Вторая лекция.

Третья лекция.

Четвертая лекция.

Пятая лекция.

ВТОРАЯ ЧАСТЬ.

Вторая лекция. Симптомы.

Господа!

Если дипсоманический приступ продолжается достаточно долго или повторяется достаточно часто для того, чтобы накопилась общая суммарная доза алкоголя, необходимая для возникновения алкогольного бреда, и последний развивается и вмешивается в течение болезни, то его симптомы не следует смешивать с основным заболеванием: такой бред является не проявлением болезни, а ее осложнением.

Trelat* в своей книге о люцидном (то есть, протекающем на фоне ясного сознания) помешательстве настаивал на разделении этих страданий. «Пьяница, писал он, это люди, напивающиеся, когда им представляется такая возможность, дипсоманы — больные, пьющие только во время приступа.» Иными словами, все х могут стать алкоголиками, но дипсоманами — только избранные.

Наиболее важная черта дипсомании — это, как мы сказали, ее течение в виде возвратных пароксизмальных приступов; после их окончания развивается глубокая астения, затем постепенно смягчающаяся; больные, возвращаясь к трезвенническому образу жизни,

глубоко сожалеют об эксцессах, которым предавались во время приступа.

Запою всегда предшествуют одни и те же продромы: прежде всего смутное чувство тоскливости, которую не могут развеять никакие занятия и развлечения; больные депремированы, деморализованы, они оставляют работу, на которой не могут больше сосредоточиться; их одолевают мрачные мысли, все вокруг них будто сразу изменилось; они предчувствуют какую-то беду, которая неминуемо должна случиться с ними; характер их портится; эмоции претерпевают разительные перемены: самые близкие люди становятся им безразличны. К этим явлениям присоединяются физиологические расстройства. Вначале — это утрата аппетита с предсердной тревогой, чувством сжатия под ложечкой и иногда — в горле, затем отвращение к твердой пище. Наконец, наступают нарушения общего чувства: больные жалуются на жжение в желудке, в глотке, их одолевает жажда, но не простое желание пить, а жажда особого рода — с непреодолимым влечением, тягой к употреблению возбуждающих и опьяняющих напитков.

Отныне ничто более их не удерживает: им любой ценой нужно раздобыть спиртное. Если у них нет на это денег, они не останавливаются ни перед чем, их не отвращают от себя самые постыдные поступки: кражи, проституция, само преступление — все средства хороши, чтоб обзавестись алкоголем. Здесь можно наблюдать отца, несущего в кабак последние сбережения семьи и не слушающего мольб жены, указывающей ему на детей, остающихся без хлеба; мать, забывающую свои обязанности, теряющую всякий стыд, отдающуюся за несколько стаканов водки или продающую дочь, как писали недавно английские газеты, занявшиеся подобным случаем.

Вот, впрочем, больная, которая сама расскажет, как это бывает.

Луиза В… 33-х лет. Наследственность ее отягощена: она дочь алкоголика, отец которого покончил с собой; мать была разумная женщина; брат больной умер в 5-летнем возрасте при явлениях водянки головы; один из двоюродных братьев страдает хроническим душевным заболеванием.

В 8 лет Луиза перенесла брюшной тиф, который оставил после себя Длительное состояние умственной тупости и полную утрату памяти на прошедшее: до такой степени, что она забыла все, что знала, и должна была заново учиться грамоте: навыки эти она освоила, впрочем, довольно быстро.

К 20 годам она уже страдала очерченными периодами тоски и неверия в свои силы. Она и тогда испытывала смутные болевые ощущения, тянущие боли в желудке, жаловалась на тяжесть в подложечной области. Эти явления усиливались в период месячных, но не сопровождались тогда дипсоманическими симптомами. Правда, и тогда уже она замечала, что небольшое количество сладкого вина снимало ее желудочные расстройства.

В 1873г, в 23 года, она вышла замуж. Муж, знавший ее много лет до женитьбы, был очень привязан к ней; она, со своей стороны, также испытывала к нему большое чувство. Первые признаки беременности еще более упрочили их союз — ничто, казалось, не могло нарушить спокойствия этого семейства, когда на третьем месяце беременности Луиза, без всякой видимой причины, начала вдруг тосковать: всякое общество, любое развлечение раздражало ее, житейские обязанности сделались ей в тягость, она искала одиночества, повсюду ее преследовало чувство тоски и усталости. В это время у нее появилось отвращение к твердой пище и возникла, напротив, неутолимая жажда, которую ничто не могло насытить, сопровождавшаяся сухостью в глотке. Чтобы погасить этот жар, она пила сначала мятные настои, затем вино, но поскольку жажда не проходила, решилась наконец выпить водки. Облегчение, которое она немедленно испытала, побудило ее пить дальше: эйфория, вызванная опьянением, сняла тягостное душевное состояние — она продолжала пить, опорожнила за короткое время полбутылки водки и окончательно опьянела.

После 15 дней нормального существования она вновь почувствовала тоску и безоглядно отдалась новому влечению — с теми же последствиями. Муж и остальное семейство связали ее состояние с «причудами» беременных, но применили затем все доступные им средства: упреки, советы, слежку — чтобы отвратить ее от столь непристойного увлечения. Она обещала им не пить и держала слово в течение месяца, затем — новая тоска и потребность в водке овладели ею с прежней силой, начали преследовать ее навязчивыми представлениями, которых она не в силах была отогнать от себя. После короткой борьбы, видя, что она готова сдаться, и желая избежать упреков, которые неминуемо ждали ее в этом случае, она ушла из дома, взяв с собой старую одежду, которую тут же за гроши продала кому-то. Потом купила водки и в гостиничном номере, одна, напилась до бесчувствия и повалилась на пол. На следующий день муж, всю ночь ее искавший, нашел ее здесь в перепачканной одежде, не вполне еще отошедшую от действия алкоголя. Он увел ее домой, удвоил здесь свою бдительность, но тщетно: подобные состояния повторялись у нее вплоть до родов — прошедших между тем в срок и без осложнений.

Едва оправившись от них, Луиза испытывает новый приступ тоски и безнадежности, сопровождающийся тем же чувством сжатия под ложечкой и сухостью в горле — за ним следует императивный позыв к пьянству. Сначала она сопротивляется, осознает, что, оказавшись на наклонной плоскости, неминуемо скатится к последней черте падения. Предупреждения такого рода сыплются на нее со всех сторон, ее держат теперь под неусыпным контролем, и все-таки она не справляется с собой: все ее усилия вновь направлены на удовлетворение неукротимого желания. Начиная с этого времени, приступы ее делаются все чаще, они возникают без какой-либо последовательности во времени, но все же чаще в периоды месячных. К водке прибавляется абсент, который не замедлил проявить свое специфическое действие в виде мышечных подергиваний и вертижей. Отчаявшаяся семья не может объяснить, что с ней происходит. Эта женщина, сдержанная и целомудренная в трезвых промежутках, теряет всякий стыд, едва начинает пить: за стакан водки она отдается первому встречному. Всякого рода притоны служат ей в такие дни прибежищем, здесь она общается с самыми опустившимися субъектами и с ними вместе, с проститутками злачных мест, участвует в постыдных оргиях. Когда у нее нет денег на водку, она доходит до того, что продает с себя одежду: полиция подбирает ее на улице, лежащей на земле едва ли не совершенно голой.

Когда проходит криз и к ней возвращается самообладание, она повергается в стыд и отчаяние от всего того, что совершила за время приступа, обещает никогда больше не поддаваться позорному влечению. Ее слова искренни, она покорно подчиняется всем действиям семьи, устанавливающей строгий надзор за ее поведением. Ее устраивают на работу в один торговый дом: в надежде, что окруженная весь день людьми, относящимися к ней с вниманием и заботой, она не сможет там пить и будет каждый день послушно возвращаться домой, где ее ждут муж и ребенок, но все меры такого рода безуспешны: когда возвращается прежнее состояние, она изобретает тысячи уловок, чтоб выпить первый стакан и тут же начинает пьянствовать. Этот самый первый стакан развеивает все ее прекрасные намерения, они уступают место утолению грубой животной страсти. Через некоторое время семья решает увезти ее к дяде, сельскому доктору. Она охотно соглашается с этим, полагая, что найдет у него надежную защиту. У дяди, действительно, приготовлено все, чтобы уберечь ее от возможных рецидивов: в ход идут убеждения, устрашение, сами меры физического стеснения, но снова все тщетно: едва начинается приступ, она, чтоб напиться, способна ввести в заблуждение любого стража. В какой-то момент, впрочем, у нее наступает здесь улучшение: три месяца проходят без срывов. Муж, считая, что она выздоровела, возвращается с ней в Париж, все поздравляют ее с излечением, но в первый же день после переезда она чувствует известный упадок сил и настроения, занимается хозяйством без интереса, проводит ночь без сна и уже на следующий день муж, возвратись домой, находит ее лежащей на полу, испачканную экскрементами, в состоянии тяжелейшего опьянения. Ее снова отправляют к дяде, но на этот раз без прежнего результата. Вернувшись в Париж, она возобновляет прежнее — так сказать, двуликое существование: то ведет себя как достойная всякого уважения супруга, любящая мужа и ребенка, то фатальным образом возвращается к самым отвратительным бесчинствам.

Однажды утром, в январе 1877г, она выходит из дома, не имея других намерений как пойти на работу; по дороге ее охватывает тяга к пьянству. Не имея при себе денег, она идет в ломбард, закладывает пальто и в течение двух Дней пропадает в трактирах. Дважды подбираемая полицейскими, она проводит ночи в участке — муж находит ее там во вторую ночь почти голой. Все ее Драгоценности и большая часть одежды перешли в качестве залога в ломбард, для оплаты ее эксцессов.

В мае того же года все повторяется сызнова. На этот раз она отсутствует 4 дня и все это время пьет абсент, ничего при этом не ест, заходит украдкой к торговцам винным товаром, торчит там, пока не закрываются лавки, ее выпроваживают оттуда последней. Она бродит затем всю ночь по улицам, караулит, когда откроется первый кабак, заказывает в нем свой любимый напиток, надеясь получить от него успокоение от сжигающей ее жажды. Вокруг ее имени Разгорается скандал, который приводит к ее задержанию. Когда муж встречается с ней в полиции, она снова почти раздета. Исчез даже корсет, который она оставила — не известно кому, как плату за выпивку. Пальто ее тоже в закладе: за два стакана абсента, выпитого в шесть часов утра на площади Сен-Сульпис. В другой раз, в конце июля, чувствуя приближение тоски, она, чтобы рассеяться и отвлечься, выходит на прогулку в сквер Батиньоль и нарочно берет с собой маленького сына: чтобы иметь больше сил бороться со своим недугом; несмотря на это, она пьет по дороге несколько стаканов вина и, дойдя до сквера уже в нетрезвом состоянии, доверяет ребенка пьянице, которого впервые здесь повстречала. Муж, не найдя ее дома, предпринимает безуспешный розыск; в одиннадцать вечера она возвращается в сопровождении другого рабочего, такого же, как и она, пьяного; этот человек привел ее домой силой: она, между тем, испугавшись, что по возвращении домой подвергнется дурному обращению, сама остановила его и упросила проводить до дома. На следующий день ее отводят к друзьям, которые полагают, что смогут уследить за ней, но с повторением приступа она ускользает и от них и отправляется пить в другой конец города, где ее в течение двух дней дважды арестовывают.

В настоящее время ее приступы оставляют после себя более глубокие и продолжительные последствия. Луиза пьет теперь до тех пор, пока не падает без чувств и движений; несколько часов кряду она находится в подобной прострации и остается потом пять или шесть дней медлительной, тупой, не способной ни к какому занятию.

В одном из таких состояний ее доставили в больницу Св. Анны, где через неделю после поступления она была уже совершенно спокойна, разумна и давала о себе исчерпывающие сведения.

Вы видите, как она сожалеет о своем пагубном пристрастии. Она прекрасно понимает, что могла бы быть счастлива в семейной жизни, но приносит, вместо этого, в семью нищету и отчаяние: муж ее не в состоянии один справиться с домашними расходами, умножаемыми ее эксцессами. Она хорошо описывает продромы, предшествующие тяге к алкоголю, и бесполезность борьбы с ней. Уже много раз, предчувствуя приближение приступа, она выходила на улицу с сыном, надеясь в его присутствии почерпнуть силы для сопротивления болезни, но все впустую: она не может запретить себе войти, с сыном вместе, в торгующую вином лавку.

Ее уже неоднократно посещали мысли о самоубийстве, она была намерена броситься в Сену и даже пила для храбрости, чтобы сделать это, но выпитая водка, напротив, отнимала у нее всякую энергию и решимость. Вместо того, чтобы ограничиться малым количеством спиртного, которое дает ей известное возбуждение, она вновь напивалась до тяжелого опьянения и полнейшего бесчувствия.

У всех дипсоманов тяга к алкоголю предваряется сходными продромами и проявляется каждый раз одним и тем же образом — с тем различием между больными, что в зависимости от образования и уровня интеллекта, окружающие замечают их приступ в разные после его начала сроки: некоторые из больных обнаруживают удивительную изобретательность. в сокрытии своего недуга.

Борьба, которую ведут эти несчастные, прежде чем уступить влечению, показывает со всей ясностью, насколько они отличны от обычных пьяниц. Последние постоянно ищут возможности выпить — дипсоман, напротив, начинает с того, что пытается избежать запоя, упрекает себя, говорит себе вслух, какие муки ждут его, если он сорвется, ищет тысячи способов отвратить себя от алкоголя, смешивает спиртное с отвратительными добавками, делающими его не пригодным к употреблению: в надежде, что это поможет ему устоять перед роковым соблазном; обычный пьяница ничего подобного никогда не делает. Trelat сообщает одно интересное в этом отношении наблюдение (Trelat, loc. cit.).

«Мадам N… отличалась серьезностью и положительностью характера, но в течение жизни несколько предпринятых ею торговых дел неизменно кончались крахом — всякий раз по одной и той же причине: обычно экономная, умеренная в расходах, она время от времени подвергалась неудержимым приступам мономании пьянства, заставлявшей ее забывать все прочее: ее интересы, обязанности, семью — ив конце концов ее разорившей.

Нельзя было не испытывать к ней глубокого сострадания, когда она рассказывала о своих усилиях, направленных на освобождение от губительного пристрастия. Когда она чувствовала, что приближается приступ, то добавляла в вино, которое обычно пила, все, что более всего могло внушить ей омерзение. Она доходила до того, что бросала в вино экскременты и осыпала себя при этом оскорблениями, говоря: «Пей, несчастная, пей, пьяница, грязная баба, которая забывает свои обязанности и позорит свое семейство!» Страсть, болезнь всегда были, однако, сильней, чем эти укоры и отвращение, которое она пыталась в себе вызвать.»

Когда дипсоман уступает влечению к алкоголю, он также ведет себя иначе, чем рядовой пьяница: прячется, уединяется от всех, посещает виноторговца украдкой, выходит из его лавки устыженный. Банальный пьяница афиширует свой порок, он шумен, криклив, ищет приятелей для посещения кабака, хвастается числом выпитых бутылок, с бравадой рассказывает о подвигах, совершенных на этом поприще. Один ненормален уже до того, как начал пить, другой становится таким после того, как выпил.

Рассказы дипсоманов об усилиях противостоять своему влечению также очень содержательны: свой первый стакан они выпивают для того, чтобы укрепить дух и набраться сил для предстоящего противоборства, или же хотят уменьшить таким образом чувство жжения в горле; они клянутся, что на этом остановятся, но начиная с этого момента, внутреннее сопротивление их окончательно сломлено: они испытывают эйфорию, преходящее чувство благополучия, полноты жизни, облегчения и теперь ничто уже не может остановить их — они неудержимо втягиваются в пьянство, им любой ценой нужно достать предпочитаемый ими напиток и ничто, кроме закрытых на ключ дверей, не может удержать их от этого.

У нас в отделении есть больная, которая лучше, чем всякое описание, познакомит вас с обычным моральным состоянием дипсомана, с периодами тоскливости, предвещающими приступ, с внутренней роковой борьбой, кончающейся всякий раз поражением, с уловками, к которым они прибегают для удовлетворения своей болезненной страсти и, наконец и в особенности — с угрызениями совести, которые мучают их после каждого срыва.

Мари Т…, по мужу F…, 51 года, портниха; она уже много раз поступала в больницу — Св. Анны. Ее дед по матери покончил с собой, мать в возрасте 40 лет перенесла приступ меланхолического бреда. Больная в прошлом была маркитанткой и приобрела в полку алкогольные привычки: она выпивала тогда «по случаю» небольшое количество водки — по ее словам, «этого требовало дело». В то время (это заслуживает упоминания) она пила с легкостью, без особого влечения, более всего для того, чтоб не обидеть угощавшего. В 34 года она начала жаловаться на судороги в указательном и большом пальцах правой руки и снижение чувствительности в той же области, ей пришлось учиться шить левой рукой. Ее без успеха лечили электричеством. Два года спустя у нее впервые возник приступ тоски; она подумала, что сможет рассеять ее, выпив виноградной водки, но в результате лишь потеряла сон. Это еще не был дипсоманический приступ в тесном смысле слова, но немного позже у этой женщины вновь развилась депрессия: она почувствовала крайний упадок сил, плакала и жаловалась в течение двух дней, предчувствовала приближение несчастья. В подложечной области у нее появилось вздутие и начали беспокоить желудочные спазмы — здесь она впервые ощутила настоятельную потребность в спиртном, которая, не будучи удовлетворена сразу, делалась неодолимой. Она убежала из дома, чтоб не показываться домашним в пьяном виде и отправилась по кабакам. После этой эскапады, охваченная стыдом, она осыпала себя упреками, обвинила во всем одну себя и поклялась, что это никогда более не повторится. Начиная с этого дня, она стала в обычные дни примерной трезвенницей, но с того же времени у нее, с неправильными интервалами, начали случаться приступы меланхолии, проявляющиеся прежде всего чувством собственного бессилия, которое словно «отрубает руки и ноги» и не дает ничем заниматься; при этом «жжет» желудок, грудная клетка как бы сдавливается некой удушающей ее силой. За этими расстройствами немедленно следует неудержимая тяга к алкоголю.

Влечение это быстро приводит к эксцессам, по поводу которых она затем искренне отчаивается, хотя в новом приступе вновь не в состоянии противостоять им. У нее развивается психоз, связанный уже с алкогольной интоксикацией — он приводит ее в больницу Pitie. Здесь ее одолевают мысли о самоубийстве, она неоднократно пытается вырваться из вязок, чтобы убежать из больницы и кинуться, как она говорит, в яму с медведями в парке Jardin-des-Plantes; ей удалось однажды обмануть опекавших ее надзирательниц, она ускользнула от них, перешагнула через перила лестницы и спрыгнула со второго этажа вниз. Не причинив себе большого вреда и слыша голос, кричавший ей, чтоб она повторила свою попытку, она взбежала на третий этаж и попыталась броситься снова, но ей помешали. Ночью она пробовала затянуться простыней — на следующий день ее перевели в больницу Св. Анны. У нее были тогда устрашающие галлюцинации: она видела змей, птиц, белых кошек, которые ее кусали, вооруженных людей, пытавшихся ее убить; ее всячески оскорбляли, весь мир против нее объединился. В течение всех 17 месяцев, что она находится в нашей больнице, ее депрессивный фон остается неизменен. Она ни разу не была замечена в посягательствах на больничное вино, хотя ей было поручено следить за его распределением во время приемов пищи. Несколько раз у нее возникало, правда, желание опорожнить стоящие перед ней стаканы, но благодаря надзору, она не имела такой возможности. По ее словам, ей было бы очень стыдно поддаться соблазну, внутренний голос советовал ей не делать этого: «Тебя выгонят, говорил он, если ты выпьешь» (хотя мы и знаем, чего стоят подобные угрозы и увещания). Физиологическое равновесие ее оказалось настолько расшатанным за время предыдущих алкогольных излишеств, что, несмотря на воздержание в больнице, у нее вновь развился ночной приступ алкогольного бреда: она видела гримасничающие лица, китайские тени, размахивающие руками на стенах, пламя, искры, чувствовала неприятный запах. Вы видите ее сегодня в обычном для нее состоянии. Она слышит внутренний голос, который «не звучит в ее ушах», но мысленно говорит ей: «Делай, что хочешь, но ты все равно с собой покончишь, ты презренная женщина, тот, кто начал делать зло, обратит его на себя же». Наконец, у этой больной есть еще одна необычная особенность. Когда она идет с кем-нибудь, то всегда устраивается так, чтобы спутник помещался от нее справа: чье-либо присутствие слева для нее невыносимо. Если она глядит на какой-нибудь источник света левым глазом, ей кажется, что свет упадет ей на голову; все, что она видит этим глазом, начинает дрожать и качаться. Артерии ее атероматозны, все виды чувствительности слева снижены.

Каким напиткам отдают предпочтение дипсоманы? Для них хорошо все, что содержит алкоголь: одна из больных пила одеколон; та, которую я показывал вам первой, употребляла спиртовую примочку. Вы помните, наверно, и ту, что в первых своих приступах прибегала к мятной настойке, а потом к абсенту; можно встретить и таких, кто предпочитает вино в таких состояниях. Один хорошо известный в медицинском мире душевнобольной, граф R…, пользуется эфиром, который он капает на кусок сахара; его мать, по-видимому также бывшая дипсоманкой, имела привычку вдыхать пары эфира и даже вводить его себе в клизме. Многие дипсоманы, впрочем, не делают никаких различий между спиртными напитками и пьют что придется.

Дипсоманы отличаются от пьяниц не только во время своих импульсивных фаз — в токсическом делирии, развивающемся у них в результате алкогольной интоксикации, они также ведут себя не как обычные алкоголики. Рядовой пьяница, который непрерывно просит вино, водку, шампанское, охотно примет у вас лекарства, если вы предложите ему их под видом требуемого им напитка, но дипсоман, как только приступ проходит и влечение его насыщено, бежит от всякого упоминания о водке или другом алкогольном питье, внушающем ему теперь неодолимое отвращение. Наша первая больная в перерывах между приступами не могла выносить запаха той спиртовой примочки для заживления ран, которую пила стаканами в ином своем состоянии; из двух других больных, находящихся сейчас в отделении, одна пьет только воду, молоко, бульон и лишь в самых незначительных количествах — вино, другая после окончания приступа в течение нескольких дней вообще отказывается от приема жидкостей.

Четвертая лекция.

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ.

Первая лекция.

Третья лекция.

ЧЕТВЕРТАЯ ЧАСТЬ.

Первая лекция.

История вопроса.

Господа!

В прошлом году, излагая общие соображения относительно психических болезней как таковых, мы много времени посвятили наследственны девиантам. Настойчивость эта объяснялась не только важностью предмета, но и спорами, которые развернулись вокруг него в стенах Медико-психологического общества — дискуссией о физических, интеллектуальных и моральных признаках наследственного помешательства. Я представил тогда различные взгляды на этот счет, изложенные ее участниками, и вы смогли убедиться в том, что большинство членов Общества, если пренебречь некоторыми несущественными деталями, придерживаются в основном нашей точки зрения. Д-р Legrain собрал и подготовил тексты выступлений в Progres medical; вы можете найти их в номерах за 18-25 декабря 1886-го и 5-12 марта 1887 года.

Напомню вкратце, что наследственные девианты могут быть разделены на 4 большие группы — в зависимости от степени развития умственных способностей: идиоты, чья церебральная жизнь минимальна; имбецилы, способные к элементарному обучению, но не пригодные к какой-либо целенаправленной деятельности: их интеллект и уровень суждений остаются крайне примитивны; дебилы — с недостаточным развитием интеллекта, но способные, при благоприятных обстоятельствах, к определенному развитию; наконец, психически-неустойчивые, высшие дегенеранты, лица лишенные внутренней стабильности, у которых, наряду с возможной одаренностью в одних областях, могут существовать зияющие лакуны интеллекта и морали в других: расстройства их мозгового развития, хотя и несравненно менее выраженные, чем, например, у идиотов, имеют однако общие с ними черты и точки соприкосновения. Несмотря на огромные различия между больными, расположенными на разных концах лестницы вырождения, они принадлежат одному и тому же биологическому классу: промежуточные типы связывают между собой непрерывными переходами и градациями.

Помимо общей и характерной для всех этих больных психической неустойчивости, большинство их обнаруживает различные пороки и несовершенства телесного развития, которые суть не что иное как физические стигмы вырождения. В психической сфере им свойственны навязчивости и неодолимые влечения: дипсомания, ономатомания, копролалия, клептомания, сексуальные перверзии и многие другие сходные состояния, которые являются следствием функционального разлада деятельности различных церебральных и спинальных мозговых уровней. Мы включили в эту группу и расстройства, которые описывались раньше как мономании и рассматривались в качестве отдельных заболеваний; мы расцениваем их как эпизодические синдромы наследственных больных: подразумевая под этим, что каждое из них — лишь эпизод в истории жизни наследственного девианта и что под внешней разноликостью сохраняются одни и те же общие черты: непреоборимый характер влечения, сопряженного с тоской и тревогой, полное осознание совершаемого акта и удовлетворение после его выполнения. Это истинные психические стигмы вырождения.

Обсессии и импульсивные влечения таких больных объясняются наличием у них церебральных аномалий, последние же предопределяют и легкость, с которой развиваются у них бредовые идеи. На минимальные внешние воздействия они отвечают маниакальным возбуждением или меланхолической заторможенностью. Иногда их природная неустойчивость и неуравновешенность усиливаются — они приходят в состояние перманентного возбуждения и становятся «резонирующими маниаками»; в других случаях утяжеляются их моральные дефекты — тогда возникает картина так называемого морального помешательства; «преследуемые преследователи» черпают материал для своей болезни из обоих этих источников. Систематизированный бред у наследственных девиантов носит особый характер. Независимо от того, каково его содержание: имеет ли место бред величия, религиозный, ипохондрический, персекуторный и т. д. — он начинается как правило остро и чаще всего полиморфен; он может быть краток или, напротив, длителен, но никогда не проходит определенных и последовательных стадий развития, как это имеет место при хроническом бреде. В некоторых случаях бред совершенно аналогичен навязчивым идеям: он остается фиксирован, единообразен, лишен тенденции к какому-либо развитию. Следующая таблица обобщает основные данные о наследственных девиантах.

Наследственные девианты.

I. Идиотия, имбецильность, дебильность.

II. Церебральные аномалии (психически неустойчивые лица). Отсутствие равновесия в умственной и моральной сфере.

III. Эпизодические синдромы наследственных больных.

1. Навязчивые сомнения.

2. Страх прикосновения. Айхлофобия.

3. Ономатомания: навязчивый поиск имен и слов, навязчивые представления слов и импульсивное повторное их произнесение, страх компрометирующих слов, слова-обереги, слова, «проглоченные и отягчающие желудок.

4. Навязчивый счет.

5. Эхолалия, копролалия с хаотическими движениями (Gilles de la Tourette).

6. Преувеличенная любовь к животным. Безумства антививисекционистов.

7. а) Дипсомания.; в) Ситиомания.

8. а) Клептомания, клептофобия. в) Ониомания.

9. Болезнь игроков.

10. Пиромания, пирофобия.

11. Гомицидальные и суицидальные влечения.

12. Сексуальные аномалии, перверзии, отклонения.

А. Спинальный тип (простой рефлекс, генитоспинальный центр Budge).

В. Задний спиноцеребральный тип (задний корковый рефлекс).

С. Передний спиноцеребральный тип (передний корковый рефлекс).

D. Передний церебральный тип (эротоманы, экстатические влюбленные)*.

13. Агорафобия, клаустрофобия, топофобия.

14. Абулия.

IV. А. Резонирующая мания; моральное помешательство; преследуемые преследователи, относящиеся к обеим этим группам-.

В. Первичный, множественный, полиморфный бред, могущий

быть как кратким, так и продолжительным, но не обнаруживающий этапности: бред величия, ипохондрический, религиозный, персекуторный.

С. Систематизированный, однообразный, застывший, не способный к развитию бред, сходный с овладевающими представлениями.

D. Маниакальное возбуждение, меланхолическое торможение.

Теперь мы займемся больными, отличающимися от наследственных девиантов и также обладающими вполне определенными, очерченными и характерными клиническими признаками. В прошлом году я лишь вкратце обозначил проблему хронического бреда, полагая, что этот вопрос, к тому времени вынесенный на обсуждение Медико-психологического общества, не даст повода для больших дискуссий. Но вышло иначе — доклад о хроническом бреде, представленный ревностными сторонниками его концепции, гг. Gamier и Briant, стал мишенью для отчаянных наскоков на него со стороны приверженцев учения мономаний. Вопрос о нем, стало быть, остается актуален и поныне и нуждается в дополнительном освещении — именно поэтому я и возвращаюсь к нему сегодня.

Напомню в нескольких словах главные моменты прошедшей дискуссии. Существуют больные: вначале подозрительные, беспокойные, настороженные, они в последующем станут галлюцинирующими, преследуемыми, затем будут высказывать идеи величия и, наконец, после более или менее продолжительного течения болезни, у них начнет развиваться деменция. Надо ли эту группу больных, со столь правильным развитием заболевания, со столь стабильным и известным прогнозом, растворять в общей массе больных с бредом преследования или же, напротив, следует сосредоточиться на признаках, отличающих эти случаи персекуторного бреда от всех прочих? Надо ли различать и выделять среди «преследуемых больных тех, кому предназначено стать мегаломаном и не иметь шансов на выздоровление, и тех, кто никогда не ступит на эту ведущую в никуда стезю, кто может безнаказанно становиться попеременно то преследуемым, то больным с бредом величия, то ипохондриком, то мистиком, но чей прогноз при этом остается иным и более благоприятным? Существует ли, иначе говоря, психоз, проходящий четыре последовательных стадии: периоды инкубации, преследования, величия и деменции, который нужно четко отграничивать от систематизированного бреда наследственных девиантов? Именно это мнение и поддерживается нами и мы обозначаем этот психоз как хронический бред с правильной, этапной эволюцией.

Для нас это вполне определенная патологическая единица, которая своими закономерностями, характерным началом и четкой сменой синдромов отличается от всех прочих психических болезней. Бред преследования и величия в этих случаях — лишь последовательные фазы одного и того же заболевания.

Большинство наших противников черпают аргументы для спора с нами в одних и тех капитальных трудах, принадлежащих перу Lasegue, Morel и Foville, что обязывает нас еще раз и внимательным образом обратиться к рассмотрению работ этих выдающихся авторов. Взгляды Lasegue изложены в его монографии (Du delire de persecution, Arch. gen. de med., fevr. 1852). Великая заслуга его в том, что из огромной совокупности больных, описанной Esquirol под общей рубрикой липемании, он вывел группу лиц, высказывающих частичный бред, который он назвал бредом преследования. Чтобы лучше охарактеризовать этот тип бредовых идей, он ограничился в своем описании, как он говорит сам, периодом его наивысшего развития, оставив в стороне остальное течение болезни. Он указал все же на наличие продромов и заметил при этом, что некоторые персекуторные больные приходят к систематизации бреда медленно и постепенно, но есть и такие, у которых та же внутренняя работа происходит настолько быстро, что начальная стадия болезни прослеживается с большими трудностями. Если бы Lasegue не остановился лишь на периоде максимальных проявлений бреда преследования, если бы он проследил его последующее развитие и завершение, он бы неминуемо обнаружил, что те больные, у кого практически не было продромов, отличаются одновременно и довольно скорым разрешением приступа. Обнаружив это, он вряд ли бы отнес к одной и той же диагностической единице, с одной стороны, больных, почти всегда поправляющихся от болезни, и с другой — тех, кто никогда от нее не излечивается. Галлюцинирующие больные с бредом преследования, благополучно выходящие из психоза, это, в большинстве своем, наследственные девианты, иногда — хронические или подострые алкоголики, реже — периодические больные или истерики с психозами. Все они внешне схожи с больными с хроническим бредом в его втором периоде, но совершенно отличны от них своим семейно-наследственным фоном, началом бреда и особенно — его дальнейшим течением. Они никогда не обнаруживают этапного развития болезни, свойственного больным с хроническим бредом.

Мы должны коснуться еще одной проблемы, послужившей источником многих ошибочных суждений, а именно того, обязательны ли галлюцинации для возникновения бреда преследования? Описав иллюзии и бредовые интерпретации в начале заболевания, Lasegue добавляет:

«До сих пор несчастный преследуемый оставался в пределах реальных, истинных ощущений, из которых делал бредовые выводы: определенная часть больных не идет дальше этого. Все ими услышанное они действительно могли и должны были услышать, но и не выходя за рамки этого опыта, они могут пройти все фазы болезни, включая самые отдаленные; другие, напротив, галлюцинируют с самого начала, не будучи при этом больнее первых» (стр.139). И далее: «Слуховые галлюцинации не являются ни обязательным условием, ни неизбежным предшественником бреда преследования, но они одни обнаруживают тесное родство с ним» (стр.140). Принимая в группу бреда преследования больных, не испытывающих галлюцинаций, мы открываем двери для определенного круга больных, прежде всего — преследуемых преследователей, которых мы, соглашаясь в этом с Falret, не стали бы вводить в рамки данного заболевания.

Lasegue, включив в общую группу бреда преследования персекуторных больных, не имевших периода продромов болезни, и больных, не испытывающих галлюцинаторных обманов — иначе говоря и я здесь повторяюсь, больных, часто излечивающихся самопроизвольно, заключает, что при этом заболевании возможно самостоятельное стихание процесса — как это явствует у него из следующего отрывка: «Я проследил течение бреда преследования от его начала до периода наивысшего выражения. Поскольку в намерения мои входило дать лишь самую общую характеристику этого типа расстройств и самые общие его признаки, которые входят в его определение, то было бы неуместно заниматься здесь изучением его обратного развития или вопросами его лечения» (стр.142).

Кроме прочего, пропорция женщин с бредом преследования по данным Lasegue составляет 25 %, или четверть от общего поступления: включая идиотов и имбецилов. Огромность этой цифры красноречиво свидетельствует о том, что Lasegue включил в свою группу большое число больных, к ней не относящихся. Это настолько верно, что позднее этот известный своей проницательностью ученый сам увидел несовершенства своего труда и, говоря о подостром алкогольном бреде, особенно настаивал на тщательной дифференциации этого состояния с бредом преследования. Еще позже, занимаясь больными-преследователями, в частности — случаем Teulat, он вывел этих больных за пределы группы бреда преследования. Его монография кончается 15-тью историями болезней, которые, несмотря на чрезвычайную краткость, подтверждают наше мнение на этот счет и показывают, что им были собраны воедино случаи, по существу своему совершенно разные.

Обобщая, скажем, что Lasegue, выделивший бред преследования из общей группы липеманий Esquirol, сделал большой шаг вперед, но поскольку образовавшееся таким образом нозологическое единство было основано исключительно на внешних проявлениях болезни, на ее симптоматике, оно неизбежно должно было включить в себя клинически разнородные случаи. Отсюда — достойная сожаления путаница, до сих пор влияющая на наши ученые прения. Сегодня среди преследуемых больных Lasegue необходимо различать, по меньшей мере, две группы больных: одни галлюцинируют, другие нет, одни сразу же, одномоментно рождают систематизированный бред, другие приходят к нему долгим и трудным путем, одни выздоравливают, другие заведомо обречены. Отсюда необходимость, для правильной оценки каждого случая, принимать во внимание не только характер бреда, но и семейный фон больного и течение его заболевания.

Morel в 1862г (Morel. Traite des maladies mentales, Paris 1860, стр. 703 и далее) рассматривая бред и бредовое поведение, развивающееся как следствие ипохондрического невроза, и описывая случаи ипохондрического бреда, говорит в специальной главе о больных, у которых бред преследования сменяется бредом величия. (О бреде мыслей и поступков, возникающих как следствие ипохондрии: ипохондрическое помешательство с бредом преследования», СТР- 703. «Трансформация бреда преследования, систематизация бредовых концепций, переход к идеям избранничества для великих судеб», стр. 714.) Если бы Morel включил в эту группу только больных с бредом преследования, у которых со временем развились идеи величия, то большую часть его материала составили бы больные хроническим бредом. Но ему нужно было, сверх этого, чтобы все начиналось с ипохондрии: поскольку ипохондрия, как мы знаем, чаще всего — проявление болезни наследственных девиантов и так как в этой группе типичный хронический бред встречается всего реже, то нам представляется маловероятным, чтобы его «преследуемые ипохондрики с бредом величия» могли составить достаточно однородную и стабильную группу, чтобы ее можно было включить в состав хронического бреда.

Ознакомление с двумя случаями Morel, которые он приводит как характерные, свидетельствуют, что речь здесь, в самом деле, идет о наследственных девиантах, вносящих в течение заболевания свойственную им вообще подвижность и неустойчивость психических процессов. В первом наблюдении («описание ипохондрика с галлюцинациями, сделанное им самим», стр. 342) мы имеем дело с мужчиной 28 лет, с малых лет отличавшимся суицидальными наклонностями, чрезмерной эмоциональностью, невропатией, мигренями; после полученного им тяжкого оскорбления (пощечина в публичном месте) он становится подавлен, пуглив, испытывает одновременно страхи за здоровье и страх преследования, делается возбужден, испытывает галлюцинации разных чувств, включая обманы общего чувства, начинает вести себя затем самым величественным образом, слышит голос Бога, избирающего его на царствование. У него, наконец, появляются чередования полной обездвиженности и крайнего двигательного возбуждения. «В это время, пишет Morel, наш ипохондрик уже неузнаваем. Он то в состоянии глубокого ступора, своего рода идиотизма с, по крайней мере, внешней приостановкой не только бредовой, но и вообще всякой интеллектуальной деятельности, то вновь внезапно и резко возбуждается. Вскоре ничто уже не может сравняться с его безумием, с бесстыдством его речей и извращенностью чувств и инстинктов. Он рвет на себе одежду, разрушает все, с чем соприкасается. Он прожорлив и все же худеет, полная бессонница поддерживает его круглосуточное состояние неистовства. Среди этого хаоса в умственных и эмоциональных отправлениях иногда все же создается впечатление, что у больного еще сохраняются прежние симпатии и привязанности: они всплывают время от времени на поверхность и, хотя тут же исчезают, но оставляют надежду, что для него не все еще потеряно.

Так вот, даже в этом запредельном состоянии больного знание его внутренних переживаний, заблуждений его ума позволяет нам объяснить причины его поведения и выработать план лечения. X… однажды признается нам, что чувствует во всем теле присутствие яда, который сжигает его изнутри. Он в самом деле страдает вздутием живота и урчанием в кишечнике, у него обложенный язык и тяжелый запах изо рта — что удивительного в том, что он считает себя отравленным? Он страдает также тяжелыми приступами сердцебиений и страхами, доходящими едва не до обморока, делается тогда бледен, дрожит и кричит о помощи.

Во сне, или вернее — в том промежуточном состоянии между сном и бодрствованием, которое заполняет его ночи, у него бывают устрашающие видения, он испытывает неизъяснимые ощущения, которые трактует затем в согласии со своим умственным состоянием. Ему кажется, что его пожирает некий внутренний огонь, который передается от него всему, что его окружает — кровати, предметам одежды; он чувствует, как по его телу пробегают языки пламени. Это новое ощущение предопределяет у него мысль о том, что его прокляли, что он уже находится в аду» и т. д.. Наконец, по миновании стольких последовательных и различных форм бреда, больной, как пишет Morel, в конце концов выздоравливает — что нас, заметим, нисколько не удивляет: при такой летучести и многообразии бредовых переживаний. Есть ли нужда добавлять, что этот больной не является ни преследуемым Falret, ни больным с хроническим бредом в нашем понимании?

Во втором наблюдении речь шла о 25-летнем больном, который в течение всей жизни совершал самые экстравагантные поступки: это, пишет Morel, душевнобольной ипохондрик, склонный к суицидальным и гомицидальным идеям и к алкогольным и сексуальным излишествам. Вот, впрочем, абзац наблюдения, описывающий его болезненные наклонности и задатки. «Чтобы избежать влечения, которое с неудержимой силой толкало его к убийству, L… брал с собой все имевшиеся дома деньги и убегал: шел из деревни в деревню, из кабака в кабак и предавался там отвратительному разврату, только истратив последний грош, он приходил домой: отупевший, огрубевший, стыдящийся самого себя, но внешне спокойный. Он возвращался к работе, обещал никогда более не поступать подобным образом, просил у жены прощения и сожалел о недавнем поведении, приступ проходил, но после непродолжительного перерыва все обновлялось: те же расстройства и те же внутренние их причины; периоды отсутствия больного все более удлинялись. Простой подсчет времени показал, что в течение последних двух лет он лишь полгода провел дома. Во время судебного процесса над ним один достопочтенный человек писал мне: «Никто у нас не строит иллюзий по поводу L…: это распутник, который довел жену до крайнего обнищания. Он убегал из дома, чтоб предаваться самому позорному разврату; во время своих отлучек, которые делались раз от разу все продолжительнее, он не покидал кабаков и публичных домов самого низкого пошиба». Мы, стало быть, присутствуем при различных фазах патологического существования этого «ипохондрика», когда он, едва не совершив убийство, обнаруживает перверзии в половой сфере и непреодолимое влечение к алкоголю. Если эти проявления болезни, которые наблюдателем-непрофессионалом столь незаслуженно расцениваются как следствия порока и распущенности, являются, каждое, самостоятельной болезнью из разряда так называемых мономаний, то к какой категории последних отнести этого больного? Но мы не исчерпали еще всех болезненных расстройств и задатков, которыми полнится история его болезни» (стр. 423). Затем развивается вспышка бреда величия, он говорит, что призван спасти Отечество и стать надеждой и опорой Империи. Позднее его привлекают к суду присяжных: он поджег скирду соломы, чтоб ему воздали наконец должное. Больной этот выздоровел от первого приступа, но затем, в связи с возвратом болезни, был возвращен в больницу Quatre-Mares.

Как и предыдущий, этот больной не может быть отнесен к больным бредом преследования Falret или нашим больным с хроническим бредом.

Как бы то ни было, огромный авторитет Morel оказал влияние на многих из тех, кто высказывал свое мнение в ходе интересующей нас дискуссии.

Рассмотрим теперь действительно замечательную работу Foville о помешательстве с преобладанием идей величия (A. Foville. Etude clinique de la folie avec predominance du delire des grandeurs. Paris, 1871). Мы находим в ней то, чего недостает труду Lasegue, посвященном бреду преследования. Foville забирает у Lasegue некоторых галлюцинирующих преследуемых больных: тех, у кого развивается галлюцинаторный бред величия, и относит их к новой диагностической группе, к мегаломанам. Если бы Foville включил в нее только больных, бывших преследуемыми и ставших мегаломана-ми, мы бы были бы полностью с ним согласны, но мегаломания Foville не включает в себя одних только больных с хроническим бредом, то есть, галлюцинаторно-персекуторных больных с медленным развитием бреда, приобретших со временем идеи величия: этот автор ввел в свою группу и больных, у которых галлюцинаторный бред величия развился сразу и остро, затем тех, у кого бред преследования и величия всегда шли рядом, и наконец, тех, у кого бред величия проявился первым и только затем развился бред преследования. Мы, таким образом, и здесь встречаем те же трудности: имеем дело со сборной клинической группой, общим признаком которой является наличие бреда величия и которая объединяет в себе поэтому разные случаи: не только в отношении клинических особенностей бреда, но прежде всего — по началу и закономерностям течения заболевания во времени.

Foville основывает выделенную им клиническую единицу на 12-ти наблюдениях. В 4-х первых речь идет о наследственных девиантах. Пятое наблюдение является случаем хронического бреда: «Мегаломания. Частичный систематизированный бред. Галлюцинации, идеи преследования. Последующие идеи величия.» Шестое наблюдение — единственное из 12-ти, где присутствует ипохондрический бред, который должен был бы, согласно воззрениям Morel, наличествовать у больного постоянно; этот больной также представляется нам наследственным девиантом. Шесть остальных наблюдений страдают чрезмерной краткостью, но в большинстве своем тяготеют, кажется, к хроническому бреду.

Все это еще раз напоминает нам о том, что группировка больных по симптомам, несмотря на наличие у них общего признака, в данном случае — мегаломании, представляет собой всякий раз некую клиническую мозаику, в которой напрасно искать единые для всех наблюдений прогноз и течение.

Третья лекция.

Четвертая лекция.

Пятая лекция.

Десятая лекция.

Одиннадцатая лекция.

Диагноз (продолжение). Систематизированный бред у наследственных девиантов.

В начале лекций о хроническом бреде мы привлекли ваше внимание к двум заслуживающим особого внимания особенностям этого заболевания: развитие его во взрослом состоянии больного и отсутствие заметных психических расстройств до манифестации болезни. У наследственных девиантов все не так и различия в этих двух существеннейших пунктах четко отграничивает одно состояние от другого. У наследственных девиантов задолго до вспышки заболевания имеют место аномалии характера, эмоциональные расстройства, умственные и моральные лакуны, иногда — обсессии и импульсивные влечения; уже в самом раннем возрасте обнаруживается психическая неустойчивость больного, предвещавшая появление новых и более тяжелых психических расстройств. Наконец и сам бред у них может проявляться значительно раньше, чем при хроническом бреде — идет ли речь о бреде величия или иного содержания: иногда он выявляется уже в возрасте 10, 12 лет, что само по себе безусловно свидетельствует о наследственном вырождении. Бредовые идеи таких больных овладевают их сознанием, остаются неизменными большую часть своего существования, не претерпевают сколько-нибудь значительных перемен, что также радикально отличает их от хронического бреда: с его прогрессированием и трансформацией всех болезненных проявлений. По характеру своему — это бред овладевающий, обсессивный, аналогичный навязчивостям или импульсивным расстройствам; он возникает у больных спонтанно, как бы по наитию: больной иногда доходит до него путем рассуждения, но чаще всего он возникает без предшествовавшей проработки, без участия галлюцинаций или бредовой интерпретации окружающего. Таков больной, представленный г-ном Ball Медико-психологическому обществу: у его пациента, претендующего на роль папы, бред величия возник 8 лет назад именно таким образом. Такова и другая наша больная, которую мы покажем позже: систематизированный бред величия установился у нее, независимо от галлюцинаций, еще в детском возрасте; бредовая концепция предопределила • все поведение этой больной, ставшей настоящей преследуемой преследовательницей. Она, следовательно, может быть отнесена и к этой последней группе, разбор которой нами уже закончен, и к группе систематизированного бреда наследственных девиантов, к рассмотрению которой мы сейчас приступаем.

То же в отношении бреда преследования: бредовые идеи и здесь развиваются без предшествовавшего вызревания и, какими явились на свет, такими же остаются в последующем — вплоть до своего исчезновения: не претерпевая при этом сколько-нибудь заметного изменения. Поэтому даже в трудных случаях ошибаться в отнесении наследственных девиантов к больным хроническим бредом и обратно допустимо лишь в течение достаточно непродолжительного времени. Рассмотрим наших больных.

В следующем описании перед нами предстанет женщина, с детства обнаруживавшая неизменный и систематизированный бред величия, фиксированный и лишенный динамики. Она убеждена в том, что ее близкие, носящие то же имя, что она, не являются ее родителями и родственниками, что они убили ее отца; убежденность в этом поддерживается постоянной бредовой интерпретацией окружающего. Ведет она себя как преследуемые преследователи, у которых, в отличие от нее, нет настоящего систематизированного бреда, о чем мы говорили выше. В 19 лет она пишет жалобу прокурору Республики, в 25 обвиняет отца в том, что он ее ограбил. В течение всей жизни она не устает преследовать родителей ненавистью и доносить на них правосудию. Бесконечны ее письма властям и в газеты, она преследует мать на улице и кончает тем, что стреляет в отца из револьвера — это для нее последнее средство привлечь к делу внимание судебных органов. Бред ее основывается не на галлюцинациях, а на разного рода «фактах», неправильно истолковываемых этой сызмалу предрасположенной к болезненному фантазированию пациенткой: бредовые построения утверждаются в ее сознании без какой-либо переработки с его стороны, они глубоко запечатляются в нем и сразу обретают характер неколебимой реальности, которая с каждым днем лишь упрочивается, подкрепляемая все новыми и новыми «фактами».

Набл. XXVII. — В… Мари, по мужу Н…, 36 лет, переведена из тюрьмы Сен-Лазар, где провела 2 месяца предварительного заключения после того, как стреляла в отца из револьвера. Среднего роста, избыточного веса, анемичная, она не обнаруживает однако каких-либо специальных стигм физического вырождения. Ее отец по характеру хмурый, пасмурный, много лет злоупотреблял алкоголем. Ленивый и жестокий, он бил жену, когда та была беременна больной, и всегда жил за ее счет. У его брата было трое детей, среди них — сын-пьяница и дочь-распутница. Бабка по отцу — проституировавшая алкоголичка, певшая в дешевых кабаках, ее часто подбирали пьяной на улице. Дед по отцу отличался мягким характером, он очень быстро пьянел. Мать — достойная крестьянка, не учившаяся в школе, некоторое время жившая монахиней в монастыре: обычно веселого нрава, без каких-либо нервных жалоб. Ее дочь (к свидетельствам которой надо относиться с большим сомнением) утверждает, что мать — «в высшей степени злонравная женщина, бездельница и пьющая». Иногда среди ссор случалось (тоже со слов дочери), что она падала на землю без чувств и без движений, могла заплакать от чтения статьи в газете. Поведение ее в отношении больной будто бы всегда было самое предосудительное: она толкала ее к проституции, навязывала общение с публичными женщинами. Брат матери — пьяница. Дед по матери очень злой по характеру, бил жену: та была найденыш, очень возбудимая и эмоциональная, по малейшему поводу начинала плакать, говорила о самоубийстве, хотела броситься в колодец, мало любила свою дочь. Один из братьев больной умер в 5 лет от судорог.

Мари в детстве болела только корью, у нее было хорошее здоровье. В 6 лет было замечено, что она онанирует; чтобы пресечь это, ей надели наручники. В 10 лет она характеризуется как злая, ревнивая, рассеянная, очень плохая ученица; с ней ничего не могут поделать в школе. Месячные с 13 лет. С 15-ти начинает ночевать вне дома и, когда ее спрашивают, где она была, кричит: «Караул! На помощь!» В 16 лет отправляется бродяжничать со сверстником, проматывает с ним его деньги. Пробует себя в самых разных ремеслах: поочередно становится швеей, прислугой, белошвейкой, разносчицей хлеба, сиделкой у больных. Легко приходит в ярость, топает ногами, вырывает клочья волос из головы матери. Мочится в постель до 20-ти лет — несмотря на все предпринимаемые в связи с этим меры. Половое влечение у нее было, видимо, чрезмерное, она отдавалась каждому: солдатам, подметальщику улицы, бродячим акробатам. При этом очень дорожила здоровьем и часто проверялась у врачей и ложилась на лечение в больницы.

Бред ее, начало которого относится к очень раннему периоду, основывался на ложных толкованиях событий, разного рода фразах, которые при желании Могли восприниматься двусмысленно. Больная отличается прекрасной памятью и софистическим даром спорщицы — она знает ответы на все вопросы и готова вступить в дискуссию по любому поводу. Она точно называет адреса и даты, искусно ставит слушателей перед затруднительными дилеммами, использует самые незначительные факты, подгоняя их к нуждам своего доказательства. Бред ее состоит в том, что она не дочь человека, имя которого носит: отец ее не кто иной как монсиньор G…, епископ Амьенский, убитый 30 лет назад. Убила же его ее Мать и г-н Bri…, который выдает себя за ее отца. Она наследница епископа, но Мать хочет присвоить ее деньги: она и от нее самой уже не раз хотела избавиться. Обо всем этом мать и «отчим» сами проговаривались в ее присутствии; кроме того, она совершенно не похожа на нынешнего мужа ее матери. В возрасте 5 лет, говорит она, будучи в церкви, она обратила внимание на то, как епископ, повернувшись к ним и увидев ее мать, словно окаменел; он и на нее посмотрел особенным образом и она была тогда потрясена этим. Некоторое время спустя монсиньора G… убили. Человек, обвиненный в этом преступлении, заходил к ее матери. Последнюю допрашивали после случившегося, спросили, не выходила ли она в день преступления из дома, она отвечала что нет, но дочь сказала, что это неправда. После этого г-н Bri… прямо-таки вцепился в поручни кресла, чтоб не свалиться на пол. Спустя какое-то время дядя больной будто бы сказал: «Мы опоздали, завещание уже составлено. Надо отдать Кесарю кесарево». «Да, отвечала мать, если она не умрет, будет плохо». Разговор этот явился для больной неопровержимым доказательством ее правоты, их признанием в совершении преступления. На церковных праздничных процессиях она будто бы носила самые богатые головные уборы: благодаря щедрости епископа. Когда ей исполнилось 7 лет, мать решила уморить ее. В 8 лет ее помещают в монастырь, где она заболевает: она уверена, что мать дала монахиням поручение освободиться от нее любыми средствами. Она утверждает, что уже тогда была убеждена в этом — так же, как и в том, что мать была инициатором убийства епископа. В 13 лет она возвращается в свой дом. К этому времени у нее имеются несомненные и стойкие идеи отравления. Сидр вызывает у нее рвоту — она боится есть дома, считает, что мать хочет любым путем от нее отделаться, и отказывается от еды. Она запоминает фразы, звучащие особенно многозначительно. «Что4! они там делают?"— спрашивает дядя у матери: он имеет в виду, конечно же, тех, кого невинно осудили за убийство епископа. В другой раз кюре, уходя от них, вскричал: «Бедный ребенок!» Бабушка сказала как-то: «Кровь невинных вопиет о возмездии». В другой раз (ей было тогда четырнадцать) какая-то женщина спросила у матери, не помнит ли она дело об убийстве G…, и та бросила на нее взгляд исполненный ярости. Больше она этой женщины не видела и полагает, что та стала жертвой своей неосторожности. В 13 лет у нее случились боли в желудке — был вызван врач, который сказал: «Попробуем-ка противоядие»; «Я очень испугалась, когда услышала про это противоядие». Она была уверена, что мать хочет отравить ее, но не смела никому пожаловаться: ее бы «тут же придушили, пикни она словечко». И десять лет спустя она так же уверена в реальности тогдашних попыток отравления. Врач прекратил свою благотворительную деятельность — потому, что не захотел оказаться замешанным в грязную историю. Когда она была в монастыре, некий иезуит зашел к ней и спросил ее имя. «Мари, — отвечала она. — Но у вас есть и фамилия? — Да, Bri…". Имя это произвело, по ее словам, на него такое же впечатление, как если бы изо рта ее выпали раскаленные угли. Он сказал ей: «Так помните же, что вас зовут Bri…» — и это тоже показалось ей очень странным. У нее, следовательно, могло быть и другое имя — и вспомнила здесь разговор, происходивший между ее матерью и неким крестьянином, который сказал: «У нее в жилах течет благородная кровь». Идеи преследования, бредовые истолкования происходящего со временем все более усиливались: «Ну и гримасы строили мне везде, куда бы я ни приходила! Я слышала, раз сказали: «Ну и ну». На меня глядели как на какую-нибудь диковину и обращались ко мне только, чтоб услышать мой голос, только для этого». Какая-то женщина принимает в ней участие, хочет помочь найти место работы — она посчитала ее пособницей иезуитов.

От 13 лет до 21 года она живет с матерью и та будто бы все время преследует ее ненавистью. По ночам мать сторожит ее, глядит, крепко ли она заснула. Однажды она будто бы приблизила к ее лицу лампу и сказала мужу: «Пойди погляди на нее… Точь в точь как тот на смертном одре. Я это специально делаю, чтоб приучить себя к последнему удару». Ей было ясно, что речь идет о ее смерти. В 19 лет у нее появляется постоянный любовник — она чувствует себя в большей безопасности и подает на мать жалобу в суд, обвиняя ее в дурном обращении с нею. Она постоянно носит теперь с собой кинжал и говорит, что он предназначается матери. В 25 лет снова хочет привлечь мать к суду, обвиняя ее в подлогах и кражах. Она выходит замуж и заражается от мужа сифилисом.» Оба залезают в долги, арестовываются по подозрению в краже, но дело против нее (по ее версии — заговор) закрывается, их отпускают. Она доверяет мужу заветные мысли, которыми живет с детства, рассказывает про деньги, которых ждет, обещает отомстить за себя, как только вступит в права наследства. Она заставляет мужа написать все это: изложить на бумаге «историю Амьенского преступления» и послать нотариусам. Мать будто бы продолжает попытки отравить ее — больная следит за ней, начинает делать это с раннего утра и однажды бросается на нее с ножом. В последние три года она, уйдя от мужа, живет одна, избегает всяких встреч с людьми, питается чем придется. Чтобы рассеяться, холит удить рыбу, сидит на берегу до позднего вечера. В последний год более чем когда-либо занята мыслями о своем высоком происхождении и о том, что ее ограбили. Она рассказывает и своему домохозяину, что она дочь епископа и что ее ждет огромное наследство, но его хотят у нее похитить. Временами делается более агрессивна в поведенной и высказываниях, говорит, что о ней еще будут говорить как о Луизе Мишель. Она неколебимо верит в свои права и продолжает за них бороться. Вначале она хочет испробовать все легальные средства, но в случае неудачи решится на громкое дело. Она заставит правосудие заняться ею: выстрелит в Bri… из револьвера. Она посылает матери письмо на 12-ти страницах, в котором обвиняет ее в дурном обращении с ней и снова — в воровстве и фальсификации документов. То же она пишет и кюре деревни, в мэрию, в газету, прокурору Республики и т. д.. Наконец, в декабре 1887г покупает револьвер. 24 декабря идет к отцу, требуя от него объяснений, поджидает его в 6 часов утра на улице. Отец ожесточается и говорит, что найдет на нее управу. Она идет с ним до мастерской и здесь перед рабочими напоминает ему «Амьенское дело» и обвиняет в том, что он отправил на гильотину невинного человека. Потом уходит, но вечером подкарауливает его у дверей мастерской и стреляет в него из револьвера: не чтобы убить его, но чтобы заставить правосудие произвести надлежащее расследование.

В больнице она уже более года и все это время пребывает в состоянии полного наружного душевного равновесия. Она, как и в первый день, твердо убеждена в обоснованности своих обвинений и правоте своего дела — ей нужны судьи и никто больше. Она нисколько не сожалеет о том, что сделала. Галлюцинаций и расстройств общего чувства у нее не выявляется.

Следующий случай — наследственного девианта, у которого довольно остро развивается состояние с бредом величия: он считает себя королем Голландии и все свои трудности связывает с преследованием его со стороны тех, кто заинтересован в его исчезновении с политической арены. Его бред длится уже 5 лет, он отличается большой связностью и систематичностью. Задержан он был при довольно курьезных обстоятельствах: он занял у одного из своих молодых сограждан 100 франков и дал расписку, которую подписал: «Принц Оранский», его кредитор недолго оставался под гипнозом громкого титула. У этого больного имеются уже отмеченные нами выше особенности бреда: связная, систематизированная фабула, не претерпевшая однако никаких изменений в течение всего времени существования.

Наблюдение XXVIII К… 42-х лет поступил в приемное отделение 24 марта 1888г — переподом из тюрьмы после постановления суда о прекращении дела, возбужденного по обвинению в мошенничестве, какого, нам уже известно. К… — бакалейщик из Лейдена. Он вспоминает, что в детстве его часто водили в королевский дворец, где он видел королеву. Он учился до 18-ти лет и получил, по его словам, хорошее образование: знает немецкий, английский, немного говорит по-французски. В детстве перенес брюшной тиф. В 18 лет поступил в одну из высших военных школ и дважды сдавал офицерский экзамен, но не прошел его — ему посоветовали тогда заняться коммерцией. Будучи слушателем военной школы, он несколько раз обменивался рукопожатиями с наследным принцем. Начав предпринимательскую деятельность, он освоил производство стеарина и несколько лет спустя открыл собственное дело. В 27 лет женился — жена принесла ему 40 тысяч флоринов приданого. До 1883г в его жизни не происходило ничего примечательного. За эти годы умер старший сын короля, позже скончался другой его сын и трон Голландии остался без преемника. Именно в это время у больного появились необычные мысли относительно его происхождения и обстоятельств рождения. Он решил, что является сыном короля, и под этим углом зрения пересмотрел всю прежнюю жизнь, подверг ее ретроспективному переосмыслению обнаружил множество мелких фактов, свидетельствующих в пользу его предположения и дополняющих общую картину: его представления королеве, когда он был еще ребенком, обмен рукопожатиями с наследным принцем, подарки от него в офицерской школе. С этого же времени его будто бы все начали бояться и преследовать.

В 1883г, когда он пел в церкви, к нему внезапно подошли и сказали, что его сын тяжело болен — он поспешил домой, но застал сына уже мертвым. Убежденный в том, что сына отравили, он настаивает на экспертизе трупа и подает жалобу в суд, хотя врач говорит ему, что сын умер естественной смертью. Он и теперь уверен, что гувернантку сына осудили тогда на 10 лет за убийство, ему же этого не сказали, чтобы вконец его не расстраивать. После этого он начинает жить на широкую ногу, покупает большой загородный дом, предпринимает другие непомерные расходы. В семье считают, что он выиграл в лотерее, но дело вскорости кончается полным банкротством. Загородный дом идет с молотка, жена и дети покидают его, он остается один в обществе двух стражей порядка: для него еще одно доказательство того, как все его страшатся. Ночью он слышал лай собак — хорошо, говорит он, что он не пошел взглянуть, что там было: если б пошел, его б застрелили, он это вовремя почувствовал: там был сын бургомистра, пришедший, чтоб его уничтожить. В другой раз он принял слабительное и почувствовал сильные колики — ему стало ясно, что была предпринята попытка его отравления.

Всюду где бы он ни был, из разговора окружающих следовало, что он связан с некой тайной; понемногу везде: в кафе, на улицах Гааги — стало слышаться: «Вот он». Он добился приема у государственного министра — для него лишнее подтверждение его значительности: простого гражданина бы не приняли. Он обращается и к королю с ходатайством об аудиенции — его уговаривают отправиться на время в Париж: пока его дела не придут в порядок. Он уезжает во Францию и здесь каждый месяц получает от голландского посольства 100 франков — новое, по его мнению, доказательство того, что его намеренно держат вдали от Родины. Он следит за газетами и в курсе всех дел своей страны: знает, например, что в случае отсутствия наследника престола герцогство Люксембургское отойдет герцогу Нассаускому и через него — Германии. Именно этот герцог и заинтересован в том, чтобы он исчез с политического горизонта. Но умри завтра голландский король, он и двух дней не пробудет во Франции: откроются секретные бумаги, его признают королем и призовут править страной. У него лично будут миллионы, которые католические семьи давно уже скопили в ожидании короля-католика. Ему, впрочем, не нужны лишние почести, он просто хочет вернуться и увидеть свою семью. Пока же его туда не пускают, не хотят даже перевести в голландскую больницу: боятся, что он раскроет свои карты.

В следующем наблюдении мы имеем дело с больным с систематизированным ипохондрическим бредом, имеющим двадцатилетнюю давность. Ипохондрические идеи здесь также остаются неизменны — они лишь время от времени расцвечиваются иными бредовыми вспышками: депрессивными или, напротив, маниакальными, с идеями величия; основной же бред выглядит совершенно иначе, чем при хроническом бреде.

Набл. XXIX. L… Огюст поступил в больницу 27 июня 1881г.

По словам жены больного, он обеспокоен состоянием своего здоровья начиная с 1868г: за это время перебывал у многих докторов, пробовал разные виды лечения, но страхи его с тех пор только усилились. L… всегда был психически неустойчив — эта черта сквозит и теперь в особенностях его состояния. Он считает, что страдает воспалением костей и растворением костной извести — мысли эти в течение 7 лет остаются у него без какого-либо движения. В этом свете он истолковывает все свои болезненные ощущения: «Мое небо треснуло, то что я ем, попадает в челюсть, мой позвоночник сломан посредине и на уровне плеч, мой рот расколот, мозг словно погружается в него, какой-то шар опускается 8 живот, а на груди открылась язва» (речь идет о фурункуле), «шея у меня трещит — это ломается кость, губы рассечены, правая щека тоже, глаза соединяются с яичками, от спины все отделяется и падает вниз одним куском мяса. Глаз тоже сзади расщепляется, из него выходит большой нерв, идет вниз до полового члена и в тазу раздваивается». У него нет больше первого шейного позвонка, ягодица разбита, кости отделяются одна от другой. В действительности же у него имеется язвочка на твердом небе и большие отложения зубного камня. Когда ему удаляют их, он уверен, что перенес большую операцию, что у него теперь нет верхней челюсти справа и т. д. и т. п.; ходит он обычно сгорбившись, что соответствует его самоощущению. Периодически его тревога усиливается и к ипохондрическим переживаниям присоединяются собственно депрессивные.

Жизнь, которую он ведет, ничего хорошего из себя не представляет, его хватит ненадолго, завтра уже его не будет. Он с этим давно свыкся, сама смерть его будет такой же печальной, как и жизнь: друзья от него отвернулись, он умрет презираемый всеми, никто не придет на его похороны. Между тем он никогда никому не делал зла — его же все предали. Он, правда, не вернул кое-каких долгов, но если он и брал взаймы, то из одних добрых побуждений, его можно упрекнуть лишь в чрезмерной доброте к людям. «Видите же, все у меня лопается, из меня течет, опять треснула кость, все внутри сломано». Он показывает руки, десны, вбирает голову в плечи, принимает, если так можно выразиться, анкилозированную позу, вид его самый мрачный, взгляд застывший, угасший. Потом вдруг эта пантомима покорности, безнадежности и боли внезапно слетает с него, он распрямляется, оставляет жалобный тон, переходит на иной, решительный, внятно произносит: «Это ужасно, господа, что про меня только не рассказывают. Говорят, что я онанирую, что я насильник, это ложь. У меня никогда не было отношений с моими учениками, я никого в жизни не соблазнил, то что я имел с женщинами, было с их согласия. Хорошо, я могу в этом признаться, я и в самом деле иногда касался себя, но это было очень редко и мне было тогда всего восемнадцать. Я очень берегу себя в этом отношении — уже 15 лет как я не дотрагиваюсь до своих органов. Даже чтоб помочиться и то — я только расстегиваю штаны и, пока делаю это, держу руки на бедрах. Впрочем, все это мне уже безразлично — что меня действительно убивает, это что меня хотят судить и расстрелять за дезертирство. А я и не знал совсем, что числюсь в дезертирах. Меня приговорили к смерти за то, что я обесчестил жену капитана: я был дезертир и не мог поэтому жениться на капитанской вдове — мой брак признан недействительным, меня отлучили от Церкви, Церковь меня отвергла. Пусть так, пусть моя смерть будет жалкой — Императрица хочет, чтоб меня расстреляли, я слышу об этом отовсюду, об этом говорят в вашей лечебнице. Осторожней с ними, месье, в этом месте очень много злых людей.» Бывает и так, что он говорит в таком же тоне о своих немыслимых страданиях, но достаточно, чтоб что-то его отвлекло- чтение, разговор по соседству, чей-то оклик — как он преображается, начинает выглядеть иначе, лицо его освещается новым интересом, он все бросает и идет куда позвали. Как-то он согласился давать детям уроки танцев и, выполняя новые обязанности, совсем, кажется, забыл свои недавние переживания.

Зимой у этого больного случился довольно тяжелый бронхит. Его практически невозможно было выслушать через стетоскоп: он кричал на крик, чтобы показать, какие у него хорошие легкие, тут же демонстрировал ямку, свидетельствующую об отсутствии у него одного из шейных позвонков и т. д.. Вот, по его мнению, 12 причин его болезни: «пять приступов апоплексии — когда кровь бросается в голову, неоднократные попытки отравления: стаканом белладонны, двадцатью граммами мышьяка и двумя граммами опия; избыток пота, психические причины, торговые и семейные неприятности».

В последнее время у него наблюдаются обострения с идеями величия. Статьи в газете, любого другого чтения ему достаточно, чтоб он принялся за сочинение проектов реформ: в финансах, экономике, политике и религии. Когда он пишет или обсуждает что-нибудь, то далеко отклоняется от отправной точки (верной или вздорной) и выводит бесконечные «логические» следствия; мысли свои он выражает цветистыми, напыщенными фразами, считая их, разумеется, истиной в последней инстанции. Папка с историей его болезни содержит огромное количество проектов, которые он рассылает отдельным министрам, в правительство, директору больницы и т. д.. Но его первоначальная мысль о костоеде остается неколебима, аргументы против нее лишены для него всякой убедительности. Каждый вечер он прощается с соседями: эта ночь будет для него последней.

До сих пор мы наблюдали у наследственных девиантов лишь спонтанное, не обусловленное внешними причинами, возникновение бреда. Больной, которого мы теперь покажем, являет собой пример того, как болезненное наследственное предрасположение психики пришло в движение под влиянием нездорового образа жизни: злоупотребление алкоголем вызывает у этого больного приступ алкогольного психоза, после которого возникает систематизированный бред преследования, сохраняющийся уже три месяца. Вначале картина психоза выглядела очень богатой, с множественными галлюцинациями зрения, слуха: он видел вокруг себя активно действующих лиц, сцены сражения, окровавленные жертвы и сохранил обо всем этом лишь самое смутное воспоминание, но в последующем бред систематизируется и сопровождается одними слуховыми галлюцинациями и обманами общего чувства: речь идет о бреде преследования и отравления.

Набл. XXX. L…, камердинер 47 лет. Бабка по матери, умершая в 80 лет, перенесла в течение жизни несколько судорожных припадков. Дядья по матери были пьяницами. Отец тоже пил, умер от водянки. У брата отца были эпилептические приступы.

Сам больной припадками в детстве не страдал, до 11 лет посещал школу, умеет читать и писать. Очень впечатлительный, обидчивый, он мог придти в неистовство по незначительному поводу. Был последовательно выездным лакеем, солдатом, камердинером. Два года проработал в клубе, где имел право пить во время работы: поскольку вина там было в избытке, а заработки — высокие, он быстро пристрастился к большим дозам алкоголя: мог, по его словам, пить с утра До ночи и сильно растолстел, пока здесь работал. Оставив это место, он устроился камердинером. В это время он познакомился в винной лавке с неким С…, которому дал взаймы денег: тот будто бы неоднократно судился за кражи и мошенничество и принадлежал к «черной банде», завладевшей сорока питейными заведениями, не заплатив ни за одно из них. За 15 дней до поступления в больницу у больного начались зрительные обманы самого неприятного свойства: он не спал, перед глазами его тянулись черные нити, он видел пожар, вооруженных людей на балконе, грозивших его убить. Галлюцинации продолжались несколько дней, затем он стал спокойнее и начал уже выздоравливать от алкогольного делирия, когда ему показалось вдруг, что в их доме убита женщина. Он вспомнил, что С…, «бандит худшей марки», расспрашивал его незадолго до этого, не водятся ли у этой дамы деньги, и что он входил в дом за час до ее прихода. Он вообразил далее, что его любовница повсюду рассказала о случившемся и на него все глядят теперь странным образом. Перешептывания здесь и там убедили его в том, что его обвиняют в совершении этого преступления — он клянется «всеми святыми», что «всегда был честен, никому не делал зла, что он, наконец, слишком большой трус для такого дела». Он думает, что кто-то воспользовался его отсутствием, чтобы «повесить» на него убийство, совершенное С…, что его с этой целью усыпили вином и медикаментами, которые совершенно затемнили ему голову. Он слышит голоса, говорящие ему: «Совершено преступление», и без конца задает себе один и тот же вопрос: «Что, могут решить, что это я сделал?» — эта фраза неотступно за ним следует. Он отдает себе отчет в том, что слышащиеся ему голоса отличаются от голосов обычных людей: они «идут будто из сна». Ему говорят: «Твоего хозяина убили, чтоб потом ограбить». Он убежден в том, что все принимают его за убийцу, и видит, как все с любопытством его разглядывают: ему готовится примерное наказание. Он не осмеливается обратиться в больнице к фельдшеру и находящимся здесь больным: он узнал в них людей со старого места работы. Однажды он прочел в газете статью о кремации и с тех пор более всего на свете боится сожжения. Его предупредили, что его «бросят в печь и кремируют», одна женщина сказала: «Это все-таки несчастный человек, его должны кремировать, это навечно». Именно кремация обречет его на вечные муки. Он хочет приблизить конец своих терзаний и ускорить смерть, колотится головой о стену и о края кровати, бьет себя утюгом, оставленным в его палате. Поскольку все равно придется умереть, лучше самому убить себя и сделать это незамедлительно. Его помещают в наблюдательную палату — ему кажется, что его хотят здесь отравить, он отказывается от пищи, находит в ней резкий привкус; тот, кто принес ее, своим видом будто хотел сказать: «А, он понял, что ему подсыпали яду, потому что он сам убийца. Все, пришел его последний день, смертный час его будет похуже всякой казни». Он считает, что все происходит не в Париже, а в другом городе, и узнает тамошние сады в окрестностях больницы Идеи преследования со временем лишь возрастают в силе. «Вы меня вызвали в кабинет, говорит он, специально для того, чтобы люди услышали, что я скажу». Больные отказываются от общения с тем, кого считают убийцей, газеты пишут о его преступлении, называют его «свиньей». Он по-прежнему считает, что в пищу ему подсыпают яд, отчего он испытывает «боли во внутренностях, покалывания и дрожь в теле». «Я вижу, что все кончено, безутешно говорит он, меня скоро не будет».

«ч. Истории разных больных, с которыми мы только что ознакомились, наглядно демонстрируют фундаментальные различия, отделяющие хронический бред от бреда наследственных девиантов — как бы ни варьировали в пределах своей группы описанные выше случаи. Имеет ли место развившиеся еще в детстве бредовые идеи величия, которые предопределяют характерное для девиантов-преследователей бредовое поведение (Набл, XXVII), или бред преследования, который вырастает из алкогольного делирия (Набл. XXX), имеем ли мы дело с неизменными в течение всей жизни бредовыми построениями или же со вспышками полиморфного, текучего бреда — во всех случаях задолго до развития бреда наблюдались то более, то менее очевидные проявления преморбидной патологии, исходно связанной с отягощенной наследственностью, с болезненным складом психики. Мы ни разу не встретились здесь с закономерностями течения, сходными с теми, что неизменно и единообразно присутствуют при хроническом бреде: с последовательностью четырех периодов заболевания, со строго этапной его эволюцией.

ПЯТАЯ ЧАСТЬ.

Вторая лекция.

АЛКОГОЛИЗМ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Раздел 1.

Опьянение человека; период возбуждения; умственные расстройства; бессвязность; развитие общего паралича и анестезии; коматозное состояние.

Когда человек, обычно непьющий, принимает непривычно большую для себя дозу алкоголя, он, как известно, пьянеет Первые проявления опьянения — легкая возбужденность, расторможенность, ощущение полноты жизни и благополучия: все заботы отходят на второй план, речь и жестикуляция оживляются, мысли текут быстрей обычного, чувства выплескиваются наружу с особенной легкостью.

Возбуждение постепенно возрастает, мысли утрачивают ясность, хуже формулируются, ум перестает подчиняться законам разума. Пьяный человек в эту минуту может выглядеть самым различным образом веселым, грустным, нежным, до сих пор не ясно, чем это определяется характером ли больного, его наследственными задатками, физиологическими обстоятельствами, в которых застает его опьянение, или же (или в дополнение ко всему прочему) свойствами того или иного горячительного напитка и количеством и способом его принятия

Как бы то ни было, далее на смену умственной экзальтации идет помрачение рассудка мысли становятся вовсе непоследовательны и не сообразны с действительностью, слух и зрение притупляются и одновременно становятся подвержены иллюзиям, обоняние и вкусовое чувство извращаются, общая чувствительность вначале ослабевает, затем снижается до степени глубокой анестезии, так что самые тяжелые, калечащие человека травмы поначалу им не ощущаются Добавим, что к этому времени речь его стала совершенно неразборчива, взгляд — лишенным всякой выразительности, он не стоит на ногах, затем Расслабляются сфинктеры и угнетаются физиологические функции, температура тела падает, развивается состояние коматозного сна с

утратой всех видов чувствительности — жизнь человека в каком-то смысле приближается к чисто растительному существованию.

Судорожная форма опьянения (ivresse convulsive). Нам представляется ошибочным выделение из общей картины опьянения этой разновидности, которая, по определению Percy, сопровождается припадками с клоническими судорогами и состоянием маниакального неистовства. «Десять мужчин с трудом удерживают этого ненормального, пишет он. Взгляд его яростен, глаза сверкают, волосы стоят дыбом, жесты угрожающи, он скрипит зубами, плюет людям в лицо и, что делает картину особенно отвратительной, пытается укусить того, кто к нему приближается; его ногти впиваются во все, что попадается ему под руки; если дать ему волю, он все порвет на себе, будет царапать пальцами землю, издавать бешеные вопли». Как явствует из описания, мы имеем дело с тяжелым маниакальным приступом, не имеющим отношения к обычному опьянению и связываемого некоторыми авторами с употреблением фальсифицированных, некачественных алкогольных напитков.

Если иллюзии при опьянении явление обычное, то галлюцинации, напротив, большая редкость и некоторые авторы, Marce в их числе, о них вовсе не упоминают; другие же, наделяя опьянение симптомами, принадлежащими иным фазам алкоголизма, пишут не только о них, но и о суицидальных идеях, ими порождаемых, и импульсивных влечениях, ими развязываемых. Все эти явления не вызываются собственно опьянением, но представляют собой острые расстройства иного происхождения: это либо симптомы алкогольного бреда, начавшегося у больного после длительного пьянства, либо, у наследственно отягощенных лиц — проявления прежде дремавшего и пробужденного алкоголем предрасположения. Сейчас мы попытаемся проследить прогрессирование алкогольной интоксикации от простого опьянения до развития алкогольного бреда на экспериментальном материале.

Раздел IV. Лечение.

I. Опьянение. Первое, что необходимо сделать пьяному человеку — это вызвать у него рвоту: особенно, если есть основания думать, что в его желудке еще присутствует алкоголь. Можно применить рвотный камень или, лучше, порошок ипокекуаны, действие которых облегчается приемом внутрь теплой воды; или же, что еще проще и предпочтительней в случаях, когда нужно действовать незамедлительно, пощекотать мягкое небо, чего обычно достаточно для вызывания рвотного движения. Надо придать затем вашему подопечному горизонтальное положение с приподнятым головным концом и покрыть его тело чем-нибудь теплым: чтобы предотвратить воздействие низкой температуры воздуха, которая, взаимодействуя с гипотермией, обусловленной опьянением, может вызвать переохлаждение организма — с последующими расстройствами и осложнениями. Неплохой эффект дает нашатырный спирт: в питье или в клизме. Чай, кофе, растирания, горчичники и т. п. — необходимы, когда имеются более или менее выраженные явления общей атонии и заторможенности.

II. Алкогольный бред. Алкогольный бред, включающий в себя, как мы уже видели, подострые проявления алкоголизма, или случаи простого, без лихорадки и соматических осложнений, delirium tremens: требует не так уже много собственно медицинских назначений — нужны прежде всего профилактические меры предупреждения алкогольных эксцессов в будущем.

Из фармацевтических препаратов прибегают к слабительным, реже — рвотным и мягко-послабляющим средствам, показания к которым определяются состоянием пищеварения больного: их применяют для очищения верхних отделов пищеварительного тракта от налетов, характерных для лиц, злоупотребляющих алкоголем.

Бывают необходимы клизмы: для борьбы с упорными запорами, свойственными некоторым из этих больных. В первые дни широко, в избыточном количестве даются жидкости, обладающие мочегонным, разжижающим кровь и умеренно возбуждающим аппетит действием; позже их с успехом заменяют на настои или очень легкие отвары горечей: горькой квассии, горечавки, хмеля, принимаемые в течение дня или с приемом пищи — в последнем случае их можно давать с вином в качестве ежедневного обеденного напитка. Эти горькие настои как будто бы облегчают пищеварение; мы видели, как многие алкоголики, охотно и с пользой для себя, успокаивают ими потребность в водке и в больших количествах вина. Полезны наконец кофе и небольшие дозы хинного вина, которые следует давать после приема пищи, а не перед ним и, естественно — не натощак утром; больные привыкают к ним и принимают как ежедневное тонизирующее, взбадривающее средство. Некоторые пьяницы действительно считают, что нуждаются в таком стимулировании, что их расстроенный желудок не способен самостоятельно справляться с нуждами пищеварения, они прибегают к крепким напиткам, чтобы придать себе бодрости и силы, и разубедить их в этом невозможно; поскольку горечи, употребляемые с той же целью, часто приносят им субъективное улучшение, они начинают пить их систематически.

Мы входим в эти, с виду незначительные, подробности, потому что всякие средства, как большие, так и малые, хороши, если они помогают в борьбе с пьянством.

Изоляция больных. Помимо лечебных мероприятий, почерпнутых из собственно медицинского арсенала, есть еще одно, особенно важное и заслуживающее отдельного рассмотрения — я имею в виду госпитализацию больных и ее необходимую продолжительность. Каждого ли больного алкогольным бредом необходимо изолировать от общества? Поставленная таким, общим, образом проблема однозначно решена быть не может. Именно для ответа на подобные практические вопросы необходимо деление всей массы больных на составляющие их подгруппы.

Очевидно, что для выделенных нами второй и третьей групп (2-ая: больные с медленным выздоровлением и легко возникающими рецидивами и 3-я: алкогольный бред у наследственно-предрасположенных лиц) интернирование безусловно необходимо; в отношении первой группы (больные с быстрым и полным выздоровлением), а также всех больных, у которых психотические расстройства длятся не более 3-4-х дней болезни, необходимость изоляции и принудительного стационирования выглядит достаточно спорной.

Lasegue заканчивает свою статью о подостром алкоголизме следующими фразами: «Диагноз подострого алкоголизма, являющегося лишь преходящим, кратковременным состоянием, должен быть точен: врач, поставивший его, предсказывает скорое выздоровление больного. Смешение его с длительно протекающими психозами, требующими более радикального вмешательства, означает совершение тяжкой ошибки, нежелательные последствия которой не нуждаются в комментариях».

Вот определение, которое г. Lasegue дает подострому алкоголизму.

«Я называю подострым алкоголизмом безлихорадочную форму алкогольного бреда, которая не сопровождается выраженными расстройствами со стороны центральной нервной системы, при которой не наблюдается коматозного состояния, маниакального неистовства и т. д., а также тех местных и общих циркуляторных расстройств, которые сопутствуют острой алкогольной лихорадке; длительность психоза при нем редко превышает две недели и обычно короче недели; наблюдается делириозное состояние, которое само по себе достаточно характерно; столь же симптоматичны тремор, бессонница и более или менее выраженные расстройства со стороны пищеварительного тракта. Хотя состояние это занимает промежуточное положение между острыми и хроническими формами алкоголизма, оно достаточно отличается от тех и других, чтобы по его проявлениям можно было ставить прогноз заболевания; она очень распространена и покрывает собой три четверти наблюдаемых в клинике случаев.

Выделяя эту группу, г. Lasegue, на наш взгляд, объединяет в ней случаи, которые с практической точки зрения целесообразнее было бы рассматривать раздельно. Действительно, мы находим в ней, наряду с больными, выздоравливающими в течение недели, тех, у кого психоз продолжается две недели и более. Последние часто выходят из приступа с идеями преследования, меланхолическим бредом и т. д., что, естественно, заставляет относиться к ним иначе, чем к первым. К этому следует прибавить, что вначале, на высоте алкогольного психоза почти невозможно предсказать, какие из больных сохранят бредовые идеи по выходе из острого состояния, какие нет, и что, к тому же, идеи эти выявить у таких больных совсем не просто, что может привести к неправильной оценке случая, к непринятию необходимых мер предосторожности и преждевременной выписке, если больные были стационированы.

Г. Motel в своем «Анализе памятной записки г. Lasegue» так формулирует практические меры, которые вытекают из этого исследования. «Такие выводы, пишет он, сами собой напрашиваются по прочтении этой работы и главный из них следующий. В большом числе случаев нет никакой необходимости помещать в приюты для душевнобольных лиц, обнаруживающих симптомы простого подострого алкоголизма: они быстро выздоравливают — им нужна для этого лишь изоляция от окружающих и создание спокойных условии лечения, чего можно достичь и не прибегая к административно согласованному стационированию.»

Сама идея безусловно верна: алкоголиков, длительность психоза которых не превышает недели, предпочтительней лечить в ином месте, нежели лечебница для душевнобольных, но не следует забывать и того, что прекращение бреда и галлюцинаций само по себе еще не составляет полного выздоровления: обычно в течение еще нескольких дней у больных сохраняются церебральные жалобы, сон их страдает сновидениями и кошмарами, их беспокоят расстройства пищеварения, располагающие их к новым эксцессам, чреватым повторными рецидивами.

Поэтому в реальных жизненных обстоятельствах, в отсутствие Специальных больниц или изоляторов для больных такого рода: где их можно было бы выдерживать время, необходимое для выздоровления, целесообразней все же помещать подобных больных в психиатрические больницы, где благодаря постоянному наблюдению меньше шансов для всякого рода неожиданностей и откуда больного можно незамедлительно выписать, как только состояние позволит ему пользоваться свободой, а не злоупотреблять ею.

Все что мы сказали уже о группе больных с медленным выздоровлением и легко возникающими возвратами болезни, говорит в пользу того, что их стационарное лечение должно занимать больше времени сравнительно с первой группой: оно должно продолжаться у них и после прекращения бреда и галлюцинаций. Мы знаем о таких больных, что они движутся к развитию хронического алкоголизма, что новые рецидивы ведут у них к необратимым органическим изменениям: больные эти должны, следовательно, стационироваться на более длительные сроки — лишь эта мера позволит создать условия, благоприятствующие поддержанию их здоровья, выработке У них сопротивляемости в отношении внешних и внутренних причин, побуждающих их к самоотравлению алкоголем.

С другой стороны, именно в этой категории мы находим больных с профессиональной предрасположенностью к пьянству: это повара, торговцы вином и иным товаром, наемные рабочие, оставляющие дом в поисках заработка и под влиянием нового окружения приобретающие пагубные привычки. Единственное спасение этих больных — в полном воздержании от алкоголя, но никакие страстные призывы, никакие авторитетные советы не могут оказать воздействия на сложившийся уклад жизни; надо во что бы то ни стало вырвать их из среды, в которой все соблазняет их и толкает к продолжению пьянства. Изредка нам удавалось это: трижды мы узнавали от наших больных, покинувших Париж, что мера эта оказалась успешной; но чаще всего никаких известий от больных не было: по всей видимости, они возобновляли свои эксцессы; некоторые, возвращаясь к нам в качестве пациентов, рассказывали, насколько хрупкими бывают в таких случаях все принятые обеты.

Что касается третьей группы, состоящей из наследственно отягощенных лиц с частыми рецидивами заболевания, у которых после приступов алкогольного бреда долго сохраняются резидуальные бредовые идеи, то задерживая их в больнице, мы ничего не теряем и лишь выигрываем: таких больных следует выписывать только после полного прекращения всех имевшихся у них расстройств и лечить их не менее трех месяцев, а то и более. Достаточно, впрочем, беглого ознакомления с историями жизни этих несчастных, чтобы удостовериться в том, что, как жестоко это ни звучит, но время, проведенное ими в больницах, было самым спокойной порой их бурного существования. Но и после выписки, чтобы предупредить дальнейшее пьянство и предотвратить новые рецидивы, необходимо принятие мер профилактического характера, пренебрегать которыми ни в коем случае не следует. Из трех групп больных первая, к счастью, наиболее многочисленна и в ней можно с большим основанием надеяться на улучшение и полное выздоровление: это та группа, к которой надо адресоваться в первую очередь и уделять ей наибольшее внимание. Ибо оторвать алкоголика от пьянства — это не только вернуть здоровье ему лично, но и дать ему шанс произвести на свет здоровых детей, а не одних только имбецилов, эпилептиков и сумасшедших. Профилактика алкоголизма давно уже занимала умы гигиенистов, и г. Jolly, описав медикаментозные виды лечения таких больных, добавляет: «Но надо признать при этом, что психическое лечение должно преобладать у них над лекарственным и всеми прочими. Излишне говорить, что профилактика данного заболевания целиком сводится к практике трезвенничества, трезвого образа жизни, который состоит не в аскетическом воздержании, но в разумном самоограничении: в соответствии с возрастом, полом, телосложением и климатом — и который, надо сказать прямо, куда больше внушается личным примером, чем какими бы то ни было назиданиями. Отсюда необходимость примера как основы нравственного и физического воспитания: примера родительского, семейного, общественного, подаваемого в разных социальных преломлениях: вот истинная профилактика алкоголизма, именно здесь поле деятельности всякой администрации и законодательных органов, осуществляемой ими во имя физического и нравственного здоровья населения».

Вдохновляясь побуждениями этого рода, Академия предприняла прекрасную инициативу крестового похода против пьянства. «Общее предупреждение об опасностях, которыми чревато злоупотребление спиртными напитками, вышедшее из-под пера столь компетентного в этих вопросах автора, каким является г. Bergeron, была первой ласточкой, вылетевшей в этом чрезвычайно важном направлении. Уже основаны два общества воздержания: одно из них, имевшее вначале целью лишь борьбу с курением, расширило затем поле своей деятельности и стало «Ассоциацией французов, борющихся со злоупотреблением табаком и спиртными напитками; второе — «Французское общество борьбы со злоупотреблением алкоголем». Позвольте мне воспроизвести здесь четыре параграфа из устава последней организации: в них перечислены основные мероприятия, которые она для себя наметила. Оно предлагает:

a) Благоприятствовать, в частности, через кооперативные сообщества потребителей, замене крепких алкогольных напитков более здоровыми — такими как натуральные вина, сидр, пиво, кофе, чай.

d) Способствовать организации рабочих кружков, члены которых были бы вовлечены в разумную и полезную деятельность и откуда было бы полностью исключено употребление спиртного…

f) Охраняя интересы торговли и промышленности, добиваться повышения налога на спиртное и, насколько это возможно, снижения его на другие напитки.

g) Пропагандировать новые превентивные меры против дальнейшего распространения пьянства: такие как сокращение числа питейных домов и строгую регламентацию их деятельности.

Но помимо этих мер, которые направлены прежде всего на устранение непосредственной угрозы обществу, необходимо продолжать работу по его нравственному воспитанию, по сообщению ему прочных моральных устоев и здоровых норм жизни, без чего все

прочие усилия окажутся недостаточны. Мы скажем вместе с Chauffard: «Новые поколения надо учить — и учить прежде всего морали. Скажем прямо: одно распространение знаний всегда было бессильно. Можно много говорить людям о пагубных последствиях алкоголизма — они, кстати, без нас хорошо их знают — от этого их не станет меньше тянуть к удовлетворению их влечений. Никогда еще материальный интерес не увлекал за собой людские массы. Чтобы остановить людей, движимых страстями, нужно, чтобы они прониклись высшими соображениями — идеями долга, преданности, самоотречения и самопожертвования».

Раздел II.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

ХРОНИЧЕСКИЙ АЛКОГОЛИЗМ.

Раздел I.

Психические симптомы.

При длительно существующей алкогольной интоксикации, протекает ли она неприметно, исподволь или сопровождается острыми психотическими эпизодами, у больных алкоголизмом, как это заметил уже Falret, начинают обнаруживаться постоянные бредовые идеи, ипохондрические переживания, иллюзии и даже — галлюцинации, обладающие всеми признаками интеллектуальных и чувственных расстройств психотического периода, за исключением их остроты и силы; делириозные обострения сглаживаются, проявления их становятся все менее бурными, развиваются не столь стремительно, но зато дольше задерживаются. Хронические алкоголики могут высказывать и депрессивный бред и суицидальные идеи, но все «это, повторяю, является лишь бледным подобием того, что наблюдается в острых состояниях в начале алкогольной интоксикации. У некоторых больных, наконец, вне какой-либо временной закономерности, эпизодически, в связи с новыми излишествами или без них, могут возникать стертые маниакальные состояния, психомоторное возбуждение, во время которого больной теребит, рвет на себе одежду, ходит взад-вперед и т. д. — делая все это совершенно машинальным образом.

На этом хроническом этапе интоксикации в игру вступает новый фактор: состояние больного претерпело к этому времени важные и стойкие перемены-— зерно, бросаемое в почву, осталось тем же, но сама почва изменилась, алкоголь преобразил человека, создал нового индивида; постоянное злоупотребление спиртным не прошло даром, успело сделать черное дело. На первое место в клинике выходят теперь органические, а не функциональные, преходящие, расстройства, которые оставляют после себя лишь временное недомогание: в организме произошли глубокие, необратимые повреждения во всех тканях и органах, наступил упадок общего питания — сама клетка, и та живет теперь иной жизнью. Алкоголь способен оказывать двоякое болезнетворное действие на организм: последний всесторонне и преждевременно стареет, а в его органах развивается распространенное жировое перерождение. Изменения в тканях не исчерпываются, однако, ожирением — следом за ним идет хронический воспалительный процесс; характерным для алкоголика является сочетание двойного (стеатоз и склероз) поражения органов. В соответствии с преобладанием того или иного из этих патологических процессов в нервной системе, мы наблюдаем развитие алкоголизма в направлении простой деменции (стеатоз и атерома) или — прогрессивного паралича (диффузный интерстициальный склероз). Те же органические изменения, с теми же внешними проявлениями, обнаруживаются и в мускулатуре и в железистых органах: цирроз печени, равно как и ее жировое перерождение, является общеизвестным уделом алкоголиков.

Но вернемся к психическим симптомам. Мы находим на этой стадии болезни ослабление памяти, отсутствие ясности в суждениях, снижение аналитических способностей, угасание воображения, утрату легкости в ассоциировании идей, приводящую к той или иной степени непоследовательности и затем — бессвязности мышления; наконец, крайне обеднение и исчезновение морального чувства.

Апатичный, безразличный ко всему, медлительный больной не заботится более о себе, не беспокоится о своем семействе; он снизился во всех своих интеллектуальных, аффективных и моральных качествах и остается без какой-либо защиты, один на один, с всевластными низшими влечениями. Именно на этом этапе болезни делается справедливой старая поговорка о том, что «кто пил, тот будет пить. Больной побуждается к этому всем и отовсюду, разум его не способен возвести заслон, создать противовес соблазну и вовремя остановиться. Пьяные эксцессы стали его неотъемлемой сущностью; к ним его подталкивают и ипохондрические переживания: он ведь начинает пить еще и потому, что ему кажется, что таким образом он улучшает свое состояние, обретает прежние силы, предотвращает тягостное утреннее отхождение обильной желудочной слизи. Результаты самолечения не заставляют себя ждать, болезнь возрастает в силе — отсюда порочный круг, исход которого один: состояние глубокого слабоумия.

В последние годы жизни больного интеллектуальная деятельность его минимальна — сами делириозные эпизоды понемногу стихают и исчезают окончательно и с ними и ипохондрические страхи и чувственные обманы. Иногда возникает аффективное слабодушие — такое же, как у престарелых или послеинсультных слабоумных больных, что также свидетельствует о далеко зашедшем органическом поражении мозга.

Раздел III.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Раздел первый. Дипсомания

Клинические лекции по душевным болезням
Маньян В.

Раздел I. Дипсомания.

Все авторы сходятся в разделении этих двух самостоятельных единиц, причем дипсомания представляется разновидностью инстинктивной мономании, развивающейся обычно на почве определенных наследственных влияний, а алкоголизм — следствием длительной интоксикации, проявляющейся у всех больных принципиально сходным образом и — мы можем добавить к этому — у животных так же, как у человека.

Г. Trelat хорошо определил разницу между дипсоманом и алкоголиком: «Пьяница — тот, кто пьет, когда представляется такая возможность, дипсоман — больной, начинающий пить лишь в связи с развитием у него дипсоманического приступа».

«Приступ дипсомании, пишет Marce, начинается с печали, мрачности, головных болей, предсердной тоски — затем возникает всепоглощающая, неодолимая тяга к алкоголю… Дипсоманы чувствуют приближение приступа и, оплакивая свою неспособность сопротивляться болезни, не перестают пить, пока не кончится приступ или пока не вмешаются окружающие, положив ему конец мерами насильственной изоляции».

Дипсоман, прежде чем начать пить, находится в состоянии сходном с тем, какое наблюдается при меланхолии: он печален, беспокоен, плохо спит, теряет аппетит, испытывает предсердную тоску и тревогу —- перед нами рядовой душевнобольной. Но через несколько дней пьянства он может предстать перед нами в уже известном нам облике острого алкоголика: испытывает тягостные для него галлюцинации, тремор, бессонницу, желудочно-кишечные жалобы и т. д.; диагностика проясняется окончательно лишь по миновании острого периода заболевания.

Набл. XXXIII. Больная D…, по мужу V…, 57 лет. (См. стр. 84)

В течение длительного времени, пока дипсоманические кризы больной разделялись многомесячными интервалами, приступы проявлялись простым неосложненным пьянством; позднее, при их, учащении и накоплении действия алкоголя, наступила очередь алкогольного бреда с галлюцинациями.

Следующее наблюдение, заимствованное из цитированной работы Trelat, также хорошо демонстрирует разницу между дипсоманией и банальным алкоголизмом.

Набл. XXXIV. М-м N…. (См. стр. 77)

Раздел IV.

Раздел V.

ОТ ИЗДАТЕЛЯ.

Классическая клиническая психиатрия, равно как и ее предмет: большие психические заболевания — почти не известны широкому читателю. Между тем знания такого рода полезны хотя бы ввиду большого числа душевнобольных в населении и невольной необходимости так или иначе общаться с ними; в смутное же время, подобное нашему, когда все психические расстройства возрастают в своей общественной значимости, они вдвойне необходимы. Вопрос не в том, нужно ли психиатрическое чтение широкой аудитории, а в том, какие книги ей в этой связи выбрать. Мы считаем, что более всего подходят для такой, ознакомительной, цели старая литература: не самые первые учебники и руководства, которые еще слишком незрелы и наивны, но книги второго и третьего поколения, где наука уже набралась опыта и положительных знаний, но и сохранила еще непосредственность и свежесть первоначального, цельного взгляда на вещи и не успела обрасти излишней терминологией, которая, как известно, существует не столько для того, чтобы прояснить суть вещей для специалиста, сколько затем, чтобы затемнить предмет для непосвященного.

Мы выбрали для нашей первой публикации Курс лекций В. Маньяна, который вам сейчас предлагается. Записанная со слов великого ученого, она окунает читателя в живую психиатрическую практику, в столь обычные для психиатров споры о нозологической принадлежности того или иного случая, знакомит с не известным большинству, но от этого не менее важным и необходимым для всех психопатологическим подходом к отдельным индивидам и к судьбам человечества. Существует мало специальных книг и учебников, в которых бы так живо и доходчиво описывались снаружи и «изнутри» самые различные душевные болезни и которые бы при этом (и по той же причине) читались так легко как профессионалами, так и самой не подготовленной к этому публикой. Ранее эта книга в России не печаталась и мы таким образом восполняем пробел в отечественном книгоиздании. Курс лекций мы дополнили новым переводом монографии Маньяна об алкоголизме: многие главы ее до сих пор удивительно свежи для специалиста и, разумеется, по-прежнему актуальны для всех прочих: мы все видели, чего может стоить эта болезнь у одного только пациента.

Устарела ли эта книга, напечатанная впервые более ста лет назад? Больные, в ней описанные, ничем по существу от нынешних не отличаются; названия болезней отчасти переменились — хотя не настолько, чтобы, даже не имея специального образования, не понять, о чем идет речь в том или ином случае; изменилось, конечно, лечение, но это уже дело специальное. Терминология синдромов отличается от той, что принята сегодня — частично мы коснулись этого в примечаниях. Мы благодарны Н. Г. Шуйскому за помощь в оформлении книги и в отыскании биографических сведений об авторе, хотя за все прочее в этой книге он, разумеется, не несет никакой ответственности. Справочная литература помещена в тексте или в постраничных сносках: как это было сделано во французских изданиях, с которых мы переводили:

Magnan. Lecons cliniques sur les maladies mentales. Paris, 1893

и, он же, 1Alcoolisme. Paris, 1874.

КЛИНИЧЕСКИЕ ЛЕКЦИИ ПО ДУШЕВНЫМ БОЛЕЗНЯМ,

Дата: 2018-12-28, просмотров: 201.

Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. © 2018 - 2024