото-

175


рая оказывается одним из условий — средством — регуляции действий субъекта, делающим его мышление логичным.

Логика изучает логическое за пределами его психологической метаморфозы. Логика изучает познание, представленное знаковыми моделями, она абстрагируется при этом от взаимодействия субъекта с объектом, в итоге которого данные модели, возникают. Логика изучает наиболее -общие отношения вещей, отображенные в знаниях, выраженных в знаковой форме. Поэтому в логическом анализе и исчезают изображения вещей, их место занимают символы. Логика, таким образом, абстрагируется и от самих вещей, рассматривая лишь их отношения.

Животные, имея аналоги знаний, не испытывают нужды в логике. Это возможно лишь потому, что каждый акт их поведения подвержен непосредственному контролю со стороны вещей— оригиналов. Поведение животных никогда не отделяется от конкретных непосредственных условий его среды. Оно не может совершаться, например, во внутреннем плане, «в уме», оно не включает в себя действий с объектными моделями. То же самое можно сказать и о непосредственно чувственном познании человека. Однако специфическая мощь интеллекта человека состоит помимо всего прочего в том, что на высшей ступени познания человек способен исследовать предметы и явления не только непосредственно, но и опосредствованно, путем изучения их объектных моделей.

Вместе с тем действия с моделями вещей прямо не контролируются вещами-оригиналами. Поэтому такие действия должны быть построены с учетом знания законов отношений вещей. Данные законы прежде всего и отображены в логике. Исходный источник знаний и конечный критерий их истинности — практика. Но далеко не каждый шаг поведения человека проверяется непосредственно практически. Поведение человека иногда надолго отчленяется от среды, способной непосредственно удовлетворить ту потребность, которая в конечном счете побуждает человека к данной деятельности. Однако и в этот промежуток человек соотносит свои действия с данной средой, но не благодаря непосредственному контролю его действий со стороны вещей-оригиналов, составляющих такую среду, а способами и средствами логики. Возможности действий с объектными моделями, отчленение действий от непосредственных условий среды, только и способных в конечном счете удовлетворить потребность, побуждающую данную деятельность, находится в прямой зависимости от успехов развития логики, так как именно логика дает возможность к такому отчленению.

Таким образом, с психологической стороны в индивидуальном познании человека можно наметить несколько различных сфер-

Во-первых, это сфера чувственного познания — интимно-психологическая сфера, где ориентирование человека опирается

176


исключительно на первичные, базальные, непосредственно не объективируемые модели-изображения. События, протекающие в ней, недоступны непосредственному словесному отчету, неосознаваемы. Продукты познавательной деятельности на уровне этой сферы не могут быть прямым путем абстрагированы от хода взаимодействия субъекта с объектом.

Во-вторых, это сфера непосредственно объективируемого — абстрактного познания, в пределе — логическая сфера, где продукты познавательной деятельности могут быть абстрагированы от хода взаимодействия субъекта с объектом и описаны в их предметной отнесенности как знаковые модели вещей-оригиналов. После этого они могут стать объектом специальных логических исследований, вплоть до их жесткой формализации, описания средствами какого-либо искусственного языка.

Однако в проблемных ситуациях обе эти сферы индивидуального познания в чистом виде встречаются лишь в исключительных случаях. Обычно они тесно переплетены в «логичном». Индивидуальное абстрактное познание, во всяком случае в первых вариантах решения проблемной ситуации, пропитано явлениями интимно-психологической сферы. Для расчленения того и другого необходимы специальные исследования, специальная деятельность.

Эту функцию и должны выполнять две области знания. Одна из них должна очищать логичное от интимно-психологического, другая — выделять интимно-психологическое, исследовать его природу, механизм и функцию его перехода в логичное.

Чаще всего логические исследования (осознавали это осуществляющие их логики или нет — не имеет значения) использовали в качестве исходного материала результаты познавательной деятельности, уже достаточно объективированные в ходе общественно-исторического познания.

Эвристическое программирование оказалось вынужденным отказаться от столь длительного ожидания, с которым связан процесс объективации знания в общественном познании. Оно решило самостоятельно подвергнуть необходимой обработке тот резерв продуктов индивидуального познания человека, который еще ждет очереди у конвейера общественного познания.

Вместе с тем фактическая сторона эвристического программирования, его методы получения исходных данных, игнорирование «драматических и таинственных» сторон творчества, а главным образом — конечная цель — составление машинных программ говорят о том, что изыскания эвристического программирования не выходят за пределы функции очищения продуктов индивидуального познания от интимно-психологического. Исследование самого интимно-психологического и его функции, связанной с переходом в логичное, эвристическим программированием не затрагивается. Не исследуется, конечно, и сам психологический механизм логичного и его переход в логическое.

177


Поэтому мы считаем кибернетические модели творчества, основанные на эвристических программах, логическими моделями, не затрагивающими интимно-психологического механизма возникновения догадки. Кибернетические модели моделируют лишь логический структурный уровень познания и не отражают интимно-психологического механизма творческого акта.

Исследование механизма возникновения догадки, проникновение в область непосредственно не отображаемых явлений и есть сфера микроуровня, для изучения которой, как мы полагаем, адекватны не логические, л психологические модели творчества. Не следует умалять несомненные заслуги, практическую и теоретическую значимость логического моделирования познавательной деятельности, по вместе с тем необходимо признать, что это моделирование находится за пределами психологии творчества и не вскрывает его основных образующих.

Центральное звено

психологического механизма творчества

в свете абстрактно-аналитического подхода

Раскрывая содержание принципа ЭУС во второй главе данной книги, мы упоминали, что к этому принципу нас привело сопоставление развития способности действовать «в уме» с ходом решения творческих задач людьми, у которых данная способность достигла полного развития. Мы выразили там самые общие черты этапов развития способности действовать «в уме», их трансформации в структурные уровни организации этой способности и функциональные ступени решения творческих задач. Нами упоминалось также, что полученная в итоге такого сопоставления картина после ее достаточно подробного описания и подготовки необходимой системы понятий будет интерпретироваться как центральное звено психологического механизма творческой деятельности. Сейчас наша задача и состоит в том, чтобы представить данную картину с достаточной мерой полноты.

Основу психологического механизма творческой деятельности человека составляет взаимосвязь внешнего (предметного) и внутреннего (модельного) планов действий. Начнем рассмотрение этого механизма с характеристики развития способности действовать «в уме» — внутреннего плана действий.

Если условиться понимать интеллект как аппарат специфического для живой системы ориентирования во времени и пространстве, то в качестве важнейшей особенности психологического механизма интеллекта человека можно указать на присущий ему внутренний план действий (ВПД) —способность действовать «в уме». Именно эта способность прежде всего отличает психологический механизм интеллекта человека от соответствующего механизма интеллекта животных. Вспомним клас-

178


сическое высказывание К. Маркса о наилучшей пчеле и самом плохом архитекторе, у которого громадное преимущество: прежде чем строить ячейку из воска, он создает ее представление в своей голове.

Детали фактической стороны экспериментального исследования развития ВПД, касающиеся постановки многообразных экспериментов и полученных фактических данных, описаны нами в других работах (Пономарев, 1964а, 19646, 1965, 1965а, 1966, 1967). Эти работы и рассматриваются здесь как фактическое обоснование принципиальной стороны исследования, к изложению которой ми переходим.

Принципиальная схема методики исследования заключалась в следующем. Испытуемый обучался какому-либо предметному действию. Затем он ставился в ситуацию, для решения которой необходимо было построить систему действий, состоящую из ряда тождественных элементов. Любым элементом этой системы

Рис. 4

являлось то действие, которому испытуемый был обучен. Однако построению самой системы действий его не обучали. При этом задачи следовало решать: в одном случае при опоре на внешне выраженные условия—действуя непосредственно предметами (оригиналами); в другом случае — действуя представлениями предметов («в уме»), т. е. субъектными моделями предметов. С этой целью поле действия кодировалось объектными знаковыми моделями. Испытуемый выучивал код и должен был перемещать сообразно задаче воображаемый предмет в воображаемом поле словесно заданной ему координатной сетки. Решалось несколько серий задач. Каждая последующая серия предъявляла все большие требования к возможностям внутреннего плана действий.

При оценке результатов опытов кроме прямого показателя— успеха или неуспеха в решении основных серий экспериментальных задач принимались во внимание следующие особенности деятельности испытуемых: степень развития способности к произвольному представлению, степень осознанности действий, их возможный объем, степень соотнесенности действий с задачей, возможность совмещения нескольких деятельностей, скрытый период действия, характер ошибок.

Конкретных методик было несколько. Для иллюстрации особенностей принципиальной методической схемы опишем одну из них. В этой методике использовалась часть шахматной доски (девять клеток, рис. 4) и несколько фигур. В начале опыта

179


Рис. 5. Варианты задачи первой серии (А)







Дата: 2018-12-28, просмотров: 228.

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒
fb
inst
tw
vk
Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. © 2018 - 2024