КНИГА I

Г л а в а II. О первых обществах

Самое древнее из всех обществ и единственно естественное — это семья. Но ведь и в семье дети связаны с отцом лишь до тех пор, пока нуждаются в нем. Как только нужда эта пропадает, естественная связь рвется. Дети, избавленные от необходимости повиноваться отцу, и отец, свободный от обязанности заботиться о детях, вновь становятся равно независимыми. Если они и остаются вместе, то уже не в силу естественной необходимости, а добровольно; сама же семья держится лишь на соглашении.

Эта общая свобода есть следствие природы человека. Первый ее закон — самосохранение, ее первые заботы — те, которыми человек обязан самому себе, и как только он вступает в пору зрелости, он уже только сам должен судить о том, какие средства пригодны для его самосохранения, и так он становится сам себе хозяином.

Таким образом, семья — это, если угодно, прообраз политиче­ских обществ, правитель — это подобие отца, народ — детей, и все, рожденные равными и свободными, если отчуждают свою свободу, то лишь для своей же пользы. Вся разница в том, что в семье любовь отца к детям вознаграждает его за те заботы, которыми он их ок­ружает,— в Государстве же наслаждение властью заменяет любовь, которой нет у правителя к своим подданным.

Гроций отрицает, что у людей всякая власть устанавливается для пользы управляемых: в качестве примера он приводит рабство. Чаще всего в своих рассуждениях он видит основание права в су­ществовании соответствующего факта. Можно было бы применить методу более последовательную, но никак не более благоприятную для тиранов […]

Г л а в а VI. Об общественном соглашении

Я предполагаю, что люди достигли того предела, когда силы, препятствующие им оставаться в естественном состоянии, превосходят в своем противодействии силы, который каждый индивидуум может пустить в ход, чтобы удержаться в этом состоянии. Тогда это изна­чальное состояние не может более продолжаться, и человеческий род погиб бы, не измени он своего образа жизни.

Однако, поскольку люди не могут создавать новых сил, а могут лишь объединять и направлять силы, уже существующие, то у них нет иного средства самосохранения, как, объединившись с другими людьми, образовать сумму сил, способную преодолеть противодей­ствие, подчинить эти силы одному движителю и заставить их дейст­вовать согласно.

Эта сумма сил может возникнуть лишь при совместных действиях многих людей; но — поскольку сила и свобода каждого человека — суть первые орудия его самосохранения — как может он их отдать, не причиняя себе вреда и не пренебрегая теми заботами, которые есть его долг по отношению к самому себе? Эта трудность, если вернуться к предмету этого исследования, может быть выражена в следующих положениях:

«Найти такую форму ассоциации, которая защищает и ограждает всею общею силою личность и имущество каждого из членов ассо­циации и благодаря которой каждый, соединяясь со всеми, подчи­няется, однако, только самому себе и остается столь же свободным, как и прежде». Такова основная задача, которую разрешает Общест­венный договор.

Статьи этого Договора определены самой природой акта так, что малейшее видоизменение этих статей лишило бы их действенности и полезности; поэтому, хотя они, пожалуй, и не были никогда точно сформулированы, они повсюду одни и те же, повсюду молчаливо принимаются и признаются до тех пор, пока в результате нарушения общественного соглашения каждый не обретает вновь свои первона­чальные права и свою естественную свободу, теряя свободу, полу­ченную по соглашению, ради которой он отказался от естественной.

Эти статьи, если их правильно понимать, сводятся к одной-единственной, именно: полное отчуждение каждого из членов ассо­циации со всеми его правами в пользу всей общины; ибо, во-первых, если каждый отдает себя всецело, то создаются условия, равные для всех; а раз условия равны для всех, то никто не заинтересован в том, чтобы делать их обременительными для других.

Далее, поскольку отчуждение совершается без каких-либо изъя­тий, то единение столь полно, сколь только возможно, и ни одному из членов ассоциации нечего больше требовать. Ибо, если бы у част­ных лиц оставались какие-либо права, то, поскольку теперь не было бы такого старшего над всеми, который был бы вправе разрешать споры между ними и всем народом, каждый, будучи судьей самому себе в некотором отношении, начал бы вскоре притязать на то, чтобы стать таковым во всех отношениях; естественное состояние продол­жало бы существовать, и ассоциация неизбежно стала бы тираниче­ской или бесполезной.

Наконец, каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя ни­кому в отдельности, и так как нет ни одного члена ассоциации, в от­ношении которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет, и получает больше силы для сохранения того, что имеет.

Итак, если мы устраним из общественного соглашения то, что не составляет его сущности, то мы найдем, что оно сводится к сле­дующим положениям: Каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого.

Немедленно вместо отдельных лиц, вступающих в договорные отношения, этот акт ассоциации создает условное коллективное Целое, состоящее из стольких членов, сколько голосов насчитывает общее собрание. Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое, образующееся, следовательно, в результате объединения всех дру­гих, некогда именовалось Гражданской общиной, ныне же именуется Республикою или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Суве­реном, когда он активен, Державою - при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности по­лучают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти и подданными как подчиняющиеся законам Государства. Но эти термины часто смешиваются, и их при­нимают один за другой; достаточно уметь их различать, когда они употребляются во всем их точном смысле.

Г л а в а VII. О суверене

Из этой формулы видно, что акт ассоциации содержит взаимные обязательства всего народа и частных лиц и что каждый индивидуум, вступая, так сказать, в договор с самим собою, оказывается приняв­шим двоякое обязательство, именно: как член суверена в отношении частных лиц и как член Государства по отношению к суверену. Но здесь нельзя применить то положение гражданского права, что никто не обязан выполнять обязательства, взятые перед самим собой, ибо велико различие между обязательствами, взятыми перед самим со­бою, и обязательствами, взятыми по отношению к целому, часть ко­торого ты составляешь.

Следует еще заметить, что, поскольку каждый выступает в двоя­ком качестве, решение, принятое всем народом, может иметь обяза­тельную силу в области отношений всех подданных к суверену, но не может, по противоположной причине, наложить на суверена обя­зательства по отношению к себе самому, и что, следовательно, если бы суверен предписал сам себе такой закон, от которого он не мог бы себя освободить,— это противоречило бы самой природе Полити­ческого организма. Поскольку суверен может рассматривать себя лишь в одном-единственном отношении, то он попадет в положение частного человека, вступающего в соглашение с самим собою; раз так, нет и не может быть никакого основного закона, обязательного для Народа в целом, для него не обязателен даже Общественный договор. Это, однако, не означает, что Народ, как целое, не может взять на себя таких обязательств по отношению к другим, которые не нарушают условий этого Договора, ибо по отношению к чуже­земцу он выступает как обычное существо, как индивидуум.

Но политический организм или суверен, который обязан своим существованием лишь святости Договора, ни в коем случае не может брать на себя таких обязательств, даже по отношению к другим,  которые сколько-нибудь противоречили бы этому первоначальному акту, как, например, отчуждение какой-либо части самого себя или подчинение себя другому суверену. Нарушить акт, благодаря кото­рому он существует, значило бы уничтожить самого себя, а ничто ничего и не порождает.

Как только эта масса людей объединяется таким путем в одно целое, уже невозможно причинить вред ни одному из его членов, не задевая целое, и тем более нельзя причинить вред целому так, чтобы члены его этого не почувствовали. Стало быть, и долг и выгода в равной мере обязывают обе договаривающиеся стороны взаимно помогать друг другу; и одни и те же люди должны стремиться исполь­зовать в этом двояком отношении все преимущества, которые дает им объединение.

Итак, поскольку суверен образуется лишь из частных лиц, у него нет и не может быть таких интересов, которые противоречили бы интересам этих лиц; следовательно, верховная власть суверена ни­сколько не нуждается в поручителе перед подданными, ибо невоз­можно, чтобы организм захотел вредить всем своим членам; и мы увидим далее, что он не может причинять вред никому из них в от­дельности. Суверен уже в силу того, что он существует, является всегда тем, чем он должен быть.

Но не так обстоит дело с отношениями подданных к суверену; несмотря на общий интерес, ничто не могло бы служить для суверена порукою в выполнении подданными своих обязательств, если бы он не нашел средств обеспечить их верность себе.

В самом деле, каждый индивидуум может, как человек, иметь особую волю, противоположную общей или несходную с этой общей волей, которой он обладает как гражданин. Его частный интерес может внушать ему иное, чем то, чего требует интерес общий. Само его естественно независимое существование может заставить его рассматривать то, что он должен уделять общему делу, лишь как безвозмездное приношение, потеря которого будет не столь ощу­тима для других, сколь уплата этого приношения обременительна для него, и если бы он рассматривал то юридическое лицо, которое составляет Государство, как отвлеченное существо, поскольку это не человек, он пользовался бы правами гражданина, не желая исполнять обязанностей подданного; и эта несправедливость, усу­губляясь, привела бы к разрушению Политического организма.

Итак, чтобы общественное соглашение не стало пустою формаль­ностью, оно молчаливо включает в себя такое обязательство, которое одно только может дать силу другим обязательствам: если кто-либо откажется подчиниться общей воле, то он будет к этому принужден всем Организмом, и это означает не что иное, как то, что его силою принудят быть свободным. Ибо таково условие, которое, подчиняя каждого гражданина отечеству, одновременно тем самым ограждает его от всякой личной зависимости: условие это составляет секрет и двигательную силу политической машины, и оно одно только делает законным обязательства в гражданском обществе, которые без этого были бы бессмысленными, тираническими и открывали бы путь чудовищнейшим злоупотреблениям.

Г л а в а VIII. О гражданском состоянии

Этот переход от состояния естественного к состоянию граждан­скому производит в человеке весьма приметную перемену, заменяя в его поведении инстинкт справедливостью и придавая его действиям тот нравственный характер, которого они ранее были лишены. Только тогда, когда голос долга сменяет плотские побуждения, а право — желание, человек, который до сих пор считался только с самим собою, оказывается вынужденным действовать сообразно другим принципам и советоваться с разумом, прежде чем следовать своим склонностям. Хотя он и лишает себя в этом состоянии многих преимуществ, полученных им от природы, он вознаграждается весьма значительными другими преимуществами; его способности упраж­няются и развиваются, его представления расширяются, его чувства облагораживаются, и вся его душа возвышается до такой степени, что если бы заблуждения этого нового состояния не низводили часто человека до состояния еще более низкого, чем то, из которого он вышел, то он должен был бы непрестанно благословлять тот счаст­ливый миг, который навсегда вырвал его оттуда и который из ту­пого и ограниченного животного создал разумное существо — че­ловека.

Сведем весь этот итог к легко сравнимым между собой положе­ниям. По Общественному договору человек теряет свою естественную свободу и неограниченное право на то, что его прельщает и чем он может завладеть; приобретает те он свободу гражданскую и право собственности на все то, чем обладает. Чтобы не ошибиться в опре­делении этого возмещения, надо точно различать естественную сво­боду, границами которой является лишь физическая сила индиви­дуума, и свободу гражданскую, которая ограничена общей волей, а также различать обладание, представляющее собой лишь результат применения силы или право того, кто пришел первым, и собствен­ность, которая может основываться лишь на законном документе.

К тому, что уже сказано о приобретениях человека в граждан­ском состоянии, можно было бы добавить моральную свободу, которая одна делает человека действительным хозяином самому себе; ибо поступать лишь под воздействием своего желания есть рабство, а подчиняться закону, который ты сам для себя установил, есть свобода. Но я уже и так сказал по этому вопросу более, чем достаточно, а определение философского смысла слова свобода не входит в данном случае в мою задачу.

КНИГА II

Г л а в а VII. О законодателе

[…] Тот, кто берет на себя смелость дать установления какому-либо народу, должен чувствовать себя способным изменить, так ска­зать, человеческую природу, превратить каждого индивидуума, который сам по себе есть некое замкнутое и изолированное целое, в часть более крупного целого, от которого этот индивидуум в извест­ном смысле получает свою жизнь и свое бытие; переиначить орга­низм человека, дабы его укрепить; должен поставить на место физи­ческого и самостоятельного существования, которое нам всем дано природой, существование частичное и моральное. Одним словом, нужно, чтобы он отнял у человека его собственные силы и дал ему взамен другие, которые были бы для него чужими и которыми он не мог бы пользоваться без содействия других. Чем больше эти естест­венные силы иссякают и уничтожаются, тем более прочным и совершенным становится также и первоначальное устройство; так что, если каждый гражданин ничего собою не представляет и ничего не может сделать без всех остальных, а сила, приобретенная целым, равна сумме естественных сил всех индивидуумов или превышает эту сумму, то можно сказать, что законы достигли той самой высокой степени совершенства, какая только им доступна […]

Г л а в а XI. О различных системах законодательств

[…] Устройство Государства становится воистину прочным и долговечным, когда сложившиеся в нем обычаи соблюдаются на­столько, что естественные отношения и законы всегда совпадают в одних и тех же пунктах, и последние, так сказать, лишь укреп­ляют, сопровождают, выправляют первые. Но если Законодатель, ошибаясь в определении своей цели, следует принципу, отличному от того, что вытекает из природы вещей; если один из принципов ведет к порабощению, а другой — к свободе; один — к накоплению богатства, другой — к увеличению населения; один — к миру, дру­гой — к завоеваниям, тогда законы незаметно теряют свою силу, внутреннее устройство испортится, и волнения в Государстве не утихнут до тех пор, пока оно не подвергнется разрушению или изме­нениям и пока неодолимая природа не вступит вновь в свои права.

(Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического права //Руссо Ж.-Ж. Указ.соч. С.170-177)

ДЕНИ ДИДРО (1713–1784), французский философ, романист и художественный критик. Сначала был верующим христианином, затем скептиком и деистом (вера в Бога как творца мироздания, «перводвигателя»). Творчество зрелого Дидро-философа характеризует его как атеиста, материалиста и детерминиста. Его философским кумиром был Фрэнсис Бэкон.

Дидро высказал мысль, что от молекулы до человека тянется цепь существ, переходящих от состояния «живого оцепенения» до состояния максимального расцвета разума. Атомы являются носителями ощущений, из которых возникает мышление. Из соприкосновения этих атомов возникает единое сознание человечества и вселенной.

Вместе со своим другом Ж.Л.Даламбером он стоял во главе огромного нового начинания, названного Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел. Усилиями Дидро и Даламбера этот труд превратился во всеобъемлющее обозрение современного состояния знаний во Франции. К работе над Энциклопедией привлекли многих выдающихся представителей науки и искусства, включая Вольтера. Дидро занимался историей философии и ремесел.

Дидро отличался искрящимся остроумием, выдающимся литературным даром, глубиной и тонкостью мысли, остро выраженным демократизмом.